- Главная страница
- Архив
- Архивная публикация 2008 года: "Петр Тодоровский: «На память о пережитых страхах»"
Архивная публикация 2008 года: "Петр Тодоровский: «На память о пережитых страхах»"
Новый фильм Петра Тодоровского «Риорита», по его собственному признанию, получился необычным, совсем непохожим на все то, что режиссер-фронтовик снимал раньше. «Это жесткий фильм о войне», — говорит Тодоровский. Ничего не поделаешь: война, утверждает он, «это та же жизнь, только в нечеловеческих условиях». — Петр Ефимович, ваш новый фильм о войне, но при этом называется «Риорита»…
— По большому счету, это картина о человеке, воспитанном Советской властью. История начинается с того, что в конце войны в армию попадают новобранцы — семья: отец и трое сыновей. И с ними приехал этот «черный человек» — бывший лагерный надзиратель, «вертухай», как тогда говорили. А эти четверо — отец с сыновьями — почти всю войну провели в оккупации, в глухой деревне. Работящие, добрые, наивные, доверчивые. Вот на столкновении этих двух миров и строится вся драматургия. Я бы не хотел рассказывать сам сюжет, но столкновение это, как вы понимаете, не может не заканчиваться трагедией.
— А почему тогда «Риорита»?
— Фильм снят по сценарию, который я написал еще несколько лет назад. И первоначально предполагалось, что называться он будет «На память о пережитых страхах». Это название не я придумал: сразу после войны — еще в Германии — расставаясь с моим фронтовым другом, мы обменялись фотографиями. И он мне на своей фотографии написал «Тодоровскому Пете на память о пережитых страхах». И я взял это посвящение в качестве названия сценария. Но продюсер Мира Григорьевна Тодоровская сказала, что с таким названием выходить в прокат — дело обреченное. Пришлось менять на «Риориту»…
— Вы сказали, что получилась трагедия. Это не совсем обычный для вас жанр…
— Картина получилась очень жесткая, необычная. Для меня, по крайней мере. Если хотите, я, может быть, впервые снял не совсем «фильм Тодоровского». Но кажется, мне удалось приоткрыть новую страничку о нашей войне — той, о которой так подробно и въедливо еще никто не писал и не снимал…
Одним из толчков к написанию этого сценария был эпизод из моей режиссерской жизни. Много лет тому назад, снимая фильм «Фокусник» с Зиновием Гердтом в главной роли, мы с оператором и художником для натурных съемок искали трамвайную остановку. И где-то в районе Покровского-Стрешнево нам показалось, что мы нашли то, что надо. Мы стали фотографировать остановку с разных точек, и тут появляется мужичок лет 50—60 в кепочке: «А вы что тут хвотографируете?» Объясняем: мы съемочная группа «Мосфильма». «А вы знаете, что это за здание? Это секретнейший объект! Пройдемте!» Мы прошли — там на двери кнопочка — звоним. Выходит капитан. Наш мужичок: так и так, «хвотографировали секретный объект». Ну, капитан проверил наши документы, а потом отозвал меня в сторонку и тихо говорит: «Как они мне надоели — раз в неделю кого-нибудь приводят» (смеется).
Денег было мало, как всегда, хватило только на съемочный период. Монтаж мы заканчивали уже на «гуманитарную помощь» — и свои деньги вложили, и какие-то суммы одалживали… Поскольку денег дали на сорок смен, снимать приходилось быстро. Мы даже уложились в 39 смен — 20 ночных и 19 дневных.
— Я знаю, вы снимали в Белоруссии?
— Да. На Белорусской студии много было снято фильмов о войне. Там множество одежды, оружия тех лет. Вокруг Минска множество заброшенных полигонов. Это удобно. А кроме того, дешевле. Вся группа была белорусская, за исключением пяти актеров, сыгравших главные роли.
— Это известные актеры?
— Сверхзадача была в том, чтобы найти абсолютно незасвеченных актеров. Семья-то деревенская. Вы можете себе представить: Меньшиков, Машков, Миронов — деревенская семья?
— Могу: помните фильм «Никто не хотел умирать»? Банионис, Будрайтис, Адомайтис — звезды кино!
— Так это они потом стали звездами, а тогда их никто не знал — в том-то и дело! Они же все играли только в театре. Это такое открытие было! Кроме того, нужно было, чтобы наша «пятерка» была абсолютно свободна на весь съемочный период. Ведь вся картина — о взаимоотношениях этих людей: они практически все время в кадре. Замысел, я считаю, удался — я ими очень доволен.
