Архивная публикация 2001 года: "Ядерная весна"
При нынешнем уровне использования урановой руды ее запасов хватит максимум на сто лет. Затем АЭС придется заглушать. Чтобы избежать этого, министр по атомной энергии Евгений АДАМОВ предлагает завозить в Россию из-за рубежа отработанное ядерное топливо для его повторного использования на наших атомных станциях."Профиль": Евгений Олегович, является ли запуск Ростовской АЭС началом реализации новой концепции развития атомной энергетики?
Евгений Адамов: Это первая новая АЭС, запущенная за последние 15 лет. Правда, в промежутке был еще энергоблок на действующей Балаковской АЭС в 1994 году, и еще пару энергоблоков мы запустили в Словакии. И тем не менее именно Ростовская АЭС -- это начало нашей новой программы.
"П.": В чем она состоит?
Е.А.: Пока предполагается, что атомная энергетика будет развиваться в три раза быстрее, чем все остальные генерирующие мощности. Что, впрочем, все равно вдвое меньше темпов развития АЭС в 70-е годы.
Отказавшись от развития атомной энергетики в начале 90-х, мы пересели на газовую "иглу". Безусловно, газ дешевле, чем уголь, и его использование предпочтительнее в экологическом смысле. Однако вдруг оказалось, что газа не так много.
Вяхирев еще в прошлом году потребовал высвободить из энергетического производства 130 млрд. кубометров газа. И его можно понять. Действительно, бездарно и нерационально расходовать газ для энергетических целей. К тому же есть и еще один момент: если внутри России газ стоит $12--15 за тысячу кубометров, то внешние цены -- $80--100. Поэтому от продажи газа за рубеж государство получает существенно больше, нежели от его использования в энергетических целях.
Так что развитие атомной энергетики -- это не наша прихоть, не лоббирование узковедомственных интересов, а реальная потребность экономики страны.
"П.": Как быстро вы сможете заместить эти 130 млрд. кубометров газа за счет энергии атома?
Е.А.: Сегодня мы замещаем не более 40 млрд. кубометров газа, вырабатывая 130 млрд. кВт.ч электроэнергии. Если будет набран темп, о котором мы говорим, то к 2020 году мы как раз заместим все 130 млрд. кубометров газа, о которых говорит Вяхирев. Но темпы, которыми будет развиваться энергетика, зависят от ряда условий.
"П.": Каких?
Е.А.: Наша программа развития представлена правительству и президенту. Суть ее состоит в том, что нам для ее реализации практически не нужны бюджетные средства. Иногда говорят, что министр Адамов тут о чем-то мечтает, а отрасль пока кушает бюджетные деньги. Ничего подобного. Мы даже на государевы дела -- на развитие фундаментальной науки, например,-- тратим собственные средства от коммерческой деятельности.
У нас другой интерес. Мы хотим очень простой вещи -- чтобы за нашу продукцию платили. Кстати, не так много: по нашим расчетам, до 2005 года плата за атомную энергию на выходе в среднем по отрасли должна составлять 1 цент за киловатт.час. Но это должны быть живые деньги -- без всяких фокусов с посредниками, бартерами и т.п.
Это условие не соблюдено. Нам пока платят лишь за 70--75% энергии.
Есть и еще одно условие, которое заключается в том, чтобы мы имели возможность свободно продавать нашу энергию.
"П.": А что сейчас мешает?
Е.А.: Январь и февраль мы работаем в условиях диспетчерских ограничений. Если бы их не было, мы могли бы произвести на миллиард киловатт.часов больше.
"П.": Почему?
Е.А.: Лукавое объяснение РАО: атомщики заявили план по нагрузке меньше, чем фактическая нагрузка. Но мы всегда так делаем. Берем меньший план для того, чтобы иметь резервы на случай нештатных ситуаций. Однако мы всегда заявляем, что можем дать энергии несколько больше, чем по плану. Так вот, чтобы нас за это наказать, и ввели диспетчерские ограничения.
Фактически получается, что энергию вырабатывают тепловые станции, которые сжигают газ, выбирая заявленные объемы. Как в советские времена -- в сентябре недотапливали, а в мае продолжали топить, потому что не выбрали мазут или газ. Так и сейчас.
"П.": Ну а потребителю какая разница, чью энергию ему дал Чубайс?
Е.А.: Наша энергия на 30% дешевле, чем энергия газовых станций. Так что Чубайс наказывает не только нас, но прежде всего потребителя.
