Владимир Галл. Цитадель Шпандау: Бескровная капитуляция

В крепости Шпандау находились сотни мирных жителей: старики, женщины и дети. При штурме погибли бы очень многие из них, поэтому советское командование приняло гуманное, но очень трудное решение. Почему гуманное – понятно: сохранение жизни мирному населению. А трудное потому, что в последние месяцы и дни войны эсэсовцы не выполняли требований даже международных конвенций, в том числе и конвенцию, которая запрещает стрелять по парламентерам. Незадолго до этих событий в Будапеште эсэсовцы расстреляли двух советских парламентеров. И все-таки было принято решение послать парламентеров в цитадель Шпандау, чтобы избежать штурма.

Утром 1 мая начальник нашего седьмого отделения, майор Гришин, собрал нас и сказал:

— Советское командование решило послать в крепость двух парламентеров. Одним из них буду я сам. Мне нужен второй парламентер. Как ваш командир, как ваш начальник, имею право любому из вас сказать, что ты, ты или ты пойдешь вторым парламентером, но я не хочу этого делать, поэтому заранее открыто говорю вам: "Мы фактически идем на верную смерть". Поэтому я не приказываю, а спрашиваю, кто из вас добровольно согласится пойти парламентером? <…> На вопрос майора сразу же вызвались все офицеры нашего подразделения, нашего седьмого отделения. Все без исключения. Майор выбрал меня, потому что я лучше других говорил по-немецки. <…>

По дороге к крепости мы шли с белым флагом. Мы договорились о том, что всю "разговорную" часть этих переговоров я беру на себя, потому что майор говорил по-немецки, мягко говоря, не очень хорошо. Когда мы подошли к крепости, мы увидели огромную средневековую цитадель с башней, огромные ворота, которые были забаррикадированы, над ними фонарь, а над фонарем на большой высоте — маленький балкон. Когда мы шли, думали, что нас кто-нибудь окликнет, чтобы завязать переговоры, но нас никто не окликнул. Единственное, что мы увидели, подойдя к крепости, — это направленные на нас сквозь амбразуры дула автоматов – довольно неприятное зрелище. <…>

Ни до, ни после этого мы никогда больше не поднимались по веревочным лестницам. Мы не были ни матросами парусного флота, ни артистами цирка, но нам все-таки удалось подняться на балкон. Нам помогли перешагнуть ограждение, и через балконную дверь мы вошли в комнату. Это было полутемное помещение, все окна были замазаны темной краской, и свет проникал только через балконную дверь. Психологически интересно, что мы оба заняли наилучшую позицию — встали у стены, плечом к плечу. Конечно, было наивно полагать, что это нам поможет.

Если бы немецкие солдаты хотели с нами что-то сделать, нам бы не помогла никакая удобная позиция. Когда глаза привыкли к темноте, мы увидели выстроившуюся перед нами подковой группу офицеров, которые смотрели на нас злобно и мрачно. Я повторил все, что внизу было сказано полковнику и подполковнику: о положении на фронтах, о том, что конец войны в ближайшие дни неизбежен, а также условия капитуляции. После этого подкова рассыпалась на мелкие группки, и мы видели, что пожилые офицеры и полковники – нам это было понятно по жестам и мимике – хотели капитулировать, а большинство, молодые офицеры, были против. Рядом с нами оставался только подполковник, заместитель коменданта. Когда их внутренние дебаты закончились, они опять выстроились той же самой подковой. <…>

Комендант вышел вперед и начал говорить издалека:

— Господа русские офицеры! Мы, немцы, всегда умели и умеем ценить истинное мужество. Мы отдаем должное вашей храбрости: вы не побоялись подняться к нам с благородной целью предложить нам капитуляцию. Мы ценим это, — и он даже несколько театрально наклонил голову. <…>

