Когда в декабре 1991 года распался Советский Союз, многие в мире полагали, что образовавшиеся на его обломках новые независимые государства пойдут по пути строительства демократических обществ с рыночными экономиками. Ведь тогда казалось, что после краха коммунизма как идеологии и общественной системы иной альтернативы нет. Более того, и в самих постсоветских странах новые правящие круги и большая часть граждан полагали, что теперь-то, когда исчез союзный центр, беззастенчиво их грабивший, и упразднен коммунистический порядок, запрещавший частное предпринимательство, они в короткое время догонят Запад и по уровню развития, и по качеству жизни.

Постсоветское болото

Спустя четверть века все это выглядит наивными мечтаниями. Строго говоря, уже к началу нынешнего столетия стало понятно, что в постсоветских странах что-то пошло не так. В некоторых из них новые вожди вовсе отказались от проведения демократического эксперимента, объяснив подданным, что не надо создавать благоприятные условия для деструктивных сил, способных во имя своекорыстных целей разрушить молодую национальную государственность. Так было, например, в Узбекистане и Туркменистане. Там же, где демократизация проводилась, вскоре выяснилось, что демократические институты и выборы сами по себе не приносят материального изобилия. И потому после короткого увлечения демократией во многих странах начался откат к авторитарному правлению. И даже там, где проходили конкурентные выборы, в результате которых сменялись президенты и правительства, власть и богатства оказались в руках узкого и привилегированного слоя новых хозяев жизни – верхушки национального чиновничества и тесно связанных с ними олигархов, размеры состояний которых, уровень их влияния и зависимости от правительства колебались от страны к стране. Основная же масса населения почувствовала себя обманутой и ограбленной. Жизни, как в Германии или в США, явно не получилось.

В некоторых странах были предприняты попытки покончить с несправедливыми порядками и вернуться к реализации светлых идей начала 90‑х годов. Именно под этими знаменами и произошли «цветные революции» 2003–2005 годов. Но и они не привели к прорыву в прекрасное демократическое будущее. Пришедшие во власть на волне массовых протестов новые элиты начали воспроизводить политику предшественников. Большинство же населения «осталось при своих». Последняя попытка вырваться из болота «постсоветскости» была предпринята на Украине в конце 2013-го – начале 2014 года. Однако и там после мощных политических турбуленций все, похоже, возвращается в привычную колею: власть и богатства по-прежнему остаются в руках нерушимого союза олигархов, коррумпированных чиновников и политиков.

Не случайно Freedom House (FH), авторитетная в мире и не любимая в России организация, так и не нашла на постсоветском пространстве (страны Балтии не учитывались) ни одного демократического режима. Даже Молдавия, Грузия и Украина, которые многие эксперты причисляют к слабым, еще не оформившимся демократиям, в рейтинге FH характеризуются лишь как страны с «переходными правительствами или гибридными режимами». Все остальные государства отнесены к авторитаризму, либо уже полностью оформившемуся, «консолидированному», либо находящемуся в процессе становления, «неконсолидированному».

Номенклатура рулит

Итак, спустя четверть века постсоветское пространство превратилось в территорию, где отсутствует развитие, где, бывает, обновляются политические декорации и лидеры, но по существу не меняется ничего. Привычные формы политических отношений воспроизводятся раз за разом, обеспечивая эффект полной статичности. Специалисты в области политической науки сломали себе голову в объяснениях этого феномена. Чего только они не придумывали в последние годы! Называли происходящее «остановившимся», «подвешенным» транзитом, правда, так и не пояснив, как долго продлится эта «остановка». Говорили о том, что возникшие в постсоветских государствах системы носят гибридный характер. Но такая характеристика лишь констатирует случившееся, никак не объясняя его причины.

Впрочем, объяснения постсоветского феномена, его устойчивости, отсутствия в нем внутриполитической динамики время от времени все же появлялись, но никогда не облекались в форму новой «теории». Увы, в решающей степени нынешние политические реалии на постсоветском пространстве обусловлены общим социалистическим прошлым, жестко разделившим общество на управляющее меньшинство, более известное как номенклатура, и большинство, всех остальных. У первых были власть, многочисленные привилегии и монопольное право распоряжаться государственной собственностью, предприятиями и организациями, их финансами и имуществом. У других ничего этого не было. А главное, что у большинства не было и не могло выработаться умения самостоятельно принимать решения и отвечать за них, отстаивать свои права. В советской системе ничего подобного просто не предусматривалось. Поэтому неудивительно, что, когда начался главный процесс трансформационного периода, собственность вскоре оказалась у тех, кто всегда был к ней ближе, – у государственных чиновников, «красных директоров», криминальных авторитетов.