"П.": Как вы считаете, какая часть энергии в стране должна вырабатываться АЭС?
Е.А.: Чем больше, тем лучше (сейчас -- около 15% от общего объема.-- "Профиль"). У нас есть топливная база, чтобы обеспечить производство не 20 гигаватт-часов, а 100. При этом нам не нужно трубопроводов, не нужно вышек на Ямале. Мы можем построить станцию где угодно. И мощности наших машиностроительных заводов в принципе позволяют делать это в два раза быстрее, чем мы запланировали.
Но тогда средств Минатома уже недостанет. Если государство определится в приоритетах и начнет с нами конструктивный диалог, обозначив, что на атомную энергетику сделана основная ставка, я немедленно скажу, что могу развиваться в два раза быстрее, чем планирую. И тогда нужно уже договариваться о финансировании.
"П.": А сейчас понимания стратегии развития атомной энергетики у государства нет?
Е.А.: Там больше вопросов, чем ответов. Темпы развития энергетики должны быть сопоставлены с темпом развития экономики вообще и с тем, в какой мере нам удастся запустить процессы энергосбережения, о которых так любит говорить г-н Илларионов. Он, по большому счету, прав: мы действительно являемся энергорасточительной страной. Но я не уверен, что можно начинать с энергосбережения. Для этого требуются более крупные вложения, чем для обеспечения энергопроизводства. Там дороже технологии. Тем более что вкладываться придется в том числе и промышленным предприятиям.
Чтобы начать энергосберегающую политику, нужно создать стимул для потребителя, то есть повысить цены. Парадокс в том, что повышение цен может привести к тому, что не начнется даже процесс энергопотребления. То есть предприятия при высоких ценах на энергию просто не смогут работать.
"П.": То есть вы предлагаете продолжать производить дешевую энергию?
Е.А.: Наша стратегия состоит в том, чтобы как можно дальше отодвинуть неизбежное повышение цен на энергию. При этом объявить о том, что цены все равно рано или поздно вырастут, и дать промышленности и сельскому хозяйству возможность начать работать, пусть и в энергорасточительном режиме. Они должны иметь возможность заработать, накопить средства на то, чтобы запустить энергосберегающие технологии.
Если сразу ухнуть по ним тарифом, они могут просто прекратить работать.
"П.": Тариф в один цент -- это оптимальная цифра для того, чтобы ваши станции нормально себя чувствовали?
Е.А.: Наш тариф действительно самый низкий после ГЭС. Но один цент -- это та цена, на которой можно жить в течение следующих лет пяти, в том случае если не растут другие внутренние цены, и в том случае, если РАО не поднимает существенно цену для потребителей.
Если наша энергия на выходе к потребителю будет стоить, например, не два цента, как сейчас, а три, тогда я задам вопрос: а почему сетевик забирает две трети тарифа? Ведь даже половина тарифа как затраты на сеть оправдана лишь в том случае, если сетевик активно развивается. Я не могу представить, почему сеть, если она не развивается, кушает столько же, сколько и генерация?
На нашей Саратовской АЭС, например, на выходе энергия стоит 18 копеек за киловатт.час. А для потребителя -- 62--74 копейки. Почему? Там активно развивается сеть? Нет. Значит, тариф неправомерен. И на цент мы готовы жить лишь в том случае, если партнер находится в той же ситуации, а не катается как сыр в масле.
"П.": Вы известны как один из основных оппонентов реструктуризации РАО ЕЭС по-чубайсовски. Что вас не устраивает?
Е.А.: Концептуальных разногласий немного. Первое: понятно беспокойство РАО об инвестициях. Однако я не верю в то, что, продав какое-то количество мощностей, они эти инвестиции получат. Сегодня РАО почти наполовину частное -- инвестор не пришел. Почему он должен прийти, если компания станет частной на две трети? Инвестор придет, лишь увидев, что у вложений высокая рентабельность. Пока тариф низкий, о рентабельности говорить рано.
"П.": То есть пока тариф низкий, об инвестициях и, соответственно, о реструктуризации говорить рано?
Е.А.: Реструктуризация в нынешней ситуации не приведет к получению инвестиций. Так почему бы не рассмотреть возможность ее несколько отложить? У Чубайса есть формула: продаем не за столько, сколько стоит, а за столько, сколько заплатят. Я не согласен с такой позицией. Не нужно тогда ничего продавать, а нужно подождать, когда смогут купить по нормальной цене. Продажа за копейки ряда крупных предприятий далеко не всегда приводила к появлению нормального менеджмента.
