Архивная публикация 2006 года: "Галопом по России-2"

Корреспонденты «Профиля» благодаря ОАО «Российские железные дороги» продолжают свой путь по необъятной России. Побывав на Урале, на прошлой неделе они добрались до регионов, чьими богатствами уже который век должно прирастать могущество страны.Часть 1: начало пути, Ярославль, Казань

Ижевск

— Эти, «Эхи» здесь, твою мать! И которые как из «Правды», — нервничал Константин, сторож Музея удмуртской культуры, не зная, как правильно выговорить сложное название московской радиостанции и как обозвать тех, кто передает информацию буквами.
Телефонная беседа велась со смотрителем музея, некой мистической дамой. Она уполномочила Константина провести нас по всем достопримечательностям, наотрез отказавшись выйти из теплой избы на октябрьскую удмуртскую стужу.

Место, где все происходит, официально называется Лудорвай, по названию удмуртского села, находящегося неподалеку. Прежде это была полурусская-полуфинноугорская деревня Ильинка. Сейчас в этом месте никто не живет, кроме сторожей вроде Константина и редких уроженцев этого поселения, стремящихся провести здесь как можно больше времени, чтобы не ехать к женам в Ижевск.
Приехали мы не вовремя. У Константина было жесткое общение с одним из серьезнейших богов удмуртского пантеона. Зовут этого бога Макмыр. Он самый жестокий и конкретный парень из всех удмуртских небожителей. Не стоит думать, что с ним сталкиваются только финноугры. Славянам этот бог тоже знаком. Только называется он в нашей мифологии по-другому: Бодун.

Мучимый Макмыром Костя — немногословен. И, как положено финну, бесстрастен. Он водит нас по пустующей усадьбе северных удмуртов, впрочем, в этой усадьбе никто никогда не жил. Ее сделали для туристов, но выглядит она вполне колоритно и архаично.
Если учесть, что на пространстве в тридцать соток располагалось только одно жилье североуральского финна, то такому пространству для существования может позавидовать любой москвич.

Горницы и горенки, светлицы и светелочки — несть им числа на удмуртском подворье. Там действительно можно потеряться, но Костя, а точнее, его постоянный опекун Макмыр, тянул нас в сторону от заповедной удмуртской культуры в сторону двора друга Виталика, который вовсю качал мед.

У Виталика квартира и жена в Ижевске. А в Лудорвае ульи, мед и еще кое-что.

Напозировавшись перед первым и вторым, он достал третье.

— Малиновка, хорошая получилась, — вылез из сарая Виталий, неся в руках пластиковую бутыль из-под пива. — Здесь ягод прорва, но если малину не кинешь, не забродит.

Константин просветлел. В этой бутыли содержалось заклятье от злого бога Макмыра.

Пили все по очереди: и «Эхи», и мы.

На обратном пути до ворот музея Константин произнес:

— А вообще-то мы вас, русских, не любим, — констатировал он, — без вас мы бы давно как в Финляндии жили б.

Константин шел в своих резиновых сапогах по слегка подмерзшей, но не менее непролазной грязи, простирающейся до самой российско-финской границы.

Екатеринбург

— Я сюда не пойду, — сказал один из фотокоров, разглядывая ранним утром медленно проплывающие за окном вагона унылые пейзажи Екатеринбурга. — Это ужасно, здесь же царя убили!

Действительно, Екатеринбург печально известен этим событием. А еще целой волной рок-музыкантов, на творчестве которых выросло уже не одно поколение отечественной молодежи, узкими дорогами и губернатором Росселем.

Но убийством царя в первую очередь. В этом городе начинает казаться, что он, как некая собирательная личность, даже гордится этой трагедией.

Вместо скромного Ипатьевского дома, в подвале которого и было совершено преступление, воздвигнут довольно пафосный собор «На крови».

