«Сотни миллионов государственных денег министерство культуры просто сжигает вхолостую»

— Недавно на своей странице в фейсбуке вы написали о том, что отказом в финансировании вашего фильма «Родные» Минкульт не ограничился, под удар попала продюсируемая вами картина Герца Франка «На пороге страха». Расскажите об этой ситуации.

— Ситуация действительно необъяснимая. Дело в том, что наша студия является очевидным лидером российской документалистики. Мы одна из немногих студий, которая работает по прописанным государством правилам не на бумаге, а на деле. Если государство поддерживает фильм, оно требует от продюсера привлечения дополнительных денег во внебюджетной сфере. Государство дает 70 процентов, а продюсер должен найти еще тридцать. Так вот это требование мы всегда выполняем с лихвой. Как правило, мы привлекаем около 70 процентов, то есть доля государства в итоге составляет 30 процентов. Это если говорить об экономике.

Что касается творческой составляющей — уже многие годы картины, которые мы продюсируем, по так называемым рейтингам эффективности находятся если не на первом месте, то уж по крайней мере в первой пятерке среди всех российских фильмов. Они участвуют в десятках фестивалей и телепоказах, широко освещаются в прессе — то есть мы в этом смысле очень и очень успешны. На государственную поддержку мы подаем «стопроцентные» проекты, которые тщательнейшим образом вынашиваем. До недавнего времени финансирование на них мы всегда получали. И вот возникает ситуация: я высказываю свою позицию по Украине, и мне отказывают в поддержке уже выигравшего на публичном питчинге проекта «Родные». Затем через месяц два очень хороших проекта, которые мы подаем, впервые за все годы не получают поддержки Министерства культуры. Один из них — фильм «На пороге страха» величайшего документалиста XX века Герца Франка, который заканчивает его соавтор, российский режиссер Мария Кравченко.

Чтобы было понятно людям, не посвященным в документальное кино: это все равно что не включить имя Юрия Гагарина в список первых космонавтов мира, что-то абсолютно запредельное. Но это произошло, и мы принимаем реальность как есть и с ней соотносимся. Фильм Герца Франка является российско-латвийско-израильской копродукцией, мы завершим его в любом случае, и уже сейчас знаем о триумфальной судьбе этой картины, потому что есть определенное понимание ее фестивальных и прокатных перспектив. Это очень сильная и провокативная картина, о которой будут много говорить и много спорить.

Что касается фильма «Родные», мы его снимаем на внутренние резервы, это достаточно тяжело, но заинтересованность в этом проекте проявил ряд европейских продюсеров и компаний. Так что понятно, что бюджет этой картины мы постараемся обеспечить. Но нам действительно горько наблюдать, как в это же время сотни миллионов государственных денег министерство культуры просто сжигает вхолостую, если не сказать хуже. Вообще в России уже четко прослеживается тенденция, что настоящее документальное кино вынуждено существовать отдельно от выделяемой на него государственной поддержки.

— Чем был мотивирован отказ в поддержке фильма Герца Франка?

— Да ничем. Я ничего специально даже не выяснял, потому что мне, в общем, и так все понятно. Но в случайных разговорах выясняется, что эксперты либо вообще не видели нашу заявку, либо голосовали за этот проект, так что ясно, что отказ — это не их решение.

— Когда «На пороге страха» можно будет увидеть на экране?

—Российская премьера состоится в декабре этого года на фестивале «Артдокфест», где он будет фильмом открытия.

— Если вернуться к вашему фильму «Родные», как проходит работа? Что вы успели отснять?

— В мае мы снимали во Львове, и съемки по времени совпали с выборами президента Украины. Это не политическая картина, но президентские выборы были определенным фоном для некоторых эпизодов. Затем, в июле, мы сняли два очень интересных эпизода в Одессе. Сейчас готовимся к третьей экспедиции — поедем на Восточную Украину и снова во Львов, а вообще планируем снимать фильм в течение года. Думаю, съемки завершатся так же в мае, как и были начаты. А сама картина, полагаю, будет готова к декабрю 2015 года.

— Как вы раньше говорили, «Родные» — это история современной Украины, рассказанная через людей, которых разделили последние события. Кто герои вашей картины? Это история одной или нескольких семей?