И еще одно. Есть функция, которая по наследству досталась РАО: следить за тем, чтобы энергия была доступна для потребителя. После реструктуризации эту функцию РАО выполнять не сможет. Ведь появятся частные компании, которые будут работать по собственным представлениям. И за ситуации, аналогичные нынешнему положению в Приморье, отвечать будет лишь министр энергетики, если таковой после реорганизации правительства еще будет.
"П.": То есть вы считаете, что ничего в РАО менять сейчас не нужно?
Е.А.: Почему же не менять? Можно было бы оставить в руках государства, как и предполагалось сначала, сети, ЦДУ и ОДУ (центральное и областные диспетчерские управления). Они должны были акционироваться и стать на 100% государственными. Тогда сеть -- лишь транспортная составляющая. Потребитель же покупает энергию где дешевле, генераторы соревнуются. Для этого не нужно ничего особенно реструктурировать. Нужно просто поделить тариф на две части: генерация и передача. Тогда тарифы генераторов просто прибавляются к транспортному. Некоторая квазиконкурентная среда есть. Особенных затрат не нужно.
"П.": Сейчас самые острые вопросы обращают к Минатому в связи с предлагаемым вами ввозом в Россию 20 тысяч тонн ядерных отходов. Не приведет ли это к экологической катастрофе?
Е.А.: Начнем с того, что речь идет не об отходах, а о том, что Россия готова взять на переработку ядерное топливо, прошедшее один раз через реактор. Его можно либо захоронить, либо сделать из него новое топливо.
Я категорически против захоронения по простой причине. Нужно тогда быть уверенным, что в течение сотен тысяч лет эти захоронения при любых посторонних воздействиях не будут разрушены. Понятно, что это непросто.
Кроме того, нам пока никто еще ничего не предлагает. Но есть возможность, пока рынок таких услуг формируется, застолбить себе место на нем. Причем совершенно не факт, что на этапе принятия окончательного решения Россию не начнут оттирать от этого куска пирога.
"П.": Какой же это "пирог", если нет желающих его съесть?
Е.А.: Желающие есть. Это Франция и Англия, к примеру. Япония на старте. Но у нас есть пока и преимущество в конкурентной борьбе: Россия -- одна из немногих стран, которые реализуют технологию замкнутого топливного цикла, когда топливо проходит через реактор несколько раз, после чего его нужно захоранивать. Американцы же пока придерживаются точки зрения, что захоранивать нужно то, что получилось после первого прохода топлива через реактор.
"П.": Почему пока?
Е.А.: Сегодня пока дешевле купить новое топливо, нежели перерабатывать использованное. Но в природе урана хватит менее чем на 100 лет. А замкнутый цикл позволяет использовать топливо несколько раз. Поэтому спрос на отработанное топливо будет расти. В мире на протяжении следующих 20 лет объем этого рынка составит 150--200 тысяч тонн. Мы претендуем хотя бы на 10%, то есть на 20 тысяч тонн, что при сегодняшних ценах ($1000 за килограмм тяжелого металла) составит $20 млрд.
Сегодня мы можем обеспечить такую схему, при которой треть этих денег потребуется для осуществления самого этого бизнеса -- то есть на перевозку и сохранение материалов. Треть понадобится для того, чтобы через 20--30 лет эти материалы переработать. И еще треть -- это прибыль.
"П.": То есть целых 30 лет это будет храниться без вовлечения в производство?
Е.А.: Повторю: сегодня проще и дешевле купить новый уран. Через 30 лет, возможно, купить будет дороже, чем перерабатывать. Этим уже занимаются французы, японцы на подходе. Да и американцы, скорее всего, придут к ситуации, когда сами начнут это топливо перерабатывать. Кроме того, через 20--30 лет уровень радиоактивности упадет, что облегчит процесс переработки.
"П.": Насколько это опасно с точки зрения экологии?
Е.А.: Если выстраивать по степени значимости экологические проблемы, до атомной промышленности дело просто не дойдет. Она будет в самом конце самого большого списка.
Так, чтобы компенсировать всю дополнительную радиационную нагрузку, которую мы получим после ввоза этих 20 тысяч тонн, достаточно в любых местах страны заменить 30 старых рентгеновских аппаратов на новые. И все. То есть радиационная нагрузка от этих старых аппаратов сопоставима с излучением от хранения топлива.
Учтите, что 50% радиации мы получаем в качестве природного фона, а до 30% -- от медицинских процедур. И лишь доли процента -- от воздействия атомной промышленности.