— Обычно в ваших фильмах про войну самой войны — стрельбы, военной техники и т.д. — нет. Этот фильм снят в рамках той же традиции?
— Я ненавижу снимать атаки! Но здесь я вынужден был снять маленький эпизод — разведку боем. Без него не было бы понятно, что происходит. Но больше войны там нет. В «Военно-полевом романе» я снял сцену атаки, но когда я посмотрел, мне плохо стало (смеется). Все выглядело такой фальшью! Пришлось вызывать снова Наталью Андрейченко, и уже на территории студии, в траншее для прокладки какого-то кабеля снимать «рядом идущий бой». Лист фанеры засыпали землей, и когда «начался бой», стали трясти этот лист — земля сотрясалась от оружейной пальбы (смеется). Такое было художественное решение.
— Вы сказали, что это «не совсем фильм Тодоровского». Почему?
— Вы знаете, мне во все свои фильмы удавалось добавлять немножко юмора. Здесь это не получилось. Во-вторых, в этом фильме почти нет женщин: такого не было ни в одном из моих фильмов. Ни в «Любимой женщине механика Гаврилова», ни в «Интердевочке». В общем, картина получилась жесткая…
— Насколько я понимаю, именно поэтому ваш продюсер прогнозирует фильму нелегкую прокатную судьбу…
— По сути, в центре картины находится отрицательный персонаж. Вы много знаете фильмов, тем более о войне, где в центре сюжета — отрицательный герой? Тем более сейчас, когда наметилась явная тенденция снимать так называемое «патриотическое» кино. Поэтому судьба картины до сих пор непонятна. Конечно, у нас цензуры нет — это чистая правда. Но пока ни один телеканал, ни один прокатчик фильм не берет. Но критики, которым мы его уже показали, сказали, что это — «самый сильный фильм Тодоровского».
— А вообще серьезное кино может быть прибыльным в России?
— Эти вопросы надо моей жене задавать (смеется). Она — продюсер, у нее нюх, она знает, что происходит на рынке. Я в этом отношении — полный профан: пишу сценарии, снимаю кино…
— Что такое, по-вашему, правда о войне?
— Это была такая война, длинная, с такими жертвами и с такими поворотами! Цена победы была огромная…
Мой старший брат попал в армию перед войной, служил на границе. Началась война, и все — ни слуху ни духу. Мы искали: отец писал в разные инстанции, пока был жив, мать писала, сестра писала, я писал. Ответ был один: в списках погибших и пропавших без вести не числится. Сотни таких ответов! А три года назад раздается звонок из Коломны: «Петр Ефимович, мы нашли могилу вашего брата». Выясняется, что одна из поисковых групп нашла массовое воинское захоронение — 90 человек. И среди останков солдат обнаружили орден Красной Звезды, а орден с номером. И по номеру определили, что орден принадлежал брату. Оказалось, что он погиб 21 января 1942 года…
Война — это была жизнь в нечеловеческих условиях. И там все было. И все, что там было, можно и нужно показывать в кино.
— Это и будет правда о войне? Сейчас об этом много спорят: какой должна быть эта правда — без прикрас или все-таки с купюрами, чтобы воспитывала…
— Правда — это то, что в действительности происходит. Я понимаю, нужно воспитывать молодое поколение в духе патриотизма. Но любовь к Родине… Понимаете, воспитание на песне «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз» — это плохое воспитание. «Мой адрес», моя Родина — это и мой дом, и моя улица, и березка у дома. Нас в училище учили не просто хорошо воевать, но еще и красиво воевать: замполит много рассказывал о героях — Николае Гастелло, Александре Матросове. Они своей жизнью спасли жизни других. Если они действительно существовали. Мы ведь до сих пор не знаем — кто на самом деле водрузил знамя над Рейхстагом. А однажды я видел, как командир корпуса избивал командира полка: палкой бил. Это уже в Германии было. Не могли взять деревушку: там у немцев был укрепленный плацдарм. Мы положили там много людей. И ночью комкорпуса бил комполка и орал на него, что если он не возьмет эту деревушку к утру, он его под трибунал отдаст. И это — тоже правда о войне…
Надо сказать, немцы воевали прекрасно: и артиллерия, и пехота. Они воевали до последнего. И не просто огрызались, а сопротивлялись по-настоящему. Мы выходили на Эльбу 7 мая 1945 года ночью — так нам немец голову не давал поднять! Их зенитные установки были поставлены горизонтально, штабеля малокалиберных снарядов и беспрерывная стрельба всю ночь. А к утру наступила тишина — там уже стояли американцы…
У меня лежит сценарий, еще не реализованный, называется «Оглушенные тишиной» — вот это и было наше ощущение тогда: вместо постоянного гула от артналетов, бомбежек, стрельбы — тишина. Это было непривычное состояние…
— Есть такое мнение, что жертвенность, которая была свойственна вашему поколению, сейчас подрастерялась: люди стали более циничны и более эгоистичны. Вы с этим согласны?
