Внук «аспида»

Часто люди мечтают стать великими писателями и не становятся таковыми. Куда реже бывает наоборот – и это как раз случай Чехова. В 26 лет, будучи уже автором «Толстого и тонкого», «Шведской спички», «Смерти чиновника» и трех сотен других рассказов, он признавался Дмитрию Григоровичу: «Если у меня есть дар, который следует уважать, то, каюсь перед чистотою Вашего сердца, я доселе не уважал его. Я чувствовал, что он у меня есть, но привык считать его ничтожным. За пять лет моего шатанья по газетам я успел проникнуться общим взглядом на свою литературную мелкость, скоро привык снисходительно смотреть на свои работы. Доселе относился я к своей литературной работе крайне легкомысленно, небрежно, зря».

Дедом писателя был воронежский крепостной крестьянин Егор Чехов, который, заработав на изготовлении сахара и торговле скотиной, в 1814 году выкупил свою семью у графа Черткова. На всех денег не хватало, и прагматичный крестьянин решил оставить дочь Александру за бортом, взяв только сыновей – рабочие руки, – но граф проявил снисходительность и отдал ее бесплатно, как бонус.

Егор Михайлович устроился управляющим имением графа Платова под Таганрогом, и вскоре вчерашний крепостной проявил себя таким ярым угнетателем крестьян, что сами помещики предпочли дистанцироваться от него, контактируя строго по делу. Крестьяне же прозвали Чехова аспидом. Когда юношей Антон как-то отправился навестить деда, он в полной мере ощутил на себе отношение местных жителей к Егору и его семье.

Только знаменитое чеховское обаяние и тактичность позволили ему через некоторое время подружиться с тамошним кузнецом и немного изменить представление крестьян о Чеховых. Наследством деда писатель считал свой резкий, вспыльчивый характер, который он научился держать под контролем, «ибо распускать себя порядочному человеку не подобает».

Недолгое купечество

При всей своей жестокости Егор Михайлович имел склонность писать велеречивые наставительные письма отпрыскам – такие, что можно было подумать, будто их сочинял не самодур-деспот, а смиренный и мудрый монах. Эта склонность передалась и его сыну Павлу, отцу писателя, и Антон посмеялся над ней в одном из ранних рассказов – «Письмо к ученому соседу». Смех смехом, но в этой склонности можно усмотреть наследственный интерес к литературному творчеству, передавшийся и нашему герою.

Павел Егорович вышел немного смягченной версией отца. Его угнетательские склонности распространялись скорее на домашних, чем на сторонних людей. Он был набожнее Егора Михайловича, и церковь в его жизни занимала большое место, следствием чего стало прекрасное знание Антоном Чеховым церковных служб (кроме того, у него всегда была отличная отметка по Закону Божьему в гимназии). Павел Егорович был человеком музыкальным и регентовал, то есть руководил хором, в нескольких храмах Таганрога.

Пока у отца писателя хватало денег на соответствующий взнос, его семейство было приписано к купечеству – сначала третьей, а потом второй гильдии. Но когда Павел Егорович разорился, оно «откатилось» в мещанское сословие.

Разорился Павел Егорович, поскольку был не самым умелым и честным предпринимателем. В его лавке продавалось всё – от селедки до духов, но соотношение цены и качества товара нередко вызывало вопросы. В общем, купец Чехов, некогда авторитетный житель города, член церковного Братства при кафедральном соборе, прогорел, имея на попечении пятерых сыновей, одну дочь (вторая дочь, Евгения, скончалась в младенчестве), а также Феничку, сестру жены с детьми.

Шишка на лбу

Так начался беспорядочный период в жизни Чеховых, столь важный для выработки у Антона Павловича навыков самообладания. Во многом своей собранностью, трезвомыслием, отвращением к неряшливости и эмоциональной распущенности писатель был обязан отцу и братьям, Александру и Николаю – они послужили отрицательным примером.

Доля риска: экстремальная жизнь Александра Куприна

Вторая, численно большая часть семьи – Антон и его младшие братья Ваня и Миша, сестра Маша, а также мать Евгения Яковлевна, – были людьми, не доставлявшими особых проблем, но хаотическая энергия вышеупомянутой троицы и сила, с которой она, будто магнит, притягивала неприятности, была такова, что все чеховское семейство, казалось, много лет носилось в вихре тревог и душевного надрыва.

Всё это могло бы показаться малозначительной деталью писательской биографии, если бы не то обстоятельство, что Чехов, этот «циник» и «индивидуалист», был всю жизнь связан с семьей так тесно, как, наверное, никто другой из русских классиков.