— Мы обсудили ваше предложение о капитуляции, — тут мы оба напряглись, — и пришли к выводу, что капитулировать мы не можем, потому что должны выполнить свой долг перед фюрером и нашим народом. Но у нас есть компромиссное предложение. Господин капитан, вы только что очень красноречиво говорили, что война через несколько дней закончится. <…> Так вот, мы предлагаем вам следующее. Я даю вам честное слово, — и тут в его голосе появился металл, — слово чести немецкого офицера, что в эти оставшиеся дни войны наши орудия не произведут ни одного выстрела по мосту, где идут ваши войска. С другой стороны, als Gegenleistung (как ответное одолжение), ваше командование не должно в эти дни предпринимать ничего против нас и цитадели. А когда через несколько дней OKW (верховное командование вермахта) издаст приказ об общей капитуляции, то в рамках этого приказа мы тоже капитулируем. Таким образом, мы не нарушим свой долг перед родиной, перед фюрером и перед нашим народом, и в то же время фактически выполним ваше требование — безопасное прохождение ваших войск по мосту. Мы предлагаем вам доложить это командованию, и будем рады, если вы пойдете на наше компромиссное разумное предложение.

Мы с майором коротко переговорили. <…> Я сказал так:

— Господа офицеры! Мы только что выслушали вашего коменданта, профессора полковника, — я специально назвал все его титулы, — и ваше предложение. На первый взгляд оно действительно кажется разумным, но только на первый взгляд. Оценив ситуацию, мы видим две вещи: во-первых, полковник, ваш комендант, искренно верит, что он действительно сможет сдержать свое слово, и не допустит обстрела наших войск, которые проходят по мосту. Но в действительности он при всем желании не сможет сдержать свое слово, и не исключено, что все-таки ваши орудия начнут обстреливать наши позиции. Поэтому ваше предложение является не компромиссным, как вы это излагаете, а скрытым отказом капитулировать. <…>

Без одной минуты три один солдат кричит:

— Товарищ капитан! Идут! Идут!

Я приказал всем оставаться на своих местах, а сам вылез из окопа и пошел навстречу. Ровно в 15:00, с немецкой точностью (я не иронизирую, напротив, очень высоко ценю это немецкое качество), передо мной стояли "наши старые знакомые" – полковник и подполковник. Полковник сказал гробовым голосом:

— Господин капитан, мы пришли сообщить вам наше решение. <…>

Переборов волнение он сказал:

— Die Zitadelle kapituliert (Цитадель капитулирует). <…>

Договорившись об условиях капитуляции, мы с майором пришли к цитадели и встали у разбаррикадированых ворот, через которые наши автоматчики уводили немецких солдат и офицеров. Мимо нас проходили офицеры, которые бросали на нас злобные взгляды. К нам <…> обратился подполковник, который во время переговоров очень мало говорил. Он сказал на чистейшем русском языке:

— Господа офицеры, мы бы хотели попрощаться с вами. – Увидев наши изумленные лица, он как бы отвечая на наш незаданный вопрос, сказал: – Да, да, я немножко говорю по-русски. – Он явно поскромничал, поскольку говорил так же хорошо, как майор и я. – Я 25 лет жил в Санкт-Петербурге, в старом Санкт-Петербурге.

Очевидно, он был военным атташе и разведчиком еще в старом посольстве Германской империи. <…>

Они попрощались и ушли. Мы увидели огромный двор цитадели и сотни гражданских людей. В их глазах был вопрос: «Что нас ожидает: расстрел или Сибирь?»

Я спросил генерала, можно ли сообщить населению, что они могут идти, и он разрешил. Поскольку тогда еще не было мегафонов и электроники, я сказал через рупор:

— Гражданское население может возвращаться домой!

Лавина ликующих людей прошла мимо нас через ворота. Они шли такие радостные!

К нам подошла молодая женщина с ребенком на руках. У нее на голове был шарф в виде тюрбана (тогда это было модно). Она сказала:

— Мы знаем, что вы оба не побоялись подняться по лестнице к нашим офицерам и уговорили их сдаться. Этим вы спасли жизнь и им самим, и нам, и нашим детям.

Источник: Жданова В. Нашим оружием было слово. Переводчики на войне. – Франкфурт-на-Майне, 2009

Вернуться в спецпроект «По разные стороны победы»