— Судя по тому, как активно нынешние ребята стараются не попасть в армию, то это соответствует действительности. Но, знаете, и тогда, как в фильме, о котором вы вспомнили, «никто не хотел умирать». Все хотели жить. Поэтому, даже будучи патриотически настроенными, мы бежали в атаку, стараясь где-нибудь привалиться, спрятаться за пень, в ямку, оглядеться, и потом уже снова бежать вперед. Но перед атакой давали спирт: хлебнул — тут уж море по колено! Кроме того, когда я попал на войну, мне было 18 лет, 19-й шел. Это совсем особый возраст. Молодняк! Тем более если давали спирт! Те, кто был постарше — 25-летние, 30-летние, те, кому под сорок, — вели себя более осторожно: уже семья, дети…
Я был командиром взвода: хотя я минометчик, сначала я попал в часть, где не было ни минометов, ни мин, и я командовал пехотным взводом. Их-то в первую очередь и выбивали: командир взвода первым должен был вставать в атаку. Мне, можно сказать, повезло: после ранения я попал-таки в минометную часть. Но я на фронте оказался уже в конце войны — в 1944 году, когда военная машина была налажена. И то смертей было очень много. Что уж говорить о первых годах войны, когда на фронте часто царила полная неразбериха, и люди гибли, в том числе и из-за этого! Вообще, правду о войне рассказать очень трудно — там столько было неправды! И столько было такого, что к войне-то как таковой не относится. Там жизнь была, жизнь людей в нечеловеческих условиях. Об этом забывать нельзя. Война — страшная вещь. Но нежелание знать об этом — еще более страшное дело. Иначе это обязательно вернется. Нужно помнить, какие потери мы понесли, как часто неумело мы воевали и как дорого нам наше неумение обходилось. Об этом нужно знать.
Новый фильм Петра Тодоровского «Риорита», по его собственному признанию, получился необычным, совсем непохожим на все то, что режиссер-фронтовик снимал раньше. «Это жесткий фильм о войне», — говорит Тодоровский. Ничего не поделаешь: война, утверждает он, «это та же жизнь, только в нечеловеческих условиях». — Петр Ефимович, ваш новый фильм о войне, но при этом называется «Риорита»…
— По большому счету, это картина о человеке, воспитанном Советской властью. История начинается с того, что в конце войны в армию попадают новобранцы — семья: отец и трое сыновей. И с ними приехал этот «черный человек» — бывший лагерный надзиратель, «вертухай», как тогда говорили. А эти четверо — отец с сыновьями — почти всю войну провели в оккупации, в глухой деревне. Работящие, добрые, наивные, доверчивые. Вот на столкновении этих двух миров и строится вся драматургия. Я бы не хотел рассказывать сам сюжет, но столкновение это, как вы понимаете, не может не заканчиваться трагедией.
— А почему тогда «Риорита»?
— Фильм снят по сценарию, который я написал еще несколько лет назад. И первоначально предполагалось, что называться он будет «На память о пережитых страхах». Это название не я придумал: сразу после войны — еще в Германии — расставаясь с моим фронтовым другом, мы обменялись фотографиями. И он мне на своей фотографии написал «Тодоровскому Пете на память о пережитых страхах». И я взял это посвящение в качестве названия сценария. Но продюсер Мира Григорьевна Тодоровская сказала, что с таким названием выходить в прокат — дело обреченное. Пришлось менять на «Риориту»…
— Вы сказали, что получилась трагедия. Это не совсем обычный для вас жанр…
— Картина получилась очень жесткая, необычная. Для меня, по крайней мере. Если хотите, я, может быть, впервые снял не совсем «фильм Тодоровского». Но кажется, мне удалось приоткрыть новую страничку о нашей войне — той, о которой так подробно и въедливо еще никто не писал и не снимал…
Одним из толчков к написанию этого сценария был эпизод из моей режиссерской жизни. Много лет тому назад, снимая фильм «Фокусник» с Зиновием Гердтом в главной роли, мы с оператором и художником для натурных съемок искали трамвайную остановку. И где-то в районе Покровского-Стрешнево нам показалось, что мы нашли то, что надо. Мы стали фотографировать остановку с разных точек, и тут появляется мужичок лет 50—60 в кепочке: «А вы что тут хвотографируете?» Объясняем: мы съемочная группа «Мосфильма». «А вы знаете, что это за здание? Это секретнейший объект! Пройдемте!» Мы прошли — там на двери кнопочка — звоним. Выходит капитан. Наш мужичок: так и так, «хвотографировали секретный объект». Ну, капитан проверил наши документы, а потом отозвал меня в сторонку и тихо говорит: «Как они мне надоели — раз в неделю кого-нибудь приводят» (смеется).