Связан, конечно, по-чеховски: писатель сравнивал свою семью с шишкой на лбу или доброкачественным наростом, который везде носит с собой и к которому давно привык. Чехов злился на родственников, делал им выговоры в письменном и устном виде, но продолжал заботиться о них. А родители Чехова даже не читали его рассказов; мать думала, что он пишет стихи.

Врач и успешный писатель, он много лет был опорой этого многочисленного семейства – не считая сотен людей, которым он помогал тайно и явно, друзей и знакомых, бесцеремонно пользовавшихся его врачебными услугами и расплачивавшихся в лучшем случае какой-нибудь безделицей.

«Покончить все здесь и – в Москву...»

В 16 лет Антон остался в Таганроге практически один: отец бежал в Москву от кредиторов, вслед за ним и остальные, а будущему писателю поручили по мере сил распутывать клубок конфликтов. Так он начал становиться в семье старшим, самым ответственным человеком. Павел Егорович ушел в молитвы и написание церковных хроник, а братья Александр и Николай были удивительно непрактичны. Первый, окончив физико-математический факультет Московского университета и имея поначалу аристократические замашки и литературные амбиции, со временем превратился в горького пьяницу, обремененного несчастливым браком и карьерными неудачами. Второй, талантливый художник (на первых порах он оформлял и рассказы Антона), предпочел стиль жизни чернейшей богемы с бесконечными попойками, наркотиками, срывом обязательств и растущими долгами.

Живя в Таганроге без семьи, Антон учился в гимназии, подрабатывал частными уроками и даже умудрялся отсылать какие-то рубли родителям в Москву. К этому времени он уже начал писать, рисуя собственные литературно-юмористические журналы, на манер тех, что издавались в больших городах. В 18 лет, завсегдатай таганрогского театра, он написал первую пьесу «Безотцовщина» (рукопись не сохранилась).

Его первый литературный псевдоним, Антоша Чехонте, появился благодаря гимназическому преподавателю Закона Божьего отцу Федору Покровскому. Одно время в гимназии у Чехова также было прозвище Бомба, из-за большой головы.

В 19 лет Антон воссоединился с семейством, поступив на медицинский факультет Московского университета – профессия врача казалась надежной и денежной. Приезда Антона ждали с нетерпением – он выглядел оплотом здравомыслия среди эмоционально неустойчивой родни. Впрочем, в те годы братья Саша и Коля еще не стали большой проблемой. Они познакомили новоприбывшего с развеселой жизнью злачных городских окраин, с их кабаками, борделями и варьете. Впрочем, Антоша и до того не был невинной овечкой – девственности он лишился в 13 лет в примерно таких же сомнительных заведениях родного Таганрога.

Через Колю он познакомился с молодыми художниками Федором (Францем) Шехтелем и Исааком Левитаном, ставшими друзьями Чехова на всю жизнь.

«Не заботясь ни о читателе, ни о себе самом»

Учась в университете, Антон рассылал свои короткие рассказы в юмористические журналы Москвы и Петербурга. Весной 1880-го «Стрекоза» напечатала «Письмо к ученому соседу» и «Что чаще всего встречается в романах, повестях и т.п.»

Владимир Гиляровский – писатель и журналист, гнувший кочерги и ломавший рамки

Рассказы были куда более интересной подработкой, чем частные уроки, и Чехов стал постоянным автором московских журналов, таких как «Зритель» и «Будильник». Помимо юморесок Чехов строчил и язвительные репортажи – но никогда не подписывал их своим именем. В первом случае он хранил свое доброе имя для будущей медицинской практики, а во втором – хранил себя от возможной расправы со стороны тех, над кем посмеялся. Порой, чтобы запутать следы, ему приходилось менять несколько псевдонимов.

В редакции «Будильника» он познакомился с Владимиром Гиляровским, дядей Гиляем, легендой русской журналистики, который помимо раблезианских гулянок увлек тогда еще вполне себе спортивного Антона Павловича в учрежденное им Русское гимнастическое общество.

Другим добрым знакомым Чехова стал поэт и писатель Лиодор Пальмин, крепко пьющий, но не терявший остроумия человек, благодаря которому Антоша Чехонте попал в столичный журнал «Осколки». Работа на «Осколки» шла в режиме конвейера, помимо рассказов и фельетонов Чехов писал туда еженедельную колонку, в нелепом свете выставлявшую московскую жизнь, к большому удовольствию петербургских читателей. Чехов трудился, как машина. «Не помню я ни одного своего рассказа, над которым я работал бы более суток, а "Егеря"... я писал в купальне! Как репортеры пишут свои заметки о пожарах, так я писал свои рассказы: машинально, полубессознательно, нимало не заботясь ни о читателе, ни о себе самом….» – говорил он об этом периоде.