— Это история семей, близких и родных мне людей. Так бывает, что близкий человек, не будучи буквально родственником, по тем или иным причинам тебе ближе, чем какой-нибудь троюродный дядя, которого ты никогда в жизни не видел. Может быть, это даже своеобразное продолжение личной темы, которую я начинал в 1999 году в фильме «Частные хроники. Монолог». Позже, в 2004-м, у меня был большой международный проект «Наша родина» — фильм о моих одноклассниках из города Львова. Возможно, в конечном счете эти картины сложатся с некий триптих. «Родные» — отнюдь не политическая картина, хотя сегодня у нас все политика. Знаете, меня даже умиляет узость представлений и взглядов на жизнь наших чиновников: они полагают, что если я имею какую-то определенную позицию по данному вопросу, то я ее буду навязывать своим героям, подводить задачку под ответ. Но документальное кино, по крайней мере то, которое я снимаю и проповедую, базируется на принципиально иных основах и законах. Я считаю, если что-то есть в реальной жизни, это должно быть в реальном фильме. У меня, кстати, уже есть эпизоды, которые очень бы порадовали наших чиновников.

— Каково это — снимать фильм о столь близких людях?

— Непросто. Когда снимаешь человека нового, то так или иначе, даже если ты это не оговариваешь, человек сам, подсознательно, понимает, что в своих словах, в своем представлении ему нужно дать некую общую, законченную картину мира. С близким человеком — например, я снимал свою маму — все сущностное уже оговорено и осталось за кадром. Я не могу навести маму на какую-то тему, которую мы давно для себя закрыли. То есть я понимаю, что зрителю это было бы интересно, но я же не могу общаться с мамой неискренне, сказать ей: «Слушай, мам, мы это, конечно, все знаем, но ты сейчас скажи для зрителей». Сложность в том, чтобы показать мамин мир, ее мироощущение, не делая при этом из нее актрису.

— Какие ощущения от съемок во Львове? Какая там была атмосфера?

— Удивительным образом все не совпадало с предощущением. То есть ты умом понимаешь, что на Украине идет война, что гибнут люди, что в стране очень тяжелая экономическая ситуация, что обострены межнациональные отношения. Я сам родился во Львове и прожил там до 17 лет, и знаю, что такое национальные проблемы в городе — они всегда существовали, в этом нет никакого секрета. Я думал, что в результате всего произошло обострение, озлобление, ожесточение. До сих не могу понять почему, но случилось ровно наоборот.

Сейчас во Львове люди успокоились, расслабились, я бы даже сказал, подобрели. Ну вот снимаем в городе — большая съемочная группа, камера, одновременно канадское телевидение про меня фильм снимает, куча народу — что называется, цирк приехал. Естественно, подходят люди: «Шо це за телебачення?» Я, достаточно хорошо владея украинским языком, принял для себя принципиальное решение говорить со всеми а) честно, б) на русском языке. Отвечаю: это не телевидение, мы снимаем кино, приехали из Москвы — и жду, что будет. Самая негативная реакция — пауза в полминуты и брошенная фраза «Как вам не стыдно». Очень часто мы слышали: «Да мы ж не против вас. Этот ваш Путин…».

Украинцы совершенно искренне не понимают, почему мы хлопаем ушами и никак не разберемся с одним человеком. Они не хотят поверить, что на сегодняшний день Путин достаточно популярный в стране политик, что его взгляды разделяет как никогда большое количество россиян, что многие в России счастливы от присоединения/аннексии/захвата/возвращения Крыма — подставляйте любые термины. Украинцы хотят видеть мир в более упрощенной схеме: плохой Путин, хорошие русские. Но какие-то русские ведь едут добровольцами на Украину —это подтвержденный факт. И это русские люди, которые, оставив жен, детей, картошку на огороде, отправились умирать — и убивать украинцев. Это, как мне кажется, в сознании украинцев неразрешимое противоречие.

— Вы возглавляли жюри национальной конкурсной программы 5-го Одесского МКФ в середине июля, какие у вас остались впечатления от увиденных фильмов? Можно ли говорить о каком-то общем для них настроении?

— Нужно понимать, что все эти фильмы запускались еще до Майдана, и той Украины, в которой они снимались, сегодня практически не существует. Если бы мне показали эти фильмы лет через двадцать и спросили, в каком году они сделаны, наверное, я бы не предположил, что они сняты накануне революции. Все это в основном нейтральные, беспроблемные картины, в них совершенно не чувствуется предреволюционного накала.