Конечно, в число новых хозяев жизни прорывались и выходцы из других слоев. Со временем состав новых элит обновлялся, в их жизни все прочнее укоренялся принцип передачи власти и собственности по наследству. Но, несмотря на все эти социальные и структурные изменения, новые правящие слои полностью восприняли от своих социалистических предшественников их «творческое» наследие – приверженность к управленческим иерархиям и патронату по отношению к нижестоящим, глубокую неприязнь к любой реальной оппозиции, будь то политическая партия, общественная группа или массовое движение. И, конечно, отношение к собственности как к источнику ренты. Только в социалистические времена это стремление подавлялось государством по идеологическим причинам. При победившем капитализме все ограничения были сняты. Но самое главное, что новые правящие слои сохранили, а там, где это потребовалось, воспроизвели фундамент прежней системы – средоточие власти и собственности в руках одних и тех же небольших групп – не важно, семейных, клановых, земляческих или профессиональных. Для таких групп никакое развитие уже было не нужно. Они достигали своего коллективного «конца истории».

Со временем все независимые от власти предпринимательские слои, политические объединения, СМИ либо удалялись с общественно-политической сцены, либо включались в систему, имитируя самостоятельную игру. В странах, где сохранились конкурентные выборы, эти «как бы независимые» структуры стали играть роль «политической пехоты» у власть имущих. Массы же по старой привычке стали связывать все свои надежды на улучшение жизни с государством. Периоды прозрения, когда граждане пытались открыть путь к лучшей жизни «своею собственной рукой», быстро заканчивались. Политически обанкротившиеся элиты и лидеры уходили, их место занимали новые, полностью восстанавливавшие политику своих предшественников. Круг, таким образом, замыкался. В начале XXI века вновь актуально зазвучали строки, написанные Зинаидой Гиппиус 100 лет назад: «Остановилось время. Часы, часы стоят».

В подобных системах уже не было и не могло быть никакого развития, модернизации. Не могло произойти «экономического чуда». Зато ключевое место в управлении заняла коррупция, обеспечивавшая нормальное их функционирование в ежедневном режиме.

Систему не сломать

Бывшие социалистические страны Центральной и Восточной Европы (ЦВЕ) в начале перехода к капитализму находились во многом в очень схожих условиях с государствами, образовавшимися на развалинах СССР. У них, в частности, было то же номенклатурное наследие. Но было одно существенное различие: народы ЦВЕ с самого начала знали, в каком направлении они хотят двигаться: в Европу с ее институтами – Евросоюзом и НАТО. А стремление попасть в заветное число членов ЕС предполагало проведение целого ряда тяжелых экономических, социальных и политических реформ, в том числе направленных на разделение власти и собственности. Эти реформы, по существу, были однотипными. Недаром в годы их проведения в странах ЦВЕ граждане нередко говорили: не важно, какая партия находится сейчас у власти, – все равно ее политика определяется в Брюсселе… Конечно, не надо приукрашивать результаты этих преобразований, особенно в некоторых странах. В Венгрии, отчасти на Балканах, и даже в продвинутой Польше, они оказались довольно поверхностными, что и предопределило взрыв архаики, который проявляется в попытках возрождения устаревших институтов и замшелых традиций, противопоставления усиливающимся процессам глобализации агрессивного национализма. Но вот проблему разделения власти и собственности европейские реформы в целом решили.

У постсоветских государств внешнеполитических ориентиров, обязывавших к определенным действиям, не было. Каждая страна, исходя из собственного понимания, сама для себя формулировала цели развития. И при этом никакой обязаловки в отношении реформ не предполагалось. Попробовали, не получилось, ничего страшного. Значит, время еще не наступило. А наступит ли когда-нибудь? Этот вопрос по большому счету никого не волновал. И даже когда кто-то провозглашал мобилизующий лозунг «В Европу!», правящими кругами воспринимался он весьма однозначно. Пусть придут добрые европейские дяди, дадут нам много-много денег, которые мы будем тратить по собственному усмотрению, а в стране останется все, как есть. Безвизовый же въезд в Европу позволит совершенно легально «сплавить» туда наиболее активных и недовольных. Ясно, что такой подход ни к каким серьезным изменениям привести не мог.

На территории бывшего СССР по большому счету была сделана лишь одна попытка сломать основы постсоветской системы. Предпринятая во время первого президентского срока Михаила Саакашвили, она была нацелена не столько на преобразования в политике и экономике, сколько на реформирование самого государства как несущей конструкции. Идея состояла в том, чтобы превратить государство из довлеющего над обществом огромного бюрократического нароста в инструмент обслуживания его интересов. Реформы полиции, суда, системы образования, многих госструктур привели к определенным результатам. Но дальнейших реформ не проводилось. То, насколько глубокой и устойчивой оказалась эта попытка преодоления постсоветского «архетипа» в этой стране Южного Кавказа, покажут ближайшие годы.

Пока же новые независимые государства встречают четвертьвековые юбилеи своей независимости в состоянии «покоя». Никаких попыток сформулировать для себя соответствующие реалиям и требованиям XXI века проекты будущего, никаких значимых движений в сторону этого будущего. Время на большей части постсоветского пространства действительно остановилось.