«Многие разочаруются»

Редактор «Осколков» Николай Лейкин ревновал Чехова к другим изданиям, но долго держать автора на цепи не мог, и со временем Антон проник в «Петербургскую газету», одно из самых читаемых изданий империи, а потом и в «Новое время».

Издатель «Времени» Александр Суворин был одиознейшей личностью в глазах российских либералов и интеллигенции в целом. Его газета считалась (и не безосновательно) реакционной, но это не помешало вольнолюбивому Чехову не только печататься в ней, но и наладить с самим Сувориным самые доверительные отношения, стать почти что членом его семьи.

Почему Николай Лесков сегодня один из самых актуальных классиков

Василий Розанов писал по этому поводу: «Совершенно исключительна была какая-то нежная любовь Суворина к Чехову. Мне кажется, если бы Антон Павлович сказал ему: "Пришла минута, нуждаюсь в квартире, столе, сапогах, покое и жене", – то Суворин бы сказал ему: "Располагайтесь во всем у меня". Буквально».

К тому времени отдельной книгой вышел сборник театральных рассказов Чехова «Сказки Мельпомены» (1884), который он называл «дрянью». Сборник «Шалость» с рисунками брата Николая в 1882 году зарубила цензура. В 1886-м, готовя к выпуску книгу «Пестрые рассказы», Чехов писал о ней Григоровичу: «Книжка моя мне очень не нравится. Это винегрет, беспорядочный сброд студенческих работишек, ощипанных цензурой и редакторами юмористических изданий. Я верю, что, прочитав ее, многие разочаруются».

Но вышло иначе: «Пестрые рассказы» стали началом нового этапа биографии писателя. Григорович и Суворин уговорили его опубликовать книгу под своим настоящим именем – Чехонте ушел в прошлое. Только при жизни Чехова этот сборник переиздавался 14 раз.

Дмитрий Григорович, в то время маститый писатель, прославившийся повестью «Антон-горемыка» и другими историями из жизни крестьян, отправил Чехову письмо, в котором убеждал его, что он почти гений, которому не подобает разменивать себя на мелкие журнальные рассказики, а надо неспеша создать нечто основательное, даже если придется голодать.

Чехов был растроган. В ответном послании он исповедовался мэтру в своем небрежном отношении к литературе, при этом констатируя, что «выбиться из колеи, в которую я попал, нет возможности». «Я не прочь голодать, как уж голодал, но не во мне дело…. Письму я отдаю досуг, часа 2–3 в день и кусочек ночи, т. е. время, годное только для мелкой работы. Летом, когда у меня досуга больше и проживать приходится меньше, я возьмусь за серьезное дело», – писал Чехов.

«Клизма мужества»

Возможно, именно советом Григоровича объясняются попытки Чехова во второй половине 1880-х написать роман. Но он так и не был создан, зато в ту пору сложилась идеальная форма классического чеховского рассказа. Автор, не без иронии, хвастался друзьям, что стал самым модным писателем. Такой статус был бы лестным, если бы не пессимизм Чехова в отношении тогдашней литературы.

Лесная эзотерика: 150 лет со дня рождения Михаила Пришвина

«Современные лучшие писатели, которых я люблю, служат злу, так как разрушают, – сетовал он в письме Суворину, – они заставляют Францию вырождаться, а в России они помогают дьяволу размножать слизняков и мокриц, которых мы называем интеллигентами».

Дело дошло до того, что Антона пришлось утешать брату Александру, хотя обычно все было наоборот. Брат призывал принять ложь как данность и идти вперед, «сделав себе клизму мужества».

С приходом большой популярности выросла и придирчивость публики. Сборник рассказов «В сумерках» (1887) критики обвиняли в бесформенности, расплывчатости, а пьеса «Иванов» ставилась и шла с большим трудом, Чехов многократно ее переделывал и все равно не был понят. С отрочества увлеченный театром, он отчаянно хотел его изменить, поскольку считал, что происходящее там все больше напоминает кабак. «У наших актеров все есть, но не хватает одного только: воспитанности, интеллигентности или, если позволите так выразиться, джентльменства в хорошем смысле этого слова», – говорил он драматургу Александру Канаеву.

Джентльменство, искусство такта и самообладания вообще было «пунктом» Чехова, и он не уставал призывать непутевых старших братьев пестовать в себе эти качества.

