Из-за чего в отношениях Москвы и Еревана начался кризис, и как далеко он зайдет?

Российско-армянский союз – важнейшая черта геополитического дизайна Кавказского региона. До 2023 года эта формула, как что-то само собой разумеющееся, повторялась во многих исследованиях и экспертных докладах, посвященных ситуации в Закавказье. Однако сегодня ее применение требует как минимум серьезных оговорок.

Как складывалась судьба Нагорного Карабаха, и почему финал ее оказался печален

В отличие от ситуации трехлетней давности, когда Армения потерпела тяжелое поражение, но полностью не утратила контроль над Нагорным Карабахом, в 2023-м «декарабахизация» армянского национально-государственного проекта стала реальностью. Можно часами спорить о том, должна ли была Россия поддерживать прежний статус-кво с неопределенным статусом непризнанной НКР и чего бы ей стоило выполнение этой задачи, но очевидно, что геополитические расклады на Кавказе радикально изменились. И это не могло не сказаться и на динамике российско-армянских отношений. Сегодня они проходят испытания на прочность.

Официальный Ереван практически заморозил свое участие в возглавляемых Москвой интеграционных структурах, прежде всего в ОДКБ. Армения ратифицировала Римский статут Международного уголовного суда, который выдал ордер на арест Владимира Путина, что предсказуемо вызвало жесткую реакцию с российской стороны. Участились контакты высших представителей армянской власти (премьер-министра Никола Пашиняна, секретаря Совбеза республики Армена Григоряна, главы МИД Арарата Мирзояна) с западными политиками и дипломатами. На фоне кризиса в отношениях с ОДКБ Ереван демонстративно наращивает военно-техническое сотрудничество с Францией, одной из ведущих стран НАТО и Евросоюза. И, конечно, информационное пространство переполнено взаимными упреками и обвинениями.

Особый случай

Включение Армении в число «транзитных стран» (речь, разумеется, о внешнеполитическом транзите) стало общим местом в высказываниях отечественных политиков и политологов. Однако здесь есть важные нюансы, от которых нельзя отмахиваться.

Наиболее проблемные для Москвы постсоветские государства (Грузия, Молдавия, Украина) никогда не входили в ОДКБ или ЕАЭС. Более того, они задолго и до 2022-го, и даже до 2014 года стремились дистанцироваться от России.

Киев, будучи одним из учредителей СНГ, до 2014 года так и не подписал, и не ратифицировал устав этой организации. Руководство Грузии времен Михаила Саакашвили и вовсе покинуло Содружество, после того как Москва признала независимость Абхазии и Южной Осетии. При этом за семь месяцев до этого события в стране прошел референдум о вступлении в НАТО, большинство участников которого поддержали эту задумку. Сменившая Саакашвили «Грузинская мечта» во внешней политике продолжила движение примерно тем же курсом. Как справедливо замечает известный политолог Гия Нодия, «современная Грузия выросла из борьбы за независимость, где оппонентом выступала и до сих пор выступает Россия». Конфликт в Приднестровье во многом способствовал формированию схожего (хотя и не без своих нюансов) алгоритма восприятия Москвы среди молдавских элит. Фактический (но пока еще не оформленный де-юре) отказ команды президента Майи Санду от нейтралитета не назовешь сюрпризом – предпосылки для такого сценария вызревали давно.

Однако Армения выбивается из этого ряда. И поэтому армянский кейс надо рассматривать, как уникальный. В то время, когда Киев, Кишинев и Тбилиси создавали «альтер-СНГ» в виде ГУАМ (в будущем Организация за демократию и экономическое развитие), Ереван подписывал с Москвой «Большой договор», предполагавший и присутствие российских военных в стране. Армения вообще резко выделялась на фоне других республик – ее элиты довольно четко и недвусмысленно провели разделительные линии между СССР и новой Россией. Ведь в 1989–1991 годах по части антисоветских настроений Армения мало отличалась от Грузии. К слову сказать, обе республики бойкотировали референдум 17 марта 1991 года о сохранении «обновленного СССР». Но в дальнейшем Грузия и Армения двинулись в разные стороны. Если Тбилиси настаивал на скорейшем выводе российских войск и пограничников (что и произошло в 1998–2007 годах), то в Армении, напротив, долгое время были заинтересованы в сохранении военной базы в Гюмри, а также совместной охране госграницы.

