Как следование марксистскому учению возрождало институты восточных деспотий

Даже распад СССР вполне укладывался в логику циклического развития традиционных восточных обществ. Как говорил известный российский востоковед Леонид Васильев, марксистский социализм по советской модели – «это именно модификация Востока, а не преодоленный Запад». Конечно, Восток и Запад в данном случае не географические направления, а социально-экономические феномены.

Марксистский тупик

В работе «Капитал» Карл Маркс анализировал развитие западно-европейских экономик и их проблемы. Главным выводом Маркса стал тезис о непреодолимых противоречиях капитализма и его неизбежной гибели в результате социальной революции. Все, кто учил основы исторического материализма, это помнят: пролетариат – могильщик капитализма, насилие – повивальная бабка истории. А вот что должно было последовать за всем этим, похоже, не представлял и сам автор. Конечно, Маркс говорил о создании справедливого социалистического/коммунистического общества, но описывал его лишь в общих чертах, оперируя набором политэкономических категорий. Например, главная цель нового социума – экономическая свобода, понимаемая как свобода от эксплуатации частным собственником. Следовательно, основной императив – это уничтожение цепочки рынок–собственник–классы–капитализм. А дальше… дальше время покажет.

Но оказалось, что «всё придумано до нас». Ведь даже сам Маркс описывал прежде экономическую модель без частной собственности и рынка, только картинка получалась какой-то уж совсем неприглядной. Потому что вместо эксплуатации со стороны собственника-капиталиста здесь царило всеподавляющее государство с непомерно большим бюрократическим аппаратом и распределительной системой. Маркс назвал это азиатским способом производства. Не будучи востоковедом, он изучал восточные общества по работам Франсуа Бернье, Гегеля и других. При этом каких-либо региональных, тем более страновых различий особо не делал. Восток, Азия по Марксу – это политэкономический конструкт (весьма упрощенный), в котором отсутствуют частная собственность и конкуренция, а общественная и экономическая жизнь определяется волей правителя. От автора «Капитала» не ускользнула и дихотомия частный собственник – деспотия. Но на уровне теоретических построений он нашел решение в виде постулата о том, что после крушения капитализма и упразднения классов отомрет и государство как таковое. То есть общество будет, а государство – нет. Правда, и здесь выходила неувязка, ведь социальная революция предполагала установление диктатуры пролетариата – самой что ни на есть деспотии. Но в теории сознательные пролетарии должны добровольно отказаться от власти в пользу общества всеобщей справедливости. В мировом масштабе. На деле мировой революции не случилось, а в странах, где марксисты-практики брали власть, они старались удержать ее любой ценой. И инструментом контроля над обществом как раз становилось тоталитарное государство с директивной нерыночной экономикой.

Непартийные привилегии

Среди первых, кто подробно рассмотрел модели нерыночного обмена, был пионер экономической антропологии Карл Поланьи. В книге «Экономика как институционально оформленный процесс» он ввел понятие реципрокного обмена (от лат. reciproco – двигать туда-сюда, возвращать обратно), присущего наиболее архаичным сообществам. В целом это напоминает основной принцип социализма, прописанный в Конституции СССР 1936 года: от каждого по способности, каждому – по труду. То есть каждый член коллектива (например, племени) вносил в «общий котел», сколько мог, и получал оттуда, сколько ему полагалось. Разница между отданным и полученным выражалась в форме престижа и связанных с ним привилегий. Скажем, обладающий престижем член сообщества получал право на лучшее место у костра, лучших женщин, больший кусок при дележке.

По мере складывания надобщинных структур и формирования протогосударств на смену реципрокному обмену пришел более сложный институт редистрибуции, то есть централизованного перераспределения произведенных благ, – уже не теория, а практика социалистических государств. Поскольку частной собственности как таковой не было – она вся принадлежала общине, коллективу, то доступ к системе распределения становился одной из фундаментальнейших привилегий. По сути, это означало владение ресурсами группы, право распоряжаться ими.

Высшей стадией обмена Поланьи называл рыночный товарообмен. Но экономика, основанная на господстве частного собственника и рынка, была в Древнем мире скорее исключением. Это т. н. эллинистическая или античная модель, сформировавшаяся после реформ Солона. А в традиционных восточных обществах генеральной была именно система перераспределения, что неудивительно, ведь средства производства – пахотные земли, орудия труда ремесленника, даже капиталы торговца и ростовщика могли быть собственностью государства. Маркс, рассуждая о «верховной собственности государства» на Востоке, практически идентифицировал эту самую «верховную собственность» и государственный суверенитет. Его последователь, позже ставший убежденным антикоммунистом, германо-американский социолог и китаист Карл Виттфогель систематизировал формальные признаки древних восточных деспотий. Вот что получилось: 1) отсутствие частной собственности на землю, 2) отсутствие социальных классов, 3) отсутствие рыночной конкуренции и частной собственности, 4) абсолютная власть централизованной государственной бюрократии. Похоже на реалии развитого социализма, правда?

Колхозы династии Шан

Царско-храмовые хозяйства Древнего Египта вполне можно сравнить с советскими колхозами. Крестьяне-общинники (не рабы!) трудились на храмовых землях под присмотром храмовых же надсмотрщиков. Весь полученный урожай направлялся в храмовые хранилища, где специальные чиновники вели учет и распределяли собранное: что-то шло в центр, а что-то оставляли себе и использовали в том числе для оплаты труда работников (колхозные трудодни).