Познакомиться с «самым модным писателем» желали его великие современники – Лев Толстой и Петр Чайковский. Все, с кем бы ни встречался Чехов, бывали им очарованы. Судя по всему, наибольшим личным магнетизмом в семье Чеховых обладал брат Коля, добрейший и беспутнейший человек, в которого влюблялись все женщины подряд. Но Антон располагал к себе приветливой сдержанностью и простотой в обращении, в сочетании с репутацией великолепного писателя дававших сильный эффект.

Сволочь и другие

В конце 1889-го Россию облетела сенсационная новость – Антон Чехов отправляется в путешествие на Сахалин через всю Сибирь, чтобы исследовать тамошние тюрьмы. Либералы хвалили проявившего гражданскую позицию писателя, консерваторы (в том числе и коллеги по «Новому времени») исходили желчью, но мотивы Чехова не были сугубо гражданскими. Понимая, что рискует не вернуться из поездки, он все же бежал: от неудач в театре, от отвращения, которое вызывала у него современная литература, и от тоски, которую вызвала тем летом смерть от туберкулеза неприкаянного 31-летнего брата Коли.

Фокстрот над бездной: 140 лет со дня рождения Андрея Белого

Друзьям он признавался, что хотел бы исчезнуть куда-нибудь на год. Была у него еще и мечта детства – попасть на край света, который он часто представлял себе, читая книги знаменитых путешественников.

Готовясь к поездке, писатель задействовал полезные связи. Через Суворина попал на прием к начальнику Главного управления тюрем при Министерстве внутренних дел Галкину-Враскому. Тот оформил Чехову доступ во все сибирские пенитенциарные заведения, но потом секретными телеграммами отменил его.

Даже чеховская любовница того периода, актриса Клеопатра Каратыгина, подключилась к делу, написав рекомендательные письма к влиятельным сибирским друзьям.

На Сахалине Чехов провел колоссальную работу, за короткий срок опросив около 10 тысяч человек из числа заключенных, ссыльных и поселенцев. Такое социологическое исследование прежде никому не приходило в голову. Впервые встретив участливое отношение к себе, некоторые узники рыдали. Порой еле сдерживал слезы и сам писатель.

Сахалин показался ему рукотворным адом. Вернувшись в Москву, он начал активно помогать тамошним вынужденным жителям (с коренным населением он почти не пересекался), среди прочего организовав приют для 150 малолетних преступников.

Обратный путь Чехова лежал через Гонконг, Сингапур и Цейлон. По дороге он не забывал изучать местных жриц любви и восторженно описывал свои опыты в письмах друзьям. Из поездки он привез мангуста, которого прозвал Сволочью за бешеную активность. Через год Сволочь так всех утомил, что его пришлось сдать в зоопарк.

Тараканство и любовь

После десятилетий постного советского литературоведения личная жизнь Чехова стала предметом повышенного внимания. Выяснилось, что он был женолюбом не хуже Пушкина, хотя и не позволял себе бурных страстей, скрывая чувства за стеной едкой иронии.

Для секса в его кругу существовали пренебрежительные слова «тараканить» и «тараканство», в дополнение к тошнотворному «употребить». Признанный борец с пошлостью, Чехов, похоже, порой был не прочь выступить на стороне «противника».

Ирония и сарказм были хорошей защитой, но не сутью чеховской личности. Распекая одну свою поклонницу, сочинившую рассказ из жизни врачей, он не без раздражения писал, что гинекологи, в отличие от того, как она их себе представляет, не циники, а, наоборот, большие идеалисты. Его коробила мизогиния Толстого, примитивная брезгливость автора «Карениной» к женской физиологии.

Некоторые женщины, например будущая актриса и театральный критик Лидия Мизинова, волновали Чехова не на шутку. Но, боясь попасть в зависимость от отношений, он практиковал тактику приближения и отталкивания, и Мизинова, устав от такой игры, предпочла писателя его другу Левитану, а затем драматургу Игнатию Потапенко. Чехов вывел Лидию в образе Заречной в «Чайке».

Отрицая болезнь

Половину своей 44-летней жизни Чехов болел туберкулезом, но странным образом долго отказывался признавать эту болезнь, несмотря на то, что ею страдали его родственники и некоторые друзья. Куда больше его беспокоила возможность подцепить тиф во время врачебной работы, но от этой доли судьба его избавила.

В тисках тоски: непростая судьба "короля смеха" Михаила Зощенко

Окружающие удивлялись, что опытный врач был столь слеп к собственной болезни, но пренебрежение своим здоровьем, увы, не редкость в среде медиков.

