Приднестровский конфликт после длительного пребывания на политической периферии снова выдвинулся на первый план. В конце января прошла информация о том, что Москва отказала в финансовой помощи властям непризнанной Приднестровской Молдавской Республики (ПМР). После этого в СМИ и социальных сетях стали обсуждаться возможные изменения российской внешней политики на постсоветском пространстве. В Кишиневе стали без устали цитировать слова заместителя министра иностранных дел РФ Григория Карасина о Приднестровье как об «особом районе в составе Молдовы».

Нынешнюю актуализацию приднестровской проблемы нетрудно объяснить. Во-первых, непризнанная республика на востоке граничит с Украиной (участок границы — 405 км). После крымского кризиса и начала вооруженного конфликта в Донбассе Киев выражает беспокойство относительно использования Приднестровья как площадки для наступления на Одесскую область. Отсюда и попытки введения административных ограничений на де-факто границе для граждан РФ, проживающих в регионе (официально этот участок считается молдавско-украинским рубежом) и строительство дополнительных инженерных сооружений.

Во-вторых, молдавско-приднестровский конфликт является единственным из постсоветских противоборств, который непосредственно примыкает к границам НАТО и ЕС. Молдова, частью которой формально считается Приднестровье, граничит со страной — членом НАТО и ЕС Румынией, а идея объединения двух этих стран активно обсуждается, хотя пока и не переходит в практическую плоскость.

В-третьих, прошлогодняя история Крыма сформировала двоякие ожидания. С одной стороны, возможность повторения крымского сценария на Днестре, а с другой ― использование ПМР в качестве своеобразной разменной фигуры в «большой сделке» с Западом.

Но означает ли отказ Москвы «сдачу Приднестровья» вследствие влияния санкций со стороны Запада? Можно ли рассматривать это решение как окончательное и бесповоротное?

Вокруг приднестровской новейшей истории сложилось некоторое количество мифов и стереотипов. Прежде всего не следует рассматривать российский отказ помочь деньгами Приднестровью чем-то, что появляется в практике отношений между Москвой и Тирасполем впервые. «Россия перестала финансировать власти Приднестровья?» «Смирновым (первый глава ПМР в 1991–2011 годах. ― С.М.) пожертвуют: Москва заморозила финансирование Приднестровья». Вот только два газетных заголовка, датирующихся соответственно 22 июля 2010 года и 7 апреля 2007 года. Российская политика на молдавско-приднестровском направлении определяется сложным контекстом отношений по линии Кишинев — Москва, Москва — Тирасполь, Москва — Брюссель. И в этих контекстах непризнанная республика далеко не всегда выглядела как «марионетка Кремля». В разные годы неоднозначно складывались отношения российской власти и первого приднестровского лидера Игоря Смирнова. Уникальный случай, когда Кремль не поддерживал в ходе выборов в непризнанной республике действующего руководителя. И нынешний лидер ПМР Евгений Шевчук был избран на свой пост не благодаря поддержке российской власти, ставившей на экс-председателя Верховного совета республики Анатолия Каминского, а во многом вопреки ей. У Шевчука непростые отношения с «ответственными лицами» в российской администрации. И нельзя исключать, что выделение финансовых средств будет предметом непростых переговоров и согласований. С поправкой, естественно, и на экономический кризис.

Если же говорить о фразе Карасина, так полюбившейся многим сторонникам «теории сдачи», то следует отметить, что непосредственный его шеф Сергей Лавров выдвигал совсем иной тезис. О возможности признания ПМР в случае изменения нейтрального статуса Молдовы. И в этих посылах противоречия лишь кажущиеся. Фактически это ― развилка возможного поведения Москвы. Многие обозреватели в США, Европе и постсоветских странах уверены, что Кремль оперирует стратегиями.

Между тем политика РФ по большей части реактивная, а не проактивная. Москва, как правило, идет на слом статус-кво тогда, когда этот процесс начали ранее ее оппоненты (как это было в Грузии в 2004–2008 годах). И в этом плане показательными являются публичные заявления Владимира Путина относительно приднестровского конфликта. Президент РФ на сегодняшний день ни разу не поставил под сомнение имеющийся переговорный формат «5+2» (где Украина и Россия вместе являются «гарантами урегулирования»), ни имеющийся статус ПМР. Другой вопрос, если вдруг кто-то в Киеве примет решение о наступлении на Тирасполь (что было бы намного худшей авантюрой даже по сравнению с грузинской атакой Цхинвали в августе 2008 года), а Кишинев вдруг пойдет не только на кооперацию с ЕС, но и объявит о своих натовских устремлениях. Тогда реакция, возможно, станет иной, аналогичной той, что была сделана горячим летом 2008 года и не менее горячей весной 2014-го. Но пока в Кишиневе решают вопрос о том, кто станет бенефициарием прошедших парламентских выборов, Москва может выжидать и уточнять ставки в игре.

И последнее замечание касается теории «размена». Наверное, ее можно было бы обсуждать, если бы такая возможность хотя бы теоретически рассматривалась Вашингтоном или Брюсселем. Но, как показала недавняя беседа Барака Обамы с Фаридом Закарией на CNN, никаких мыслей о признании «нашего Крыма» в обмен на уступки в других частях бывшего СССР у Вашингтона нет и в помине. И быть не может, поскольку их наличие означало бы признание Евразии сферой особого интереса России, что в свою очередь с неизбежностью поставило бы вопрос об ограниченности американской глобальной гегемонии. Можно сказать, к большому сожалению, но ситуация такова: во взглядах на постсоветское пространство у Вашингтона и Москвы фундаментальные противоречия. Если они и будут улажены, то не сегодня и не завтра. И поэтому идеи менять что-то на что-то остаются уделом теоретизирующих политологов, но не практическим вопросом.