Война размораживается

Еще в начале 2014 года положение дел на Северном Кавказе было одной из главных тем в информационной повестке дня. Однако зимняя Олимпиада в субтропиках, несмотря на неоднократные угрозы лидеров радикально-исламистского подполья, прошла безупречно с точки зрения безопасности. Ничего даже близко сопоставимого с терактами в городе-герое на Волге, московском метро или аэропорту Домодедово не произошло. Не случилась и масштабная дестабилизация в северокавказских республиках, хотя недостатка в прогнозах относительно таких сценариев в канун сочинских Игр было предостаточно.

В апреле нынешнего года было официально объявлено о нейтрализации Доку Умарова, лидера террористической организации «Эмират Кавказ», последовательно выступавшего за расширение «территории джихада» против России и за всестороннюю кооперацию с единомышленниками из стран Ближнего Востока, Северной Африки и Афганистана. Все последние месяцы эксперты вне зависимости от своих оценок российской политики и ее эффективности отмечали определенное снижение количества терактов и диверсий в самом турбулентном российском регионе.

Недавняя террористическая атака в Грозном (самоподрыв смертника, унесший жизни пяти человек) показала, что рапортовать об окончательном замирении Северного Кавказа преждевременно. Остроты ситуации добавляет то, что теракт произошел в столице Чеченской Республики, которая в последние годы позиционировалась властями и регионального, и федерального уровня как пример успеха на пути этого замирения. В самом деле, если в 1990-х годах Чечня рассматривалась как главный вызов единству и целостности России, то сегодня ее руководство по части лояльности Москве даст фору любому российскому региону. А во время украинского политического кризиса «чеченский фактор» стал рассматриваться едва ли не как своеобразное неконвенциональное оружие Кремля. Ситуация, которую даже самые смелые футорологические прогнозы не могут предположить в Абхазии, Южной Осетии или Нагорном Карабахе. Там, где в начале 1990-х годов, как и в Чечне, не согласились с распадом СССР в строгом соответствии с границами между союзными республиками, сформированными в советский период. Политическая стабильность — вот главный бренд Чечни под водительством Рамзана Кадырова, называвшего себя «пехотинцем Владимира Путина».

Уже пять лет назад там был отменен режим КТО (контртеррористической операции) республиканского значения. Защитники сепаратистского проекта либо физически ликвидированы (Аслан Масхадов, Шамиль Басаев), либо находятся в эмиграции (Ахмед Закаев), либо перешли на службу к Рамзану Кадырову (Магомед Хамбиев). По количеству жертв вооруженного насилия по сравнению с другими республиками Северного Кавказа Чечня не занимает первой строчки (по итогам прошлого года впереди нее оказались Дагестан и Кабардино-Балкария).

Между тем у любой медали есть две стороны. И политика «чеченизации власти» (при которой центр передал республике значительные прерогативы и полномочия вкупе с щедрым бюджетным финансированием) также имеет свои изъяны. В первую очередь, славя стабилизацию в отдельно взятой республике, надо иметь в виду, что теракты и диверсии там, хотя и сократились количественно, не ушли в предание. В 2011 году от вооруженного насилия в Чечне пострадали 186 человек, 92 из которых были убиты. В 2012 году — 174 человека (82 убитых), в прошлом году — 101 (39 убитых). И все это на фоне недостаточного вовлечения центральных властей в решение республиканских проблем (с согласием на ряд общественных и управленческих «особенностей») и при почти полном отсутствии оппозиции в Чечне, чего не было даже во время сепаратистской Ичкерии и что в других республиках Северного Кавказа хотя бы в ограниченных рамках присутствует. Такая модель может прекрасно работать до тех пор, пока негласная уния Москвы и Грозного не подвергается никакой коррекции. Но быстро меняющаяся ситуация в мире и в стране ставит под сомнение возможность тотальной «заморозки» нынешних реалий и вечного сохранения имеющегося статус-кво.

Невозможно отрицать тот факта, что Рамзан Кадыров имеет большой ресурс популярности и поддержки внутри самой Чечни. К слову сказать, он единственный из северокавказских лидеров, кто последовательно и открыто выступал за прямые выборы главы региона. Однако при отсутствии даже карманной оппозиции нет никакой гарантии, что в кризисной ситуации протестные настроения (которые затаились, но не исчезли) не выйдут на поверхность, но уже в экстремальном варианте.

Впрочем, и «чеченизация» — далеко не единственная проблема, которая требует качественного переосмысления. Центральная власть до сих пор не решила задачу по выстраиванию идейно-политических препятствий для сдерживания северокавказского подполья. Речь в данном случае, конечно же, идет, не о воспроизводстве неэффективных пропагандистских клише, которые обращены в первую очередь не на Северный Кавказ, а на жителей Центральной России, а о широкой интеграции региона в российские социальные, культурные, экономические процессы. Известный российский исламовед Алексей Малашенко справедливо говорит о «третьем поколении» боевиков, вышедших на авансцену уже в конце 2000-х и оторванных от прежних традиций, связывающих отдельный регион и большую Россию. Новая среда, новые мифы, новые стереотипы, новые герои. Все эти «структуры повседневности» требуют качественного осмысления. Спору нет, для минимизации террористической угрозы нужны и жесткие действия. Однако силовой инструментарий используется лишь тогда, когда с болезнью уже невозможно бороться иначе, чем хирургическим путем. Но для «замирения» Кавказа важны и терапевтические, и профилактические методы. И чем быстрее ими овладеет российская власть, тем меньшие издержки придется нести и ей, и всему обществу.