Хотя встречавшие Чехова на заре его творческой деятельности описывали его как статного и полного сил человека, крепким здоровьем он никогда не отличался. В детстве он пережил несколько тяжелых приступов таинственного «перитонита» – болей в животе и лихорадки. Была также грыжа и другие недуги. В 27 лет писатель уже мучился от букета заболеваний, в том числе варикоза.

Такое незавидное здоровье сочеталось с поразительной физической выносливостью, которую Чехов проявил и в путешествии на Сахалин, и в зимних поездках начала 1892 года по голодающим губерниям, да даже в своем ежедневном режиме, который писатель порой ужесточал до того, что на сон оставалось не более трех часов; остальное время занимала работа и общение.

У Чехова, кажется, отсутствовала такая порой обременительная, а порой и спасительная вещь, как жалость к себе. Поехать в ледяной дождь на другой конец города на вызов к больному он мог, а предпринять какие-то усилия для собственного излечения – увольте.

Школы и дороги

В 1892 году писатель осуществил свою давнюю мечту купить поместье. Мечта была осесть где-то под Полтавой, но в итоге поместьем оказалось Мелихово под Серпуховом, где он, по выражению Чуковского, подобно магнату, ежедневно кормил толпы друзей и нахлебников, благо заработки позволяли.

На фоне гульбы и интенсивного творчества Чехов успел помочь множеству простых людей. Он давал деньги на строительство сельских школ, дорог, восстановление лесов, основал библиотеку в родном Таганроге, бесплатно лечил тысячи крестьян, помогал сахалинским каторжанам, во время голода 1891–1892 годов собирал средства для жителей Нижегородской и Воронежской губерний, во время эпидемии холеры один обслуживал 25 деревень.

У Чехова словно была аллергия на праздность и пустословие, которыми грешила российская «просвещенная публика». Писал он о ней безжалостно: «Вялая, апатичная, лениво философствующая, холодная интеллигенция, которая никак не может придумать для себя приличного образца для кредитных бумажек, которая не патриотична, уныла, бесцветна, которая пьянеет от одной рюмки и посещает пятидесятикопеечный бордель, которая брюзжит и охотно отрицает всё, так как для ленивого мозга легче отрицать, чем утверждать».

Ругая интеллигенцию, Чехов не мог одобрить и ее оппонентов-державников. Опыт Сахалина внушил ему очень критичное отношение к государственной машине, странным образом сконструированной так, чтобы максимально калечить и подавлять людей вместо разумного ими управления. Поездки по Европе только укрепили Чехова в горьких мыслях о судьбах отечества, хотя энергичный Станиславский и клялся, что писатель был самым большим оптимистом на свете – верил, дескать, в светлое будущее.

Антон тут рядом

Когда говорят о «мире Чехова», имеют в виду его творчество, но порой кажется, что и сама жизнь писателя была частью этого мира, придуманной им, может быть, невольно. Реальность поворачивалась к нему той стороной, которую он был готов видеть, подтверждая печальную правоту чеховских рассказов и пьес. В своей способности улавливать и передавать тончайшие движения человеческой души он обращал внимание в основном на те движения, которые в конечном итоге ведут вниз, к грустному увяданию. Этого много в человеческой душе, и поэтому она так откликается на Чехова, но это далеко не всё.

Сокровенный инженер: 125 лет со дня рождения Андрея Платонова

Уворачиваясь от десятков протянутых к нему женских рук, Чехов под конец жизни состоял в браке, вполне соответствующем его настроениям: больной муж угасает в Ялте, жена-актриса Ольга Книппер в Москве, не особо скрываясь, состоит в отношениях с модным режиссером Немировичем-Данченко.

Но как Чехов обходился без нравоучений, так постараемся и мы. В конце концов, эта свобода от необходимости выводить мораль позволяла ему делать невероятные вещи в литературе. Позволяла ему, вроде бы неверующему человеку, писать такие рассказы, как «Архиерей», о котором знаменитый проповедник о. Александр Шмеман говорил: «В нем – и это не поддается рациональному анализу или нужно книгу об этом писать – есть несколько моментов, когда Чехов показывает что-то, являет в нем что-то, может быть, самое главное в Православии... ибо христианство заключается в том, чтобы дать нам почувствовать, дать нам вкус на язык того, что ухо не слышало, глаз не видел, что не приходило на сердце человеку и что уготовал Бог любящим Его, а именно Царство Божие. Только о Царстве Божием христианство».

Может быть, Чехов, прочитав такое, пожал бы плечами, а может, был бы тронут. Ведь это феноменальное проникновение в суть – черта многих его произведений, и обо всем этом тоже можно сказать: «не поддается рациональному анализу или нужно книгу об этом писать».