На укрепление российско-армянского альянса работали и другие факторы. В 1990-х и вплоть до первого визита Владимира Путина в Баку в 2001 году (Борис Ельцин не наносил туда официальных визитов в качестве главы государства) российско-азербайджанские отношения оставляли желать лучшего. Пожалуй, в то время на Южном Кавказе Азербайджан был даже более проблемным партнером Москвы, чем Грузия. Затем ситуация начала меняться в лучшую сторону, но отдаление двух стран друг от друга после распада СССР укрепляло российско-армянскую связку. То же самое можно сказать и о Турции. Только в конце 1990-х благодаря усилиям двух министров иностранных дел, Евгения Примакова и Исмаила Джема, отношения Анкары и Москвы войдут в состояние «соревновательного сотрудничества». Но в первые постсоветские годы Россия и Турция по большей части конкурировали, а не сотрудничали друг с другом.

В свете вышесказанного нынешние трудности в отношениях России и Армении вызывают особое беспокойство. Ведь расхождения обозначились не между Москвой и условным «альтер-СНГ», а между двумя союзниками. Для понимания первопричин такого развития событий предлагается на первый взгляд логичная объяснительная модель. В 2018 году в Армении в результате «бархатной революции» к власти пришли новые политики, не связанные с выстраиванием стратегического альянса с Москвой. Будучи неопытными во внешнеполитических вопросах, они наделали немало ошибок, способствовали отдалению республики от России. Но насколько концепция «революционного поворота» достаточна для анализа нынешнего кризиса в отношениях Москвы и Еревана?

Новое поколение выбирает…

В армянской политике и элите действительно произошла смена поколений. Те, кто сейчас находится у власти, просто в силу возраста не участвовали в «движении» (как называли себя сторонники «миацума», то есть единства Армении и Нагорного Карабаха) или в Первой карабахской войне. Эти люди не переосмысливали трансформацию России из советской в постсоветскую и не конструировали союз с Москвой. В 1991-м нынешнему премьеру Николу Пашиняну было 16 лет (и он на фоне своих ближайших сподвижников выглядит почтенным «стариком»), главе МИД и экс-спикеру Национального собрания Арарату Мирзояну – 12, секретарю Совбеза и главному идеологу поворота на Запад Армену Григоряну – 8, председателю парламента Алену Симоняну – 11, мэру Еревана Тиграну Авиняну – 2. Примечательно, что Пашинян стал первым лидером постсоветской Армении, у которого русский был не одним из родных, а выученным языком! Сам по себе этот факт никак не свидетельствует о предпосылках к русофобии или к русофилии. Но общественно-политическую, а самое главное, идентитарную дистанцию он фиксирует.

Какие риски для России несет обострение отношений Армении и Азербайджана

Вообще, излишне увлекаясь геополитикой, наши эксперты и практики зачастую упускают из виду другие, не менее важные измерения. Смена поколений политической элиты произошла не только в Армении. В игру вступают люди, все менее связанные жизненным опытом и карьерным ростом с СССР, что означает для Москвы как новые риски, так и новые возможности. С одной стороны, перестает работать советская политическая инерция, которая, впрочем, далеко не всегда шла на пользу России. Разве были «бархатными революционерами» Леонид Кравчук, Леонид Кучма, Эдуард Шеварднадзе или Петр Лучинский? Но каждый из них внес вклад в строительство разделительных линий между их государствами и народами и Россией. С другой стороны, с приходом нового, постсоветского поколения теоретически есть возможность выстроить повестку с «чистого листа». Проблема только в том, что «беловик» пишется с оглядкой на «черновики» прошлого. В любом случае важно зафиксировать: политическая социализация нового поколения армянских политиков пришлась на протестные акции (Пашинян был одним из наиболее активных участников кампании Левона Тер-Петросяна в 2008 году) и противоборство с т. н. «карабахским кланом», доминирование которого у многих ассоциировалось с поддержкой Москвы.

Ошибкой было бы утверждать, что новое поколение армянских политиков изначально нацеливалось на «сдачу Арцаха» или антироссийский разворот. Однако, не будучи связанными карьерой и жизненным опытом с «миацумом» или укреплением альянса с Москвой, эти люди иначе формулировали приоритеты. «Бархатная революция» 2018 года прошла под лозунгами, в которых фигурировали не Карабах, проблемы национальной обороны или внешней политики, а противодействие коррупции, повышение эффективности власти. Новое поколение армянских политиков фокусировалось на внутренней повестке в ущерб внешней, что сыграет с ними (и не раз) злую шутку.

