Архивная публикация 2005 года: "Ариэль Шарон по-польски"
Победу во втором туре президентских выборов в Польше одержал Лех Качиньский. Он не выпускник Высшей комсомольской школы или МГИМО, не дружил с российскими диссидентами и не делал заявлений о поддержке российской демократии. Он вообще никогда не был в Москве. До сих пор он критиковал теперь уже бывшего президента Квасьневского за то, что тот слишком часто туда ездил, в то время как «Путин был в Польше только два раза».Кто привел Качиньского?
Качиньский называет себя Ариэлем Шароном польской политики в том смысле, что у политика, считающегося ястребом, развязаны руки — он не должен доказывать обществу свой патриотизм. Он и так патриот. «Шарон — значит мир». Мира в ближайшее время ждать не приходится. Критическая риторика в адрес России лишь усилится. Однако вряд ли надо скрывать ее от россиян. Как и вообще все то, что о нас говорят и в Польше, и в Восточной Европе в целом. Не следует воспринимать эту риторику болезненно. Стоит понять, чего же все-таки хотят от нас соседи.
А может, мы сами поспособствовали приходу к власти в Польше этих сил? Может, придавали слишком большое значение «Большой восьмерке», не обращая внимания на «малых» соседей? Конечно, можно утверждать, как это поспешили сделать прокремлевские политологи, что с правыми консерваторами у нас отношения по всему миру лучше, чем с либералами. Как сказал председатель думского комитета по международным делам Константин Косачев, «наш опыт общения с политиками консервативного, праворадикального толка показал, что в ряде случаев после определенного обострения на начальном этапе России с такого рода политиками впоследствии договариваться, как правило, оказывается проще — нам понятны эти политические силы, даже если они выступают порой с заведомо неприемлемых для России позиций». По словам главы комитета, эти силы «более договороспособны, они более смело идут на достижение компромиссов».
Почему нас не любят?
Неприятные для Москвы итоги президентских выборов в Польше имеют более широкий контекст, чем просто будущее российско-польских отношений. Они высвечивают скверность наших государственных отношений с соседями, включая прибалтов и грузин. Конечно, при этом можно пенять на их национализм, провинциальность и ограниченность, только вот отношения портятся безнадежно. Тезис известен: «Почему они нас не любят? Ведь мы такие хорошие». Впрочем, теперь модно говорить иначе: «Не любят, и не надо — без них обойдемся».
Однако отношения нам с ними строить придется, но делать это становится все сложнее. Потому что наши соседи жалуются Западу (или уже являются частью этого самого Запада), а мы не хотим замечать очевидных вещей, в том числе экономического роста новых членов Евросоюза и улучшения качества жизни в этих странах. Наши шаги в отношении той же Польши, которые кажутся нам мелочью (заявление МИДа о том, что никакого раздела Польши 17 сентября 1939 года не было, неупоминание Польши в числе стран—победительниц во Второй мировой войне на праздновании 60-летия Победы, неприглашение Польши и Литвы на юбилей Калининграда), поляками воспринимаются очень болезненно. Можно устало вздыхать от их злопамятности, можно опускаться до ругательств в духе программ «Однако» и «Русский взгляд». Но мира с соседями от этого не будет.
Как Польша и Украина не улетят на американский континент, так и мы никуда от них не денемся. Почему нам оказывается ближе полицейское государство, «последняя европейская диктатура», Белоруссия, и мы продолжаем всерьез говорить, что вот с ними-то нам по пути, там-то как раз люди живут хорошо? Хотя достаточно посмотреть на старую и рваную одежду жителей Бреста, бабулек-попрошаек и новые окна в здании управления КГБ, чтобы убедиться в некотором дисбалансе госрасходов Минска. Может, это наша внутренняя политика с верховенством силы над меньшинством отражается в поиске себе подобных в политике внешней?
Вспоминаю, как лет тридцать назад моя бабушка вернулась из Чехословакии и, к моему крайнему удивлению, сообщила, что к русским в Праге относятся очень плохо. «Почему же?» — спросил я. «Потому что мы большие и сильные, а они маленькие». Этот простой факт упускается из нашей политики, как уже давно нет в ней места уважению к голосу меньшинства и снисходительности к слабейшему. Понятие «примирение» исключено из нашей политической лексики как наивное и утопическое. Однако среди мировых политологов это серьезное понятие, которое обсуждают и пытаются наполнить реальным содержанием прежде всего потому, что мир и торговля оказываются выгоднее, чем война. В западных политологических школах изучаются различные модели примирения между странами и народами, обсуждаются условия и предпосылки, им сопутствующие.
