Архивная публикация 2010 года: "ДРУГИМ НАУКА"

России не стоит особенно рассчитывать на ученых-соотечественников, уехавших за границу. Те, кто добился успеха на Западе, не вернутся, а те, кто не добился, Родине не помогут. Чествование лауреатов Нобелевской премии 2010 года, в числе которых оказались русские ученые с иностранными паспортами, снова заставило вспомнить о проблеме утечки умов из страны. Почему уезжают ученые из России? Сможет ли проект создания наукограда "Сколково" вернуть уехавших специалистов? Почему РАН превратилась в тормоз развития науки? Об этом в интервью "Профилю" рассуждает научный сотрудник Национального института ме-дицинских исследований в Лондоне Жорес МЕДВЕДЕВ.

- Жорес Александрович, отечественная наука может стать базой для модернизации?
- Может, но когда я начинаю вникать в ее состояние, то понимаю, что пока только теоретически. России не по силам возрождать весь спектр науки, чем был силен СССР. Наука тогда являлась частью идеологии социализма, и шло ее мощное финансирование. Сегодня как у России, так и у ее полуразрушенной науки, нет ни идеологии, ни финансирования.
- Но разве то, что российская наука питает ЕС и США кадрами, поставляет миру нобелевских лауреатов, не опровергает ваши слова?
- Так я и говорю, шансы есть. Но, мне кажется, что руководство страны не определилось с идеологией науки, оно не понимает того, что фундаментальная наука старого типа, основанная на академической науке и индивидуальном творчестве, в но-вом столетии потеряла потенции. Будущее все же за слиянием науки и производства. Крупные ученые предпочитают работать в больших компаниях или лабораториях при бизнесе. Университеты иакадемии уходят в тень, если не создают корпораций, подобных Силиконовой долине. Так идет болезненный синтез - сближение фундаментальной и прикладной на-уки. Ведь для исследований нужна сложнейшая техника. Это уже не Павлов со своими собаками и рефлексами и не Мечников с гениальным воображением. Это колоссальные вложения в сложные технологии. Даже в США не все это понимают. Там в 1995 году начался проект "Геном человека". На него академической науке выделено было $5 млрд. Правительство ворчало, мол, как это дорого. Тем временем частная биотехнологическая компания изобрела другую серию приборов и обогнала правительственный проект, сделав параллельную расшифровку. Правда, стоило это уже не $5 млрд, а $20 млрд. В итоге конкуренции появились два решения проблемы расшифровки генома и два пути развития науки - государственный и частный. В России, увы, нет ни того пути, ни другого.
- Технологии расшифровки генома человека у США уже купили несколько российских НИИ. Насколько оправдан такой путь?
- Надо покупать. Если изобретать велосипед - безнадежно отстанем. И так США вне конкуренции. Все отстают от Штатов по двум причинам: деньги и утечка умов. Одно клиническое испытание по гипертонии или атеросклерозу стоит порядка $300-600 млн, что по карману не всем. Что касается утечки, то в Великобритании те же проблемы, что и в России, - отъезд ученых за границу или переход их в бизнес. "Сколково" - это попытка России сблизить фундаментальную науку с бизнесом за счет инвестиций и технологий от мировых лидеров. Вот только пойдет ли иностранный бизнес в науку, за которой присматривает государство с репутацией непрогнозируемого барина? Даже в США бизнес предпочел частные научные компании. Это первое. Второе - кадровая база. Из "Сколково" хотят сделать аналог Силиконовой долины, что, на мой взгляд, невозможно. Во-первых, это не Калифорния, где долина основана на базе четырех международного уровня университетов - Калифорнийского (200 тыс. студентов), Стэнфордского (около 300 тыс.), университетов в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе и целой серии не-больших вузов, расположенных по побережью. Это порядка 700 тыс. студентов. В Мос-кве тоже много хорошего уровня университетов, технических и медицинских вузов, но эту индустрию и интеллектуальный потенциал надо объединить, принципиально иначе финансировать и дать свободу в области бизнеса. Я вот недавно был в Тимирязевской сельхозакадемии и МГУ. Аспиранты там получают не просто мало, а оскорбительно мало. В аспирантуру никто не рвется. Две мои внучки после университета и неоконченной аспиранту-ры пошли в бизнес.
- А то, что инноград возглавит нобелевский лауреат Жорес Алферов и туда уже согласились приехать нобелевские лауреаты из США и Японии?
- Но отказались русские нобелевские лауреаты Андрей Гейм и Константин Новоселов. Полагаю, в отличие от иностранцев, едущих по контракту, который можно не продлить, россияне знают, что делают. Они уже привыкли к другой науке - не централизованной, как армия, а гибкой, когда можно переходить от фундаментальных исследований к прикладным. В России революционные начинания опять спускаются сверху, идут через сито чиновничества и в каком виде дойдут до науки - вопрос. И зачем возвращаться тем, кого готовы видеть лучшие научные центры мира? И ку-да: к тому, от чего они уехали в 1990-е?