Диверсификация: от теории к практике

При этом очевидно, что запросы на диверсификацию армянского внешнеполитического курса – не ноу-хау Пашиняна и Ко. Само понятие «комплементарная» внешняя политика было введено в оборот Варданом Осканяном, бессменным министром иностранных дел в годы пребывания у власти Роберта Кочаряна (1998–2008). Именно второго президента Армении многие у нас считают наиболее последовательным пророссийским политиком. Но стоит напомнить, что 19 апреля 2006-го тогдашний спикер армянского Национального собрания Артур Багдасарян в интервью Frankfurter Allgemaine Zeitung заявлял, что «будущее Армении в Евросоюзе и НАТО», а «Россия не должна становиться на пути в Европу». Впоследствии эти тезисы были официально дезавуированы, а сам экс-спикер не раз высказывался за укрепление связей с Москвой, но появление такого интервью не было случайностью. Разговоры о снижении критической зависимости Армении от России шли в армянском политикуме не один год, а не начались с нашумевшего интервью Никола Пашиняна La Republica в сентябре 2023-го.

Экватор пройден: будущее российских миротворцев в Нагорном Карабахе

В этом контексте стоит упомянуть и о награждениях Сержем Саргсяном Михаила Саакашвили и его готовности подписать Соглашение об Ассоциации с ЕС. После отказа Еревана от установления «фритрейда» с Брюсселем в 2013-м армянские власти четыре года спустя нашли свою уникальную формулу взаимодействия с «единой Европой», заключив «Соглашение о всеобъемлющем и расширенном партнерстве».
Запрос на диверсификацию внешней политики коренится в «обременениях», полученных Арменией вместе с победой в Первой карабахской войне (1991–1994). Это и две (из четырех) закрытые госграницы, и эксклюзивная роль России в обеспечении национальной безопасности, и зависимость всей динамики экспорта-импорта от прозападной Грузии, и опасения турецкой активности.

До тех пор, пока существовал старый статус-кво, армянские власти, включая и «бархатных революционеров», не были готовы выйти за рамки теоретических по большей части дискуссий и перейти к практике внешнеполитической диверсификации. Сегодня несколько обстоятельств (включая смену поколений, а также усталость от многолетнего конфликта и региональной изоляции) произвели мультипликационный эффект. Армянский политикум захлестывают эмоции, формируется на наших глазах наивная вера в Запад, который якобы спасет страну от давления турецко-азербайджанского тандема.

Но и у России есть свои резоны, о чем нередко забывают в Ереване. Начало СВО не только привело к тому, что основные силы страны сконцентрированы на украинском направлении, но и к резкой переоценке внешнеполитических приоритетов, целей и задач. Для России сегодня важнее сохранить турецкое и азербайджанское «окна» во внешний мир и избежать открытия «второго фронта» в Закавказье, чем бороться за сохранение там прежнего статус-кво. Тем более странно было бы ожидать от Москвы готовности идти на обострение в отношениях с Баку, когда новое поколение армянских политиков отказывается нести «карабахское бремя», и это не приводит к массовым уличным протестам и смене власти, а правящая партия успешно переизбирается в парламент. Объективности ради стоит признать, что после сентября 2023 года Москва потеряла такой козырь для диалога с Азербайджаном и Турцией, как армянское население Карабаха под защитой российского миротворческого контингента. И возможность, таким образом, откладывать окончательное определение статуса спорной территории. Однако трудно быть большими армянами, чем руководство Армении.

По справедливому замечанию российского политолога-международника Дмитрия Тренина, российско-армянские отношения «прежними не будут». Но и спешить с выводами об уходе России из Закавказья также не стоит, поскольку этот регион имеет особое значение для безопасности ее южных территорий. Нынешний кризис в отношениях Москвы и Еревана имеет системный характер. Он не сводится к личностным отношениям Владимира Путина и Никола Пашиняна. Предпосылками для изменений стали и смена поколений армянских политиков, и разрушение старого статус-кво в Закавказье, и «деарменизация» Нагорного Карабаха, и усиление зависимости России от связей с Азербайджаном, Турцией, регионом Ближнего Востока в целом. Однако при этом заметно, что Москва с Ереваном не стремятся окончательно «оформить развод». Если так, то имеется пусть и полузакрытое окно возможностей для нормализации. Да, на новых условиях и при отказе от прежних иллюзий и завышенных ожиданий. Но разве не схожую эволюцию претерпевали российско-армянские отношения сто лет назад, после Александрополя-1920, Москвы и Карса-1921? Полной кальки, конечно, нет, но обращение к опыту столетней давности в новых условиях может (и должно) быть востребованным.

Автор – ведущий научный сотрудник МГИМО МИД России, главный редактор журнала «Международная аналитика»