Денег было мало, как всегда, хватило только на съемочный период. Монтаж мы заканчивали уже на «гуманитарную помощь» — и свои деньги вложили, и какие-то суммы одалживали… Поскольку денег дали на сорок смен, снимать приходилось быстро. Мы даже уложились в 39 смен — 20 ночных и 19 дневных.
— Я знаю, вы снимали в Белоруссии?
— Да. На Белорусской студии много было снято фильмов о войне. Там множество одежды, оружия тех лет. Вокруг Минска множество заброшенных полигонов. Это удобно. А кроме того, дешевле. Вся группа была белорусская, за исключением пяти актеров, сыгравших главные роли.
— Это известные актеры?
— Сверхзадача была в том, чтобы найти абсолютно незасвеченных актеров. Семья-то деревенская. Вы можете себе представить: Меньшиков, Машков, Миронов — деревенская семья?
— Могу: помните фильм «Никто не хотел умирать»? Банионис, Будрайтис, Адомайтис — звезды кино!
— Так это они потом стали звездами, а тогда их никто не знал — в том-то и дело! Они же все играли только в театре. Это такое открытие было! Кроме того, нужно было, чтобы наша «пятерка» была абсолютно свободна на весь съемочный период. Ведь вся картина — о взаимоотношениях этих людей: они практически все время в кадре. Замысел, я считаю, удался — я ими очень доволен.
— Обычно в ваших фильмах про войну самой войны — стрельбы, военной техники и т.д. — нет. Этот фильм снят в рамках той же традиции?
— Я ненавижу снимать атаки! Но здесь я вынужден был снять маленький эпизод — разведку боем. Без него не было бы понятно, что происходит. Но больше войны там нет. В «Военно-полевом романе» я снял сцену атаки, но когда я посмотрел, мне плохо стало (смеется). Все выглядело такой фальшью! Пришлось вызывать снова Наталью Андрейченко, и уже на территории студии, в траншее для прокладки какого-то кабеля снимать «рядом идущий бой». Лист фанеры засыпали землей, и когда «начался бой», стали трясти этот лист — земля сотрясалась от оружейной пальбы (смеется). Такое было художественное решение.
— Вы сказали, что это «не совсем фильм Тодоровского». Почему?
— Вы знаете, мне во все свои фильмы удавалось добавлять немножко юмора. Здесь это не получилось. Во-вторых, в этом фильме почти нет женщин: такого не было ни в одном из моих фильмов. Ни в «Любимой женщине механика Гаврилова», ни в «Интердевочке». В общем, картина получилась жесткая…
— Насколько я понимаю, именно поэтому ваш продюсер прогнозирует фильму нелегкую прокатную судьбу…
— По сути, в центре картины находится отрицательный персонаж. Вы много знаете фильмов, тем более о войне, где в центре сюжета — отрицательный герой? Тем более сейчас, когда наметилась явная тенденция снимать так называемое «патриотическое» кино. Поэтому судьба картины до сих пор непонятна. Конечно, у нас цензуры нет — это чистая правда. Но пока ни один телеканал, ни один прокатчик фильм не берет. Но критики, которым мы его уже показали, сказали, что это — «самый сильный фильм Тодоровского».
— А вообще серьезное кино может быть прибыльным в России?
— Эти вопросы надо моей жене задавать (смеется). Она — продюсер, у нее нюх, она знает, что происходит на рынке. Я в этом отношении — полный профан: пишу сценарии, снимаю кино…
— Что такое, по-вашему, правда о войне?