— Вы говорите об игровых или документальных картинах?

— В конкурсе, в котором я был председателем жюри, участвовало два документальных фильма, все остальные игровые. Первые документальные фильмы сейчас только появляются — это и «Небесная сотня», который сделали молодые люди, объединившиеся в кинематографическое сообщество «Вавилон 13» прямо на Майдане, и «Майдан» Лозницы. Думаю, будут и игровые, и анимационные картины, безусловно, кинематографисты должны как-то отразить коренной слом в своем государстве, поэтому мне очень любопытно посмотреть украинское кино в 2015 году.

— Расскажите о фильме Сергея Лозницы.

— «Майдан» Лозницы я смотрел на фестивале в Карловых Варах. Крупнейший европейский смотр, отобранная годами, отстоявшаяся аудитория — профессиональная кинематографическая и зрительская элита. Тем не менее по ходу фильма, который длится почти три часа, люди рядами покидали зал. «Майдан» действительно очень специфическое зрелище, в чем-то даже антикинематографическое: фильм состоит из большого количества общих планов, где каждый кадр — отдельный эпизод. Меня картина зацепила не сразу, но где-то на втором часу она вовлекла в свой водоворот, я принял эту минималистическую и отстраненную подачу. Это очень реалистичная картина, и реальность в ней имеет очень широкий диапазон оттенков, в котором мы видим и комплиментарные и критические по отношению к революции вещи, присутствует в ней и определенная абсурдистика.

Вообще чем более выражена идеология картины, тем дальше она от реальности — и тем ближе к жанру пропаганды, который, конечно, не имеет ничего общего ни с правдой, ни с реальностью. Так вот фильм «Майдан» ничего общего с пропагандой не имеет. А раз так — то он, в каком-то смысле, в таком примитивном, прикладном смысле, не опасен для тех, кто стоит на страже политической девственности нашего зрителя. Эта картина скорее обращена в будущее, это, на мой взгляд, совершенно очевидный золотой кирпич в фундамент летописи нового украинского государства. И в этом фильме — я об этом писал и у себя в фейсбуке — отчетливо видно, что украинскую революцию сделали не лидеры, а народ. Чего нельзя сказать о вышедшем в России фильме «Срок», повествующем о фиаско нашего неслучившегося Майдана — Болотной площади, где совершенно неслучайно народ практически отсутствует, а если и присутствует, то каким-то фоном, массовкой. В «Майдане» же на протяжении всей картины я не увидел ни одного действующего или недействующего политика.

— В программе Одесского кинофестиваля был также фильм «Черная тетрадь Майдана», снятый студентами второго курса режиссерского факультета. Каким Майдан предстает в их картине?

— Фильм снят студентами моего приятеля, Юры Терещенко. Это более кинематографически «сделанная» картина, и она мне, кстати сказать, очень симпатична, но по уровню я бы их с фильмом Лозницы не сравнивал. Что касается отношения к Майдану, что бы там ни говорила российская пропаганда, это было волеизъявление большинства населения Украины, за исключением тех территорий, где сейчас идет война. И отношение к Майдану, и к его активистам, и к его жертвам у всей Украины было единодушным. Поэтому и фильмы — а я видел уже не один фильм украинских авторов о Майдане — все либо комплиментарные, либо пронизаны горечью и печалью по отношению к жертвам, как, например, картина «Небесная сотня». Для каждого Украинца Майдан и произошедшее на нем и в целом в стране — это очень личная история. Сейчас даже на традиционно неукраинизированных территориях возникает какой-то неожиданный всплеск патриотических чувств, люди начинают переходить на украинский. Я наблюдал это, например, в Одессе, где у меня живет семья сестры. Даже трагические события 2 мая, которые, безусловно, требуют расследования и наказания виновных вне зависимости от их целей, задач и оправдательных мотивов, скорее повлияли на объединение одесситов на платформе украинизации, нежели наоборот. К этому, особенно в России, можно подходить с иными оценками, но я пытаюсь передать то ощущение, которое сам нащупал.

— То есть происходит рост национального самосознания?

— Да.

— По вашим наблюдениям, как это процесс проходил в стране с момента распада СССР?