- Тогда зачем бывшие россияне - ученые из 52 университетов мира - написали президенту РФ письмо с тремя условиями их возвращения: надежное финансирование науки, отказ от жесткой модели управления ею и международная кооперация труда?
- Это шантаж. Крупных ученых из СССР не выпускали, из России они сами не уезжали: Капица, Алферов, ученые от атомной энергетики, от обороны, химики. Когда в 1990-е началась массовая утечка мозгов, уезжали молодые или средних лет ученые, не достигшие высот дома. Это необязательно были будущие нобелевские лауреаты. Час-то - далеко не таланты. По своему институту знаю: пятнадцать лет я был там единственным русским. В 1990-м появились другие. Сначала 2-3 человека, теперь 10 или 12. Это средние или младшие научные сотрудники. Трем из них гранты не продлили. Еще троих из научных сотрудников перевели в старшие лаборанты. То же самое происходит с учеными, эмигрировавшими в США. Знаю двух ученых из Украины, они получили в США лаборатории, но не смогли создать направления, и их лаборатории перестали финансировать. Есть генетики, которые получали высокие назначения в научных центрах США, но потом их оттеснили в провинциальную профессуру. Не буду называть других имен, они были в СССР громкими; но на Западе эти люди ничего толком не добились, или их карьера клонится к закату. И вот, находясь на грани кризиса, они пишут письма на далекую Родину. Ведь если они сюда вернутся на условиях, которые выдвинули, их могут сделать академиками. Так что особо рассчитывать на научный потенциал бывших соотечественников не стоит. Такого уровня ученых полно и в России, и если дать им возможность самовыражения, то можно и без варягов добиться подъема науки. Те же, кто адаптировались на Западе в смысле научном, как Андрей Гейм, или в смысле бытовом, - натурализовались, они не вернутся. Они не сочиняют открытых писем в лучших традициях СССР.
- А вы не допускаете, что у ученых есть иная мотивация для возвращения?
- Допускаю. Но надо понимать, что они, как правило, выработали ресурс первооткрывателя. Можно рассчитывать лишь на то, что они могут стать преподавателями или управленцами от науки, но открытий в том же "Сколково" точно не сделают.
- Если в рамках проекта "Сколково" все же удастся сблизить фундаментальную науку с прикладной и с производством, какое место в этой системе займет Российская академия наук?
- Многое зависит от гибкости РАН и от того, сможет ли она перестать презирать прикладную науку. Но у РАНесть советские дефекты - она иерархична и плохо адаптируется к переменам. В РАН человек добивается статуса члена-корреспондента к 50 годам: раньше, как в армии, "не положено". Кроме академика Сахарова и еще двух-трех исключений, молодые люди академиками не становятся. С другой стороны, статус академика можно получить не только за открытия, но и за выслугу лет, а то и занимая политические посты или имея состояние олигарха. Таких академий, как РАН, в мире нет. В Великобрита-нии есть аналог - Королевское общество ученых. Есть Национальная академия США. Но и в Великобритании, и в США академии - это не структуры, а организации на общественных началах. Я был членом Нью-Йоркской академии наук. У нее, как и других академий на Западе, свой устав, подразумевающий выплату членских взносов. Взамен я бесплатно получал научную литературу, приглашения на конференции и 25-процентную скидку в определенных гостиницах США. Это покрывало членский взнос, но, когда я вышел на пенсию, взнос вырос, доходы ужались, и я вышел из академии. Вот так примерно функционируют многие академии наук Запада. Не исключаю, что перед таким выбором стоит и РАН.
- Сближая фундаментальную и прикладную науки, Россия сможет сохранить все научные направления или должна будет сосредоточиться на тех, где конкурентоспособна?
- Увы, маргинализация российской науки - факт. По разным индексам, Россия дает 3-4% научной информации. Это в разы ниже советской науки. Есть погубленные направления: фу-ндаментальная наука - почвоведение, прикладная - агрохимия. Никакого успеха в этих отраслях в ближайшие годы не может быть. Они завязаны на сельское хозяйст-во, которое деградировало. Даже свои удобрения Рос-сия продает в Китай и другую Азию, по уровню их при-менения занимая едва ли не последнее место в Евро-пе. С такими исходными дан-ными ни почвоведение, ни аг-рохимия развиваться не могут. То же самое творится с генетикой. Она зависит от медицины, которая в России скатывается к уровню развитых африканских стран. Фар-мацевтики почти нет, поэто-му и фармакологии как науки нет. Но во многих областях российская наука еще может развиваться.
- Насколько в этих условиях оправданна ставка на то, чего в стране не было, - на нанотехнологии и микрочипы?
- Я бы добавил еще ставку на атомную науку и космос. Но ни одной новой АЭС Россия не построила. Космос держится за счет кооперации с США. Все это, как автомат Калашникова, - советские наработки. Получается, куда ни кинь - везде клин. Вот и сделана ставка на то, в чем страна особенно уязвима, - нанотехнологии и микропроцессоры. Цель понятна - обеспечить национальную независимость в компьютерном обеспечении. В нем Россия может стать успешной, но не сможет лидировать в новых технологиях.
{PAGE}