Вообще, снос этого домишка и строительство на его месте церковной громадины напоминает заметание следов на месте преступления. Поскольку инициатива этого строительства во многом принадлежит самому известному в России секретарю свердловского обкома КПСС, без памятника царской семье обойтись никак было невозможно. В результате на кителе у государя императора отложной воротник (который в отечественной армии появился вообще-то только при Сталине), а на императрице и великих княжнах поверх одежды красуются нательные крестики (таким образом, то есть наружу, в конце XIX — начале XX века их носили только проститутки).

Главная достопримечательность окрестностей Екатеринбурга — Ганина яма. Это выработанная шахта, в которую большевики сбросили останки августейшей семьи, залив их серной кислотой.

Сейчас вокруг места, где было совершено это адское преступление, построен монастырек.

На подъезде к нему мы остановились покурить. Метрах в трехстах от нас сквозь стволы берез и сосен проглядывал монастырский частокол. Грибной лес манил побродить по нему. У комля одной из сосен мелькнул кусок грязной куртки. Затем из-за бугорка показались черные порты. Наконец, перед нами возникло тело, лежащее в неестественной позе под деревом.

— Ребята, потрогайте его, — заволновались дамы из нашего коллектива, — он не умер?

Но он не умер. Коричневый капюшон зашевелился, и из-под него показалось бородатое лицо относительно молодого мужчины. Ничуть не смутившись нашим обществом, он вяло, но профессионально протянул нам потрепанную заячью шапку.

Ссыпая в нее мелочь, сердобольные столичные барышни щебетали:

— Скоро зима, не спите под деревом, вы же умрете!
— Пока мне будут подавать, — расплылся в улыбке попрошайка, — я буду жить.

Тюмень

Из Тюмени христианство начало распространяться по Сибири. В честь этого на высоком берегу Туры установлен крест. Некогда атаман Ермак заложил здесь свой первый острог. Просуществовал он недолго, а вот на соседнем холме чуть позже возникла настоящая твердыня духа, которую не то что сибирские татары, даже коммунисты уничтожить не смогли.
Свято-Троицкий монастырь был основан святителем Феофаном, выходцем из Славяно-греко-латинской академии. Именно здесь появилось первое в Сибири духовное училище.

Вторая жизнь обители началась в 1995 году. Тогда в бывший монастырь приехал его нынешний наместник, отец Тихон. Личность он незаурядная, кандидат биологических наук, пчеловод и, очень трудно подобрать слово, наверное, просветитель.

Это сразу бросается в глаза. В монастыре везде порядок — и в храмах, и на территории, и в братском корпусе, но видно, что душу отец архимандрит вкладывает не в золотые купола. Через дорогу от монастыря стоит красивый трехэтажный дом: духовное училище.
Учатся здесь мальчишек семьдесят. Программа включает общеобразовательные и богословские дисциплины.

В библиотеке на самом видном месте лежит подшивка журнала «Вокруг света». По стенам развешаны портреты Ключевского, Костомарова, Карамзина. Выпускники этого училища не обязательно избирают духовную карьеру. Примерно половина из них поступает не в семинарию, а в светские вузы.

Но, несмотря на все добрые качества отца Тихона, местная прокуратура в свое время очень хотела его посадить.

— Ой, такая глупая история, — машет руками маленький архимандрит, угощая нас в своем кабинете медом с монастырской пасеки.
— На территории монастыря стоял старый бревенчатый дом. В нем были братские кельи, но жить там было невозможно. Все нижние венцы сгнили. Я пригласил комиссию, и они сказали, что избу можно сносить. Подписали все бумаги, ну, мы и снесли ее. Начали строить новую. И тут меня начали таскать по допросам, по следователям и, наконец, в суд. Плохи мои дела. Статья-то серьезная — умышленное уничтожение памятника истории и культуры! Слава Господу, адвокат попался толковый, езжай, говорит, батюшка, в Министерство культуры и ищи, есть ли у них в списках достояния эта изба.

Оказалось, нет в реестре этого здания, о чем отцу Тихону и выдали свидетельство. Прокуратура, изучив этот документ, предложила батюшке такой вариант:

— Давай, говорят, мы тебя осудим, но сажать не будем, — смеется архимандрит. — Я говорю, это как же, я все равно, значит, в преступниках буду числиться? Мне такого не надо. Они говорят, ну нельзя тебя оправдывать, давай вместе что-нибудь придумаем. Нет уж, если я перед законом чист, так и не нужны мне эти ваши придумки.