— Думаю, что непосредственно после распада Советского Союза критический пафос относительно украинизации и национального фактора был очень силен, сейчас он практически ушел. Скажем, во Львове на момент развала СССР население составляло порядка 800 тысяч человек. Тогда началась огромная эмиграция Европу, Америку и Израиль и немалая — в Россию, город покинули около 350 тысяч жителей, а их место заняли «мисцеви» из Львовской области. Это была несколько чужеродная для города публика — может, это и обидное слово, но на тот момент они заслуживали подобного определения. Помню, я приехал во Львов из Улан-Батора и вдруг почувствовал: Львов стал абсолютным Улан-Батором. Монголией. Раньше на моей любимой стометровке ходили женщины в вуалях и мужчины с тростью и в белых штиблетах, а на скамейках играли в шахматы благообразные старички — а тогда вместо них я увидел людей с пивом, сидевших на спинках лавочек, и горы лузганных семечек вокруг. Меня это просто ударило под дых, было ощущение, что город умер. Но сейчас этого ничего нет. Город перевоспитал этих «мисцеви», они стали культурными горожанами, украсили и оживили город, создали очень комфортное пространство для туристов как с Востока, так и с Запада. И я знаю, что сейчас многие уехавшие за границу уже вернулись во Львов, а для многих этот вопрос на повестке дня.

— Даже сейчас?

— Я, наверное, соскочил с темы, но на Украине абсолютно не чувствуется, что в стране идет война. Хотя нет: сказать, что совсем не чувствуется, было бы неправильным. Но я прекрасно помню, что когда в России была война — взрывались дома на Гурьянова, в Чечне погибали псковские десантники — у нас была другая атмосфера: воевала вся страна, несмотря на то, что военные действия шли в Чечне. Война висела в воздухе, она чувствовалась во всем, даже лица были другие. У меня даже осталось ощущение, что не было солнечных дней — эмоционально. А на Украине они есть, хотя «груз 200» приходит в том числе и во Львов. Я не знаю, как это объяснить. Мне кажется, на Украине сейчас стадия некой эйфории. Люди совершенно очевидно верят в какое-то новое, может быть, даже иллюзорное будущее. Они ощущают себя освободившимися из какого-то плена — что мне как россиянину не совсем приятно. Но с другой стороны: все от нас освободились, и всем от этого здорово — так почему же мы, освободившись от них, такие несчастные?

— В одном из недавних интервью вы упомянули, что сейчас, собираясь с друзьями и знакомыми, начинаете разговор со слов «Мы об этом не говорим», имея в виду ситуацию на Украине. Почему?

—Так получилось, что у каждого из нас есть друзья, которые нынче находятся по разные стороны баррикад. Я понимаю, что если я хочу оставаться в отношениях с некоторыми людьми из моего круга, я не должен касаться этой темы. И они понимают, что не стоит. Хотя бывает, что все равно соскальзываем.

— Как вы думаете, почему такая ситуация стала возможной именно сейчас? Вы раньше с чем-то подобным сталкивались?

— Нет, никогда. В Советском Союзе людей, искренне поклоняющихся той системе, практически не было. Во всяком случае, в моем поколении. В старшем, конечно, были, но мы с ними по естественным причинам не общались. Мои же ровесники понимали, что в заданных правилах игры придется прожить всю жизнь — никто ведь не надеялся и не предполагал, что все рухнет в один день. Поэтому, условно говоря, мы все были членами одной партии. После распада СССР тоже все были более-менее единодушны, различия могли быть в нюансах. До недавнего времени просвещенный либерал вполне мог сосуществовать с просвещенным националистом — в конце концов по 31 числам лимоновцы собирались с Новодворской на Триумфальной и как-то друг друга не резали. А сейчас мы в каком-то смысле являемся гражданами разных государств. Да и Россия стала другим государством. И вот если здесь ставить точку — с этой фразой никто не поспорит, включая первых лиц государства. Как только появляются оценки: «… другим государством, которое…» — мы начинаем расходиться, поэтому лучше этих оценок, по крайней мере в близком кругу, избегать. А что история пошла развиваться в другую сторону, я отчетливо понял 1 марта, когда Совет Федерации дал право президенту использовать войска на территории Украины. С этого дня началось поступательное строительство иного государства, в котором одним с каждым днем становится все комфортнее, а другим все невыносимее существовать.