В причинах всего этого мы — да, именно мы, учителя, а не только следственные органы — будем разбираться после. И, разумеется, проблема не только в том, что такая-то школа плохо охранялась, а в такой-то не был заперт черный ход. Будут мнения о том, что виноват интернет, — собственно, они уже высказываются, — что все дело в культе Эрика Харриса и Дилана Клиболда, так называемых колумбайнских убийц, и что подростков ожесточают компьютерные игры. Будет рекомендовано вообще эту тему не поднимать, чтобы подросткам из других городов, вслед за Пермью, Челябинском и Улан-Удэ, не захотелось устраивать в школе поножовщину. И уж, конечно, кто-то из депутатов или сенаторов скажет, что виноват недостаток патриотического воспитания: мало рассказывали школьникам про героизм их сверстников в Великой Отечественной, вот они и режут друг друга почем зря.

Все эти глупости будут сказаны и сделаны, и непременно еще что-нибудь запретят. Нам важно сейчас понять, как реально справляться с проблемой, то есть что делать именно сейчас, чтобы эпидемия школьного насилия — три нападения за неделю — как можно быстрее сошла на нет. А причина так быстро не устранится: когда больной лежит, у него появляются пролежни. В стране, где нет вертикальной мобильности, и где детям нечем заняться, бессмысленно водить этих детей в походы по местам боевой славы либо собирать их в организации для травли последних выживших либералов. Тут нужно лечение комплексное, для которого сейчас нет ни условий, ни профессионалов. Это проблема на годы, и корни ее совсем другие, чем в американских школах, где тоже периодически случаются эпизоды с расстрелом одноклассников.

Сейчас надо сделать две первоочередные вещи, и чем раньше, тем лучше.

Первое. Я не один год говорю о необходимости развивать экстремальную педагогику, и к этому даже прислушиваются, и скептики продолжают отвечать, что это утопия. Никакой утопии в том, чтобы создать центр скорой педагогической помощи, нет. Если учитель видит, что в классе завелся изгой — объект травли; или что в нем началось повальное увлечение тюремной субкультурой вроде АУЭ; или появились признаки моды на самоубийство вроде пресловутой группы «синих китов» (о которых тоже наговорено много поверхностного и глупого), — сам он справиться с этим не может. К нему должен срочно вылетать специалист из Москвы, который разберется на месте под видом столичного инспектора или нового педагога — неважно, с какой легендой он будет внедряться в школу. Ни одна конфликтная ситуация не возникает на ровном месте — задним числом все вспоминают, что агрессивный ученик обещал устроить такое, после чего все его зауважают; эпизод с Сергеем Гордеевым (школа в Отрадном) в этом смысле весьма показателен, а историю с тверским двойным самоубийством вообще легко было остановить в зачаточной стадии. Школьный психолог тут не разберется. Современный подросток, особенно вовлеченный в соцсети, вообще не так-то прост и не особенно контактен в офлайне: нужна система профессиональной подготовки учителей, которые бы научились выявлять подобные патологии на ранней стадии. Мир с этим уже столкнулся, там подростковые суициды и нападения, координируемые в соцсетях или самопроизвольные, давно стали серьезной проблемой; запретами это не решается.

Я думаю, делать надо то, что интересно. Запрещать — скучно. А вот готовить педагогов и психологов, способных быстро разобраться в конфликтной ситуации и десантироваться в регионе, где заявила о себе новая опасная мода, — это перспективно, увлекательно и способно привлечь в педагогику массу людей, которые хотят серьезной, опасной и важной работы. Россия сейчас и сама себя зачастую ведет, как школьник с «камчатки», простите за каламбур: он не знает, как привлечь к себе внимание, поэтому унижает слабых и угрожает оружием тем, кто посильней. Санкциями это никак не решается, а педсовет — читай: ООН — бессилен. Если так ведет себя страна в целом, почему школьники не должны следовать этому примеру? Но если во всемирном классе ничего нельзя сделать, то в обычном, школьном, может еще, слава Богу, разобраться обычный доброжелательный профессионал.

И второе. Оно же главное. Насилие, травля, выстрелы начинаются в школе тогда, когда там неинтересно учиться — как было неинтересно убийцам из Колумбайна, серьезно, кстати, обгонявшим остальной класс по уровню знаний. Все учителя знают, что класс бузит, когда он ничем не занят. Современное российское образование — особенно в глухих регионах, где и с производством туго, и с профессиональным ростом дело обстоит никак, — не может увлечь подростка и обеспечить ему столь необходимую в эти годы почти круглосуточную занятость. Все акты вандализма, все нападения на одноклассников, все суицидные увлечения типа «го выпиливаться» — от малоумия и, правду сказать, от безделья. Если не начать уже сегодня реформировать систему образования, сращивая ее с жизнью, ставя перед детьми серьезные и реальные задачи, привлекая в школы молодых и амбициозных профессионалов, мы так и будем получать ситуации, в которых пожилые учительницы советской закваски в ужасе смотрят на поножовщину в классе, а на следующий день увольняют директоров-стрелочников. Ни школьные ремонты, ни компьютерные классы этой проблемы не решат. Дело в том, что современный школьник, снабженный гаджетом, соображает в разы быстрее учителя. С ним надо работать иначе — без давно устаревшей системы «рассказ-опрос», без учебников, без усвоения ненужных знаний. Ему надо дать дело, в которое он бы поверил. Ему надо внушить, что он может быть лучшим — и не за счет того, что весь мир его боится, а за счет того, что он больше всех умеет. Его надо мотивировать. И тогда он будет увлекаться не только стрельбой по живым мишеням или издевательством над учителем. Но как реформировать педвузы и какую программу для них написать — я не понимаю, потому что настоящий учитель непременно станет в обществе уважаемой и влиятельной силой. А нужна ли этому обществу такая сила — или оно предпочитает растить громил, уважающих только нож, пулю и тупость? На этот вопрос сегодня никто не ответит.