Национал-цемент
В каждом национальном сознании живут представления, цементирующие общество. В российском самосознании такая роль отводится Великой Отечественной войне, причем все чаще в ее сталинистском виде. Говорят — для укрепления единства России. В Польше, как и в большинстве стран бывшего соцлагеря, взгляд на историю Второй мировой войны иной. Одним из важнейших элементов, если угодно, мифов польского восприятия Второй мировой войны остается история Варшавского восстания в августе 1944 года. Восстание — ошибочно или нет — было поднято, когда Красная армия стояла на восточном берегу Вислы, и подавлено гитлеровцами. В Польше стоят памятники этому событию, открываются новые музеи, выпускаются фильмы (помните знаменитый «Канал» Вайды?) и компакт-диски с песнями о восстании, в книжных магазинах продается толстенный том британского историка из Оксфорда, не самого лучшего друга России Нормана Дэйвиса «Восстание-44».
Российский же взгляд на Армию Крайову лучше всего иллюстрирует популярность у нас очень неплохого романа Владимира Богомолова «В августе 44-го», по которому на «Беларусьфильме» сделали фильм, где польское подполье и движение сопротивления ставятся на одну доску с гитлеровцами. Может, с исторической точки зрения восстание и было поднято безрассудно и обречено с самого начала, но соседей обижать негоже — они сражались за свою свободу. Кстати, ставший теперь президентом Польши Лех Качиньский, мэр Варшавы, прославился именно тем, что в 2004 году организовал массовое празднование юбилея Варшавского восстания, на которое приехали и канцлер Шредер, и госсекретарь Пауэлл. Российское участие ограничилось обращением посла Николая Николаевича Афанасьевского.
Катынь
Болезненной темой в двусторонних отношениях остается (и, наверное, не исчезнет никогда) катынское преступление. В Польше к этой теме возвращаются постоянно. У нас стараются всячески закрыть. Честно говоря, после того, как были обнародованы документы с подписями Сталина, Берии и Калинина, хранившиеся в сейфе генсека КПСС, с приказом расстрелять польских офицеров, а президент Ельцин признал ответственность России за это преступление, я думал, что страсти улягутся. Не улеглись. Польская печать продолжает настаивать на разглашении имен исполнителей убийства, чтобы, пусть задним числом, этим людям было предъявлено обвинение в военных преступлениях. С нашей стороны некоторые, в частности советник президента Асламбек Аслаханов, заявляют, что «признание президентом Ельциным ответственности за Катынь было ошибкой».
Может ли здесь быть развязка? Как показывает польско-немецкая модель примирения, такой развязкой могла бы стать выплата компенсаций потомкам жертв военных преступлений и узников концлагерей. В Варшаве практически на каждой сберкассе висит объявление, когда можно получить выплату из фонда польско-немецкого примирения. Россия панически боится такой постановки вопроса. Во время визита в Польшу президент Путин предложил в качестве компенсации «бесплатный проезд к местам захоронений польских жертв репрессий». С учетом того, что у нас детям репрессированных в рамках закона о монетизации льгот выплачивают около 30 рублей, можно себе представить, сколько получат польские потомки жертв репрессий. Иногда в российской прессе звучат голоса о том, что вместо компенсаций поляки после войны получили Гданьск, Щецин, Вроцлав и укрепили границу в Силезии.
Но удобна ли эта позиция на самом деле? Значит ли это, что нам нужно считаться, как выражается Михаил Леонтьев, «с мнением восточно-европейских вонючек»? Ну, наверное, не со всеми политиками этих стран стоит считаться. Но, может, с кем-то все-таки стоит говорить по-человечески? Вроде бы так решаются проблемы между соседями в цивилизованном обществе. Значит ли это, что мы должны пожертвовать своими территориями, верой, историей? Нет. Просто нужно вести диалог, а иначе умеренных политиков станут задвигать все дальше на обочину, а к власти будут приходить люди, не только не любящие и не знающие Россию, но и не желающие ее знать.