Во времена первой китайской династии Шан редистрибуция уже была одной из главных функций государственной власти. За счет перераспределенных средств содержался административный аппарат, слуги, ремесленники и управленцы, отвечавшие за работу своих подчиненных. Крестьяне-общинники обрабатывали казенные поля казенными же орудиями. Собственно, почти вся ремесленная продукция использовалась централизованно (как и в храмовых хозяйствах Египта или Двуречья). Во время раскопок около китайского Аньяна в 1920‑х археологи обнаружили склад с 3,5 тыс. каменных серпов, которые выдавались работникам. В одном из древнейших письменных источников Китая, «Книге песен» (Ши цзин), сообщается о больших полях, обрабатывавшихся коллективами крестьян, а одна из записей гласит: «Ван [государь] отдал приказ чжун-жэнь [крестьянам]: «Совместно трудитесь на полях, тогда получим урожай».

Леонид Васильев называл такую экономическую модель «власть-собственность». «Это и есть альтернатива европейской античной, феодальной и буржуазной частной собственности в неевропейских структурах, – рассуждал он. – Причем это не столько собственность, сколько власть, так как функции собственника здесь опосредованы причастностью к власти, т. е. к должности, но не к личности правителя».

Виттфогель пытался объяснить феномен древневосточного «социализма» природными условиями, предложив так называемую ирригационную теорию. Суть, в общем, проста: земледелие в рассматриваемых регионах очень затруднено – нужно строить каналы, дамбы и т. п. Для этого требуется коллективный труд, мобилизация людских и иных ресурсов, централизованное распределение полученных благ. Все это ведет к разрастанию чиновничьего аппарата и авторитаризму. Зато такая система менеджмента действительно позволяла реализовывать мегапроекты, которые неосуществимы в рыночных условиях. В античном мире того периода не было создано чего-то подобного египетским пирамидам, китайским или египетским системам орошения и т. д. К слову, некоторые советские проекты тоже уникальны – американские эксперты признавали, что построить за несколько лет предприятие вроде КамАЗа в условиях капитализма было бы невозможно. Это продукт мобилизационной экономики.

Приоритет Востока в способности реализовывать супермасштабные проекты держался довольно долго. Даже в XV веке Колумб отправлялся в плавание на трех маленьких каравеллах, а его современник китайский адмирал Чжэн Хэ совершал экспедиции с флотилией из сотен кораблей, среди которых были гигантские «корабли-сокровищницы» длиной более 100 метров, то есть в пять раз больше каравелл Колумба. Но этот пример хорошо показывает еще одно различие между двумя моделями: Колумб и конкистадоры на своих кораблях-скорлупках пересекали океан, открывали и завоевывали новые земли, включая их в экономику своих регионов. А Чжэн Хэ со своей флотилией чинно путешествовал вдоль восточного побережья Индокитая, принуждая местных правителей признать себя подданными китайского императора. После чего их одаривали щедрыми подарками, и... все. Чжэн Хэ совершил семь экспедиций, достиг Индии, Аравийского полуострова, Африки, но эти походы не имели политических и экономических последствий, хоть как-то сопоставимых с результатами Великих географических открытий.

Логика распада

Конечно, Восток не был однородным. Природные условия Египта требовали строгой организации и регулирования сельхозработ, поэтому уже на ранней стадии государства общинная структура здесь почти полностью растворилась в централизованно-государственной, храмовой форме хозяйства. А в Индии, по замечанию Васильева, варново‑кастовая система, наоборот, вела к формированию прочной саморегулирующейся общины, что снижало потребность в разветвленном административном
аппарате.

Разумеется, в государствах Востока были и частная собственность, и товарные отношения, не говоря уже про деньги (в СССР все это тоже было). Но частный собственник имел второстепенное и подчиненное положение. Больше того, рыночные институты рассматривались как угроза системе, поэтому, как только они усиливались и начинали заметно воздействовать на общество, государство включало административные рычаги, чтобы изменить ситуацию в свою пользу. Иногда это делалось превентивно, например, законы вавилонского царя Хаммурапи содержали статьи, ограничивающие продажу земельных наделов. А реформы Шан Яна в Китае (390 год до н. э.) включали масштабную кампанию против стяжателей, то есть частных собственников.

Вообще, широкая приватизация в традиционных восточных обществах, как правило, была признаком системного кризиса. Как отмечал Васильев, при ослаблении центральной власти функционеры в центре и на местах начинали «оформлять в собственность» то, чем распоряжались от имени государства. Превращались в землевладельцев, мелких правителей… В сильных устойчивых структурах вроде Китая кризис в конечном итоге приводил к началу нового династического цикла, когда верховная власть переходила к новому правителю, чужеземным завоевателям (монгольская династия Юань, маньчжурская Цин), а иногда к удачливому лидеру крестьянского восстания вроде Лю Бана, основателя династии Хань.

Слабые государства в такой ситуации могли вовсе прекратить существование. Кстати, похожие процессы наблюдались и в позднем СССР. Академик Юрий Яременко в «Экономических беседах» (серия глубинных интервью) отмечал, что по мере ослабления партийного контроля и дезинтеграции государства ключевые советские министерства и ведомства стали превращаться в «суперструктуры», которые «рвали на части имевшиеся в стране ресурсы». Это стало одной из причин паралича советской экономики, а после распада страны представители советских бюрократических элит осуществили приватизацию того, что так или иначе контролировали.