При нынешнем уровне использования урановой руды ее запасов хватит максимум на сто лет. Затем АЭС придется заглушать. Чтобы избежать этого, министр по атомной энергии Евгений АДАМОВ предлагает завозить в Россию из-за рубежа отработанное ядерное топливо для его повторного использования на наших атомных станциях."Профиль": Евгений Олегович, является ли запуск Ростовской АЭС началом реализации новой концепции развития атомной энергетики?
Евгений Адамов: Это первая новая АЭС, запущенная за последние 15 лет. Правда, в промежутке был еще энергоблок на действующей Балаковской АЭС в 1994 году, и еще пару энергоблоков мы запустили в Словакии. И тем не менее именно Ростовская АЭС -- это начало нашей новой программы.
"П.": В чем она состоит?
Е.А.: Пока предполагается, что атомная энергетика будет развиваться в три раза быстрее, чем все остальные генерирующие мощности. Что, впрочем, все равно вдвое меньше темпов развития АЭС в 70-е годы.
Отказавшись от развития атомной энергетики в начале 90-х, мы пересели на газовую "иглу". Безусловно, газ дешевле, чем уголь, и его использование предпочтительнее в экологическом смысле. Однако вдруг оказалось, что газа не так много.
Вяхирев еще в прошлом году потребовал высвободить из энергетического производства 130 млрд. кубометров газа. И его можно понять. Действительно, бездарно и нерационально расходовать газ для энергетических целей. К тому же есть и еще один момент: если внутри России газ стоит $12--15 за тысячу кубометров, то внешние цены -- $80--100. Поэтому от продажи газа за рубеж государство получает существенно больше, нежели от его использования в энергетических целях.
Так что развитие атомной энергетики -- это не наша прихоть, не лоббирование узковедомственных интересов, а реальная потребность экономики страны.
"П.": Как быстро вы сможете заместить эти 130 млрд. кубометров газа за счет энергии атома?
Е.А.: Сегодня мы замещаем не более 40 млрд. кубометров газа, вырабатывая 130 млрд. кВт.ч электроэнергии. Если будет набран темп, о котором мы говорим, то к 2020 году мы как раз заместим все 130 млрд. кубометров газа, о которых говорит Вяхирев. Но темпы, которыми будет развиваться энергетика, зависят от ряда условий.
"П.": Каких?
Е.А.: Наша программа развития представлена правительству и президенту. Суть ее состоит в том, что нам для ее реализации практически не нужны бюджетные средства. Иногда говорят, что министр Адамов тут о чем-то мечтает, а отрасль пока кушает бюджетные деньги. Ничего подобного. Мы даже на государевы дела -- на развитие фундаментальной науки, например,-- тратим собственные средства от коммерческой деятельности.
У нас другой интерес. Мы хотим очень простой вещи -- чтобы за нашу продукцию платили. Кстати, не так много: по нашим расчетам, до 2005 года плата за атомную энергию на выходе в среднем по отрасли должна составлять 1 цент за киловатт.час. Но это должны быть живые деньги -- без всяких фокусов с посредниками, бартерами и т.п.
Это условие не соблюдено. Нам пока платят лишь за 70--75% энергии.
Есть и еще одно условие, которое заключается в том, чтобы мы имели возможность свободно продавать нашу энергию.
"П.": А что сейчас мешает?
Е.А.: Январь и февраль мы работаем в условиях диспетчерских ограничений. Если бы их не было, мы могли бы произвести на миллиард киловатт.часов больше.
"П.": Почему?
Е.А.: Лукавое объяснение РАО: атомщики заявили план по нагрузке меньше, чем фактическая нагрузка. Но мы всегда так делаем. Берем меньший план для того, чтобы иметь резервы на случай нештатных ситуаций. Однако мы всегда заявляем, что можем дать энергии несколько больше, чем по плану. Так вот, чтобы нас за это наказать, и ввели диспетчерские ограничения.
Фактически получается, что энергию вырабатывают тепловые станции, которые сжигают газ, выбирая заявленные объемы. Как в советские времена -- в сентябре недотапливали, а в мае продолжали топить, потому что не выбрали мазут или газ. Так и сейчас.
"П.": Ну а потребителю какая разница, чью энергию ему дал Чубайс?
Е.А.: Наша энергия на 30% дешевле, чем энергия газовых станций. Так что Чубайс наказывает не только нас, но прежде всего потребителя.
"П.": Как вы считаете, какая часть энергии в стране должна вырабатываться АЭС?