— Это была такая война, длинная, с такими жертвами и с такими поворотами! Цена победы была огромная…
Мой старший брат попал в армию перед войной, служил на границе. Началась война, и все — ни слуху ни духу. Мы искали: отец писал в разные инстанции, пока был жив, мать писала, сестра писала, я писал. Ответ был один: в списках погибших и пропавших без вести не числится. Сотни таких ответов! А три года назад раздается звонок из Коломны: «Петр Ефимович, мы нашли могилу вашего брата». Выясняется, что одна из поисковых групп нашла массовое воинское захоронение — 90 человек. И среди останков солдат обнаружили орден Красной Звезды, а орден с номером. И по номеру определили, что орден принадлежал брату. Оказалось, что он погиб 21 января 1942 года…
Война — это была жизнь в нечеловеческих условиях. И там все было. И все, что там было, можно и нужно показывать в кино.
— Это и будет правда о войне? Сейчас об этом много спорят: какой должна быть эта правда — без прикрас или все-таки с купюрами, чтобы воспитывала…
— Правда — это то, что в действительности происходит. Я понимаю, нужно воспитывать молодое поколение в духе патриотизма. Но любовь к Родине… Понимаете, воспитание на песне «Мой адрес — не дом и не улица, мой адрес — Советский Союз» — это плохое воспитание. «Мой адрес», моя Родина — это и мой дом, и моя улица, и березка у дома. Нас в училище учили не просто хорошо воевать, но еще и красиво воевать: замполит много рассказывал о героях — Николае Гастелло, Александре Матросове. Они своей жизнью спасли жизни других. Если они действительно существовали. Мы ведь до сих пор не знаем — кто на самом деле водрузил знамя над Рейхстагом. А однажды я видел, как командир корпуса избивал командира полка: палкой бил. Это уже в Германии было. Не могли взять деревушку: там у немцев был укрепленный плацдарм. Мы положили там много людей. И ночью комкорпуса бил комполка и орал на него, что если он не возьмет эту деревушку к утру, он его под трибунал отдаст. И это — тоже правда о войне…
Надо сказать, немцы воевали прекрасно: и артиллерия, и пехота. Они воевали до последнего. И не просто огрызались, а сопротивлялись по-настоящему. Мы выходили на Эльбу 7 мая 1945 года ночью — так нам немец голову не давал поднять! Их зенитные установки были поставлены горизонтально, штабеля малокалиберных снарядов и беспрерывная стрельба всю ночь. А к утру наступила тишина — там уже стояли американцы…
У меня лежит сценарий, еще не реализованный, называется «Оглушенные тишиной» — вот это и было наше ощущение тогда: вместо постоянного гула от артналетов, бомбежек, стрельбы — тишина. Это было непривычное состояние…
— Есть такое мнение, что жертвенность, которая была свойственна вашему поколению, сейчас подрастерялась: люди стали более циничны и более эгоистичны. Вы с этим согласны?
— Судя по тому, как активно нынешние ребята стараются не попасть в армию, то это соответствует действительности. Но, знаете, и тогда, как в фильме, о котором вы вспомнили, «никто не хотел умирать». Все хотели жить. Поэтому, даже будучи патриотически настроенными, мы бежали в атаку, стараясь где-нибудь привалиться, спрятаться за пень, в ямку, оглядеться, и потом уже снова бежать вперед. Но перед атакой давали спирт: хлебнул — тут уж море по колено! Кроме того, когда я попал на войну, мне было 18 лет, 19-й шел. Это совсем особый возраст. Молодняк! Тем более если давали спирт! Те, кто был постарше — 25-летние, 30-летние, те, кому под сорок, — вели себя более осторожно: уже семья, дети…
Я был командиром взвода: хотя я минометчик, сначала я попал в часть, где не было ни минометов, ни мин, и я командовал пехотным взводом. Их-то в первую очередь и выбивали: командир взвода первым должен был вставать в атаку. Мне, можно сказать, повезло: после ранения я попал-таки в минометную часть. Но я на фронте оказался уже в конце войны — в 1944 году, когда военная машина была налажена. И то смертей было очень много. Что уж говорить о первых годах войны, когда на фронте часто царила полная неразбериха, и люди гибли, в том числе и из-за этого! Вообще, правду о войне рассказать очень трудно — там столько было неправды! И столько было такого, что к войне-то как таковой не относится. Там жизнь была, жизнь людей в нечеловеческих условиях. Об этом забывать нельзя. Война — страшная вещь. Но нежелание знать об этом — еще более страшное дело. Иначе это обязательно вернется. Нужно помнить, какие потери мы понесли, как часто неумело мы воевали и как дорого нам наше неумение обходилось. Об этом нужно знать.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