Победу во втором туре президентских выборов в Польше одержал Лех Качиньский. Он не выпускник Высшей комсомольской школы или МГИМО, не дружил с российскими диссидентами и не делал заявлений о поддержке российской демократии. Он вообще никогда не был в Москве. До сих пор он критиковал теперь уже бывшего президента Квасьневского за то, что тот слишком часто туда ездил, в то время как «Путин был в Польше только два раза».Кто привел Качиньского?
Качиньский называет себя Ариэлем Шароном польской политики в том смысле, что у политика, считающегося ястребом, развязаны руки — он не должен доказывать обществу свой патриотизм. Он и так патриот. «Шарон — значит мир». Мира в ближайшее время ждать не приходится. Критическая риторика в адрес России лишь усилится. Однако вряд ли надо скрывать ее от россиян. Как и вообще все то, что о нас говорят и в Польше, и в Восточной Европе в целом. Не следует воспринимать эту риторику болезненно. Стоит понять, чего же все-таки хотят от нас соседи.
А может, мы сами поспособствовали приходу к власти в Польше этих сил? Может, придавали слишком большое значение «Большой восьмерке», не обращая внимания на «малых» соседей? Конечно, можно утверждать, как это поспешили сделать прокремлевские политологи, что с правыми консерваторами у нас отношения по всему миру лучше, чем с либералами. Как сказал председатель думского комитета по международным делам Константин Косачев, «наш опыт общения с политиками консервативного, праворадикального толка показал, что в ряде случаев после определенного обострения на начальном этапе России с такого рода политиками впоследствии договариваться, как правило, оказывается проще — нам понятны эти политические силы, даже если они выступают порой с заведомо неприемлемых для России позиций». По словам главы комитета, эти силы «более договороспособны, они более смело идут на достижение компромиссов».
Почему нас не любят?
Неприятные для Москвы итоги президентских выборов в Польше имеют более широкий контекст, чем просто будущее российско-польских отношений. Они высвечивают скверность наших государственных отношений с соседями, включая прибалтов и грузин. Конечно, при этом можно пенять на их национализм, провинциальность и ограниченность, только вот отношения портятся безнадежно. Тезис известен: «Почему они нас не любят? Ведь мы такие хорошие». Впрочем, теперь модно говорить иначе: «Не любят, и не надо — без них обойдемся».
Однако отношения нам с ними строить придется, но делать это становится все сложнее. Потому что наши соседи жалуются Западу (или уже являются частью этого самого Запада), а мы не хотим замечать очевидных вещей, в том числе экономического роста новых членов Евросоюза и улучшения качества жизни в этих странах. Наши шаги в отношении той же Польши, которые кажутся нам мелочью (заявление МИДа о том, что никакого раздела Польши 17 сентября 1939 года не было, неупоминание Польши в числе стран—победительниц во Второй мировой войне на праздновании 60-летия Победы, неприглашение Польши и Литвы на юбилей Калининграда), поляками воспринимаются очень болезненно. Можно устало вздыхать от их злопамятности, можно опускаться до ругательств в духе программ «Однако» и «Русский взгляд». Но мира с соседями от этого не будет.
Как Польша и Украина не улетят на американский континент, так и мы никуда от них не денемся. Почему нам оказывается ближе полицейское государство, «последняя европейская диктатура», Белоруссия, и мы продолжаем всерьез говорить, что вот с ними-то нам по пути, там-то как раз люди живут хорошо? Хотя достаточно посмотреть на старую и рваную одежду жителей Бреста, бабулек-попрошаек и новые окна в здании управления КГБ, чтобы убедиться в некотором дисбалансе госрасходов Минска. Может, это наша внутренняя политика с верховенством силы над меньшинством отражается в поиске себе подобных в политике внешней?
Вспоминаю, как лет тридцать назад моя бабушка вернулась из Чехословакии и, к моему крайнему удивлению, сообщила, что к русским в Праге относятся очень плохо. «Почему же?» — спросил я. «Потому что мы большие и сильные, а они маленькие». Этот простой факт упускается из нашей политики, как уже давно нет в ней места уважению к голосу меньшинства и снисходительности к слабейшему. Понятие «примирение» исключено из нашей политической лексики как наивное и утопическое. Однако среди мировых политологов это серьезное понятие, которое обсуждают и пытаются наполнить реальным содержанием прежде всего потому, что мир и торговля оказываются выгоднее, чем война. В западных политологических школах изучаются различные модели примирения между странами и народами, обсуждаются условия и предпосылки, им сопутствующие.
