На совещании с руководством Минобороны Владимир Путин так прямо и сказал: промышленность должна быть готова к переходу на военные рельсы. Когда у режима заканчиваются ресурсы, главной его проблемой становятся механизмы запугивания и сплочения подданных. Можно бы, конечно, ослабить гайки, допустить конкурентов, ввести полугласность, но этого не будет никогда. По крайней мере, при Путине. Потому что самый страшный его кошмар – перестройка, «крупнейшая геополитическая катастрофа», когда люди его склада и слоя потеряли все. Они потом, конечно, много чего приобрели, но вот главный путинский парадокс: все это, включая президентскую должность, им не компенсировало ту «геополитическую катастрофу». Перефразируя Цезаря, они предпочли бы быть средним классом в СССР, нежели правящим в России. В постсоветской России им некомфортно, они предчувствуют большой бенц – и, может быть, правильно, потому что СССР при определенном лавировании мог бы избежать катастрофы, а постсоветская Россия – уже, кажется, никак. И потому они будут делать все, чтобы не повторился 1985 год. А если для них немыслима перестройка, то способ удержать ситуацию остается один: война.

Это способ сложный и чрезвычайно травматичный, но он позволяет решить несколько проблем одновременно. Во‑первых, война списывает все; во‑вторых, оппозиция уничтожается или затыкается по законам военного времени; в‑третьих, резко повышается процент лоялистов в обществе, ибо старикам ничего не делается, а молодых – всегда недовольных – выбивают на две трети, как было с поколением 1920–1925 гг. Никакие репрессии не сделали бы для сталинского режима того, что сделала война, превратившая Сталина в генералиссимуса, спасителя Отечества, бессменного пожизненного правителя и чуть ли не национального святого. Есть, разумеется, риск слишком сильных человеческих затрат, но когда в России берегли частного человека? О риске проигрыша можно не говорить вообще, потому что завоевать Россию невозможно, а без этого тотальные войны не выигрываются. Лидеры России могут быть совершенно спокойны: они никогда не проиграют ни одной войны. А расплачиваться – демографической ямой, массовыми разочарованиями, отставанием – придется все равно не им, так что лучшего способа сохранить власть, чем начать военный конфликт, здесь не придумано. Сталин примеривался к большой войне всю вторую половину тридцатых годов, в конце концов получилось, хоть и такой ценой, о которой лучше не вспоминать. Сегодня тоже делаются самые разнообразные попытки – и, если логика российской истории не вступит в противоречие с мировой, в которой тоже хватает вызовов, одна из этих попыток непременно увенчается большим, серьезным конфликтом. Уже не гибридным.

Трудно предсказать, по какой линии будет развиваться эта будущая война: она вряд ли будет украинской. Она вряд ли коснется Прибалтики, поскольку здесь НАТО как раз готовится к противостоянию. Она может начаться со Средней Азии, где стало неспокойно, а может – с Северной Кореи. Да мало ли откуда начнется! Главное – перевести промышленность на военные рельсы, а внутреннюю жизнь – на военное положение. Главное – остаться в истории победителем, а из какого количества трупов будет сложен твой постамент – какая разница? Пока в России абсолютно священным понятием является Родина, а приказы ее не обсуждаются, пока все конфликты, включая спортивные состязания, интерпретируются тут как Великие Отечественные войны, – власть не может проиграть. А говорить о том, что «никто не пойдет умирать за миллиарды Сечина» (подставьте любую фамилию из путинского клана), – бессмысленно: когда Родина прикажет, пойдут все. Кто-то успеет сбежать, но таковых будет меньшинство. Остальные – в силу инерции, из страха тюрьмы, из-за самоподзавода – пойдут умирать за что угодно, потому что стимул нужен, чтобы жить и работать. А чтобы умереть – он совершенно необязателен. Именно поэтому у России могут быть проблемы с продовольствием или вооружением, но с пушечным мясом – никогда. Чтобы люди пошли умирать за что угодно, достаточно, чтобы им стало нечем и незачем жить – а современная Россия к этому состоянию близка. По крайней мере консьюмеризмом здесь никого уже не подкупишь.

Что делать? Бывают ситуации, когда делать нечего, ибо запасаться крупами, солью и спичками бессмысленно. Не такие нынче войны, чтобы успеть всем этим воспользоваться. Так что у нас, понимающих, остается одно преимущество – не питать иллюзий. И в самом деле успеть побольше, если, конечно, еще найдутся выжившие, чтобы это оценить.