Парижское соглашение – документ очень необычный. С одной стороны, он ставит крайне амбициозную цель – удержать рост температуры на уровне 2 градуса по сравнению с доиндустриальным периодом, а по возможности – даже 1,5 градуса. Чтобы достичь этой цели, потребуется кардинально сократить выбросы парниковых газов в атмосферу уже в ближайшие десятилетия. С другой стороны, инструменты сокращений в соглашении не прописаны, а прямой ответственности за достижение конечной цели никто конкретно не несет. Национальные планы по сокращению выбросов не только определяются сторонами соглашения самостоятельно и безотносительно общей цели, но и не имеют юридически обязывающего характера. На сегодня сумма планируемых национальных целей всех стран никак не соотносится с траекторией «2 градуса» и достаточна лишь для удержания роста температуры на уровне не менее 3 градусов.

Казалось бы, юридически необязывающий характер делает Парижское соглашение пустой декларацией. Некоторые специалисты называют его провалом международной кооперации и маскировкой неспособности мирового сообщества договориться о способах решения глобальной проблемы. Такие оценки даются, поскольку Парижское соглашение представляет собой полную противоположность привычным иерархичным регуляторным механизмам, когда устанавливается и нормативно фиксируется цель, определяются пути ее достижения, распределение обязанностей сторон и механизмы обеспечения их исполнения, включая санкции за нарушения.

Смысл Парижского соглашения – в ином. Во‑первых, оно фиксирует консенсус мирового сообщества по поводу необходимости обеспечить низкоуглеродное будущее. Во‑вторых, оно легитимизирует подход снизу вверх: теперь отдельные страны, регионы, города, компании не просто выполняют решения переговорщиков, но и сами предлагают и апробируют варианты регулирования, учатся на своих и чужих ошибках, оставаясь независимыми и влияя друг на друга одновременно.

Казалось бы, зачем страны и компании будут ограничивать себя, если этого от них никто не требует? С одной стороны, имеет значение моральная сторона вопроса. Крайне амбициозные климатические цели были приняты в Париже консенсусом, что стало свидетельством универсального признания остроты проблемы. Межправительственная группа экспертов по изменению климата под эгидой ООН по поручению сторон Парижского соглашения выпустила доклад, в котором впервые наглядно сравнила риски повышения температуры на 1,5 и 2 градуса и продемонстрировала, что даже сценарий «2 градуса», рассматривавшийся ранее как приемлемый, может привести к катастрофическим последствиям в ряде регионов.

Школьница Грета фактически повторила все то, что описали ученые, но перевела это из рациональной в моральную плоскость, поставив перед мировыми лидерами вопрос: «Как вы смеете?» Эффект от этого вопроса сильнее, чем сухие цифры научных докладов. Обеспокоенность изменением климата в развитых странах достигла сегодня такого накала, что ни политики, ни бизнес не могут ее игнорировать. Нефтегазовые компании уже вынуждены отбиваться от судебных исков экоактивистов, а использование угля сравнивают едва ли не с геноцидом. Экономику, в которой ключевую роль играет ископаемое топливо, все чаще называют «коричневой», тем самым уподобляя ее «коричневой чуме», фашизму. На этом фоне «зеленый» становится символом новой доблести, а компании, вовлекающиеся в низкоуглеродную повестку, получают в глазах общественности моральное превосходство над конкурентами.

С другой стороны, моральное превосходство особенно приятно тогда, когда оно сопровождается экономическим интересом. Рынки «зеленых технологий» быстро расширяются, а сами эти технологии развиваются головокружительными темпами – во многом за счет огромных инвестиций, полученных в эпоху высоких цен на нефть. Себестоимость производства возобновляемой энергии быстро снижается, что делает ее еще привлекательнее для новых вложений. Государства всячески поддерживают эти вложения, видя в них залог своего технологического лидерства в будущем, средство снижения зависимости от импорта ископаемого топлива, возможность создания новых рабочих мест и источник экономического роста.

Россия от этих мотиваций далека. Президент раз за разом публично подвергает сомнению рукотворную природу изменения климата, все время приводя новые аргументы, вызывающие недоумение у профессиональных климатологов. Развитие «зеленых технологий» и вовсе официально (в Стратегии экономической безопасности РФ) отнесено к числу вызовов и угроз экономической безопасности страны. Да и в глазах населения борьба с изменением климата (в отличие, скажем, от преодоления локальных экологических проблем) вряд ли относится к числу приоритетов.

Причина, по которой Россия приняла Парижское соглашение, не связана с обеспокоенностью климатической проблемой, а вытекает из особенностей подхода «снизу вверх». Соглашение само по себе не предусматривает никаких санкций против компаний и стран, не собирающихся участвовать в общих усилиях по борьбе с изменением климата. Но без наказания уклонистов режим не может функционировать. В отсутствие централизованных мер принуждения компании и страны-«энтузиасты» неизбежно будут изобретать таковые в одностороннем порядке. Так, в Евросоюзе, вероятно, уже в ближайшем будущем будет введен пограничный углеродный налог в отношении товаров, импортируемых из стран без углеродного регулирования. В дальнейшем введение аналогичного налога возможно и в США. В то же время западные компании, контролирующие свой «углеродный след», предъявляют повышенные требования к продукции своих поставщиков, а инвесторы не хотят вкладываться в «коричневую экономику» – хотя бы из имиджевых соображений.

В этих условиях демонстративно противопоставлять себя всему миру, оставаясь за рамками Парижского соглашения, как минимум недальновидно. Лучше всего это понимает бизнес. Российский союз промышленников и предпринимателей (РСПП), ранее выступавший против ратификации Россией договора, в начале 2019 года направил в правительство письмо, в котором призвал присоединиться к соглашению. Основной аргумент, содержащийся в том письме: неучастие увеличит вероятность применения к российским компаниям ограничительных мер на международных рынках. Аргумент был услышан, как, впрочем, и оговорка, что РСПП выступает против углеродного регулирования внутри страны.

Поэтому за принятием Парижского соглашения вряд ли последуют какие-то дальнейшие шаги. Российские власти не рассматривают меры по снижению выбросов как нечто самоценное. Национальная цель России – к 2030 году уменьшить выбросы до 70–75% от уровня 1990‑го – лукава: из-за сокращения промышленных производств и лесных вырубок после распада СССР ее выбросы и так уже почти вдвое ниже уровня 1990 года. Их увеличение до планируемых значений просто невозможно с учетом текущей экономической динамики, никакие дополнительные меры здесь не нужны. В последней версии законопроекта о введении в России углеродного регулирования фактически зафиксирован мораторий на такое регулирование на ближайшие пять лет. Политика регулирования выбросов могла бы рассматриваться как инструмент диверсификации экономики – перераспределения средств из энергетического сектора в другие отрасли, но такая задача, похоже, не стоит. Вероятно, с углеродным регулированием в России произойдет та же история, что и с принятием Парижского соглашения: оно появится тогда, когда на зарубежных рынках замаячат перспективы ограничений для российских экспортеров, уступающих конкурентам по энергоэффективности и углеродному следу. В итоге, в ожидании жареного петуха и следуя принципу «лишь бы отстали», Россия вновь пойдет в русле чужой повестки, вместо того чтобы начать выстраивать свою. Пока нам гораздо интереснее обсуждать, кто стоит за Гретой Тунберг.