Национал-цемент
В каждом национальном сознании живут представления, цементирующие общество. В российском самосознании такая роль отводится Великой Отечественной войне, причем все чаще в ее сталинистском виде. Говорят — для укрепления единства России. В Польше, как и в большинстве стран бывшего соцлагеря, взгляд на историю Второй мировой войны иной. Одним из важнейших элементов, если угодно, мифов польского восприятия Второй мировой войны остается история Варшавского восстания в августе 1944 года. Восстание — ошибочно или нет — было поднято, когда Красная армия стояла на восточном берегу Вислы, и подавлено гитлеровцами. В Польше стоят памятники этому событию, открываются новые музеи, выпускаются фильмы (помните знаменитый «Канал» Вайды?) и компакт-диски с песнями о восстании, в книжных магазинах продается толстенный том британского историка из Оксфорда, не самого лучшего друга России Нормана Дэйвиса «Восстание-44».
Российский же взгляд на Армию Крайову лучше всего иллюстрирует популярность у нас очень неплохого романа Владимира Богомолова «В августе 44-го», по которому на «Беларусьфильме» сделали фильм, где польское подполье и движение сопротивления ставятся на одну доску с гитлеровцами. Может, с исторической точки зрения восстание и было поднято безрассудно и обречено с самого начала, но соседей обижать негоже — они сражались за свою свободу. Кстати, ставший теперь президентом Польши Лех Качиньский, мэр Варшавы, прославился именно тем, что в 2004 году организовал массовое празднование юбилея Варшавского восстания, на которое приехали и канцлер Шредер, и госсекретарь Пауэлл. Российское участие ограничилось обращением посла Николая Николаевича Афанасьевского.
Катынь
Болезненной темой в двусторонних отношениях остается (и, наверное, не исчезнет никогда) катынское преступление. В Польше к этой теме возвращаются постоянно. У нас стараются всячески закрыть. Честно говоря, после того, как были обнародованы документы с подписями Сталина, Берии и Калинина, хранившиеся в сейфе генсека КПСС, с приказом расстрелять польских офицеров, а президент Ельцин признал ответственность России за это преступление, я думал, что страсти улягутся. Не улеглись. Польская печать продолжает настаивать на разглашении имен исполнителей убийства, чтобы, пусть задним числом, этим людям было предъявлено обвинение в военных преступлениях. С нашей стороны некоторые, в частности советник президента Асламбек Аслаханов, заявляют, что «признание президентом Ельциным ответственности за Катынь было ошибкой».
Может ли здесь быть развязка? Как показывает польско-немецкая модель примирения, такой развязкой могла бы стать выплата компенсаций потомкам жертв военных преступлений и узников концлагерей. В Варшаве практически на каждой сберкассе висит объявление, когда можно получить выплату из фонда польско-немецкого примирения. Россия панически боится такой постановки вопроса. Во время визита в Польшу президент Путин предложил в качестве компенсации «бесплатный проезд к местам захоронений польских жертв репрессий». С учетом того, что у нас детям репрессированных в рамках закона о монетизации льгот выплачивают около 30 рублей, можно себе представить, сколько получат польские потомки жертв репрессий. Иногда в российской прессе звучат голоса о том, что вместо компенсаций поляки после войны получили Гданьск, Щецин, Вроцлав и укрепили границу в Силезии.
Но удобна ли эта позиция на самом деле? Значит ли это, что нам нужно считаться, как выражается Михаил Леонтьев, «с мнением восточно-европейских вонючек»? Ну, наверное, не со всеми политиками этих стран стоит считаться. Но, может, с кем-то все-таки стоит говорить по-человечески? Вроде бы так решаются проблемы между соседями в цивилизованном обществе. Значит ли это, что мы должны пожертвовать своими территориями, верой, историей? Нет. Просто нужно вести диалог, а иначе умеренных политиков станут задвигать все дальше на обочину, а к власти будут приходить люди, не только не любящие и не знающие Россию, но и не желающие ее знать.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