Батюшку оправдали, а в Тюмени эта история получила название «Как прокуратура сама на себя в суд подала».

Омск

Таких городов, как Омск, в России только два: Москва и Санкт-Петербург. Некоторые называют третьей столицей нашей страны Екатеринбург, некоторые — Новосибирск, некоторые — Хабаровск, но этот статус по-настоящему принадлежит только Омску.
Верховный правитель России Александр Васильевич Колчак, признанный на тот момент «международным сообществом» главой исполнительной власти в нашей стране (большевики тогда не были в этом плане легитимны, да и в последующие времена их право управлять страной было крайне и крайне спорным), объявил в 1918 году Омск столицей государства.

Вполне возможно, что это был прыжок из грязи в князи. Довольно долгое время город воспринимался не как столица сибирского казачества, не как крупный торговый центр, а как место концентрации преступных элементов, окруженных многочисленной охраной. Омичи даже придумали шутливую расшифровку названия своего города: «Основное Место Ссылки Каторжников».

Время не пощадило город — на площади был взорван красавец-собор, снесены знаменитые Тарские ворота омской крепости. Они, видите ли, мешали разворачиваться машинам, приезжающим за секретарем обкома к его дому! А ведь через эти ворота в омскую крепость вошел самый известный ее узник — Федор Михайлович Достоевский.

Омичи потихонечку восстанавливают исторический облик своего города. Ну, и немножечко подшучивают над ним. Именно здесь появился первый в России памятник сантехнику Семенычу, добродушному мужичку, торчащему из канализационного люка.
Фотокору удалось сфотографировать на фоне Семеныча девушку, рисующую этюды. Девушка заметила, немного попозировала и потом, скривив мордашку, сказала:

— Лучше б в Художественный музей сходили, знаете, какой у нас там Левитан?

В Омске сохранилась каланча, отстояли ее с боем. Теперь на ней красуется главный пожарный города — Василич, манекен, одетый в огнезащитную форму. Остальным пожарным он очень нравится.

— А что, пусть стоит, — сказали нам в пожарной части. — Это же очень хорошо! Народ ходит и думает, что его охраняют.
Новосибирск Это самый продвинутый сибирский город. Наука, промышленность, коммуникации и культура... Здесь всего много и все очень большое. К примеру, самый большой музей отечественного железнодорожного транспорта. В нем есть все, начиная от макета первого русского паровоза Черепановых и заканчивая современными локомотивами.

Стоит и настоящий санитарный состав времен Великой Отечественной войны. В него почти не ходят иностранцы, особенно в хирургический вагон.

— В сырую или жаркую погоду здесь до сих пор пахнет кровью, — рассказывает сотрудница музея. — Операции проходили практически безостановочно, кровь просто смывали шлангом в дырку в полу. Запах впитался на века.

Рядом с этим эхом войны стоит состав конца XIX века. Вагоны с первого по четвертый класс. В голове поезда — спецвагон, в котором, возможно, совершал путешествие на Восток сам цесаревич Николай Александрович. Историческая ценность его столь велика, что железная дорога выделила несколько смен проводников, чтобы они постоянно следили за состоянием вагона.

— Знаете, уж лучше жить в хирургическом, — поделилась с нами своими тревогами одна из проводниц. — Здесь хоть и тепло, и уютно, панели из красного дерева, зеркала из венецианского стекла, но по ночам жутко, аж сил нет. Такое ощущение, будто кто-то бродит. Некоторые даже видели здесь женщину в белом.

В каждом отделении спецвагона в углу висят маленькие, незаметные с первого взгляда иконки.

Мы беззаботно выпрыгиваем из вагона и идем к воротам музея. Проводницы же печально смотрят нам в след. Их смена закончится только завтра утром.

Тогда мы будем уже в Красноярске.

(Продолжение в следующем номере «Профиля».)