Е.А.: Чем больше, тем лучше (сейчас -- около 15% от общего объема.-- "Профиль"). У нас есть топливная база, чтобы обеспечить производство не 20 гигаватт-часов, а 100. При этом нам не нужно трубопроводов, не нужно вышек на Ямале. Мы можем построить станцию где угодно. И мощности наших машиностроительных заводов в принципе позволяют делать это в два раза быстрее, чем мы запланировали.
Но тогда средств Минатома уже недостанет. Если государство определится в приоритетах и начнет с нами конструктивный диалог, обозначив, что на атомную энергетику сделана основная ставка, я немедленно скажу, что могу развиваться в два раза быстрее, чем планирую. И тогда нужно уже договариваться о финансировании.
"П.": А сейчас понимания стратегии развития атомной энергетики у государства нет?
Е.А.: Там больше вопросов, чем ответов. Темпы развития энергетики должны быть сопоставлены с темпом развития экономики вообще и с тем, в какой мере нам удастся запустить процессы энергосбережения, о которых так любит говорить г-н Илларионов. Он, по большому счету, прав: мы действительно являемся энергорасточительной страной. Но я не уверен, что можно начинать с энергосбережения. Для этого требуются более крупные вложения, чем для обеспечения энергопроизводства. Там дороже технологии. Тем более что вкладываться придется в том числе и промышленным предприятиям.
Чтобы начать энергосберегающую политику, нужно создать стимул для потребителя, то есть повысить цены. Парадокс в том, что повышение цен может привести к тому, что не начнется даже процесс энергопотребления. То есть предприятия при высоких ценах на энергию просто не смогут работать.
"П.": То есть вы предлагаете продолжать производить дешевую энергию?
Е.А.: Наша стратегия состоит в том, чтобы как можно дальше отодвинуть неизбежное повышение цен на энергию. При этом объявить о том, что цены все равно рано или поздно вырастут, и дать промышленности и сельскому хозяйству возможность начать работать, пусть и в энергорасточительном режиме. Они должны иметь возможность заработать, накопить средства на то, чтобы запустить энергосберегающие технологии.
Если сразу ухнуть по ним тарифом, они могут просто прекратить работать.
"П.": Тариф в один цент -- это оптимальная цифра для того, чтобы ваши станции нормально себя чувствовали?
Е.А.: Наш тариф действительно самый низкий после ГЭС. Но один цент -- это та цена, на которой можно жить в течение следующих лет пяти, в том случае если не растут другие внутренние цены, и в том случае, если РАО не поднимает существенно цену для потребителей.
Если наша энергия на выходе к потребителю будет стоить, например, не два цента, как сейчас, а три, тогда я задам вопрос: а почему сетевик забирает две трети тарифа? Ведь даже половина тарифа как затраты на сеть оправдана лишь в том случае, если сетевик активно развивается. Я не могу представить, почему сеть, если она не развивается, кушает столько же, сколько и генерация?
На нашей Саратовской АЭС, например, на выходе энергия стоит 18 копеек за киловатт.час. А для потребителя -- 62--74 копейки. Почему? Там активно развивается сеть? Нет. Значит, тариф неправомерен. И на цент мы готовы жить лишь в том случае, если партнер находится в той же ситуации, а не катается как сыр в масле.
"П.": Вы известны как один из основных оппонентов реструктуризации РАО ЕЭС по-чубайсовски. Что вас не устраивает?
Е.А.: Концептуальных разногласий немного. Первое: понятно беспокойство РАО об инвестициях. Однако я не верю в то, что, продав какое-то количество мощностей, они эти инвестиции получат. Сегодня РАО почти наполовину частное -- инвестор не пришел. Почему он должен прийти, если компания станет частной на две трети? Инвестор придет, лишь увидев, что у вложений высокая рентабельность. Пока тариф низкий, о рентабельности говорить рано.
"П.": То есть пока тариф низкий, об инвестициях и, соответственно, о реструктуризации говорить рано?
Е.А.: Реструктуризация в нынешней ситуации не приведет к получению инвестиций. Так почему бы не рассмотреть возможность ее несколько отложить? У Чубайса есть формула: продаем не за столько, сколько стоит, а за столько, сколько заплатят. Я не согласен с такой позицией. Не нужно тогда ничего продавать, а нужно подождать, когда смогут купить по нормальной цене. Продажа за копейки ряда крупных предприятий далеко не всегда приводила к появлению нормального менеджмента.
И еще одно. Есть функция, которая по наследству досталась РАО: следить за тем, чтобы энергия была доступна для потребителя. После реструктуризации эту функцию РАО выполнять не сможет. Ведь появятся частные компании, которые будут работать по собственным представлениям. И за ситуации, аналогичные нынешнему положению в Приморье, отвечать будет лишь министр энергетики, если таковой после реорганизации правительства еще будет.
"П.": То есть вы считаете, что ничего в РАО менять сейчас не нужно?
Е.А.: Почему же не менять? Можно было бы оставить в руках государства, как и предполагалось сначала, сети, ЦДУ и ОДУ (центральное и областные диспетчерские управления). Они должны были акционироваться и стать на 100% государственными. Тогда сеть -- лишь транспортная составляющая. Потребитель же покупает энергию где дешевле, генераторы соревнуются. Для этого не нужно ничего особенно реструктурировать. Нужно просто поделить тариф на две части: генерация и передача. Тогда тарифы генераторов просто прибавляются к транспортному. Некоторая квазиконкурентная среда есть. Особенных затрат не нужно.
"П.": Сейчас самые острые вопросы обращают к Минатому в связи с предлагаемым вами ввозом в Россию 20 тысяч тонн ядерных отходов. Не приведет ли это к экологической катастрофе?
Е.А.: Начнем с того, что речь идет не об отходах, а о том, что Россия готова взять на переработку ядерное топливо, прошедшее один раз через реактор. Его можно либо захоронить, либо сделать из него новое топливо.
Я категорически против захоронения по простой причине. Нужно тогда быть уверенным, что в течение сотен тысяч лет эти захоронения при любых посторонних воздействиях не будут разрушены. Понятно, что это непросто.
Кроме того, нам пока никто еще ничего не предлагает. Но есть возможность, пока рынок таких услуг формируется, застолбить себе место на нем. Причем совершенно не факт, что на этапе принятия окончательного решения Россию не начнут оттирать от этого куска пирога.
"П.": Какой же это "пирог", если нет желающих его съесть?
Е.А.: Желающие есть. Это Франция и Англия, к примеру. Япония на старте. Но у нас есть пока и преимущество в конкурентной борьбе: Россия -- одна из немногих стран, которые реализуют технологию замкнутого топливного цикла, когда топливо проходит через реактор несколько раз, после чего его нужно захоранивать. Американцы же пока придерживаются точки зрения, что захоранивать нужно то, что получилось после первого прохода топлива через реактор.
"П.": Почему пока?
Е.А.: Сегодня пока дешевле купить новое топливо, нежели перерабатывать использованное. Но в природе урана хватит менее чем на 100 лет. А замкнутый цикл позволяет использовать топливо несколько раз. Поэтому спрос на отработанное топливо будет расти. В мире на протяжении следующих 20 лет объем этого рынка составит 150--200 тысяч тонн. Мы претендуем хотя бы на 10%, то есть на 20 тысяч тонн, что при сегодняшних ценах ($1000 за килограмм тяжелого металла) составит $20 млрд.
Сегодня мы можем обеспечить такую схему, при которой треть этих денег потребуется для осуществления самого этого бизнеса -- то есть на перевозку и сохранение материалов. Треть понадобится для того, чтобы через 20--30 лет эти материалы переработать. И еще треть -- это прибыль.
"П.": То есть целых 30 лет это будет храниться без вовлечения в производство?
Е.А.: Повторю: сегодня проще и дешевле купить новый уран. Через 30 лет, возможно, купить будет дороже, чем перерабатывать. Этим уже занимаются французы, японцы на подходе. Да и американцы, скорее всего, придут к ситуации, когда сами начнут это топливо перерабатывать. Кроме того, через 20--30 лет уровень радиоактивности упадет, что облегчит процесс переработки.
"П.": Насколько это опасно с точки зрения экологии?
Е.А.: Если выстраивать по степени значимости экологические проблемы, до атомной промышленности дело просто не дойдет. Она будет в самом конце самого большого списка.
Так, чтобы компенсировать всю дополнительную радиационную нагрузку, которую мы получим после ввоза этих 20 тысяч тонн, достаточно в любых местах страны заменить 30 старых рентгеновских аппаратов на новые. И все. То есть радиационная нагрузка от этих старых аппаратов сопоставима с излучением от хранения топлива.
Учтите, что 50% радиации мы получаем в качестве природного фона, а до 30% -- от медицинских процедур. И лишь доли процента -- от воздействия атомной промышленности.
ВЛАДИМИР ЗМЕЮЩЕНКО
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
