Архивная публикация 2007 года: "Россия, которую мы теряем"
Станислав ГОВОРУХИН снял смешное кино — «Артистка». И оптимистичное: шла полоса неудач, а когда героине привалило счастье, то сразу на всех фронтах.
Сюжет фильма взят из пьесы Валерия Мухарьямова. Удивительное дело, ею не заинтересовался ни один театр, а ведь пьеса восхитительна: отточенные диалоги — сущая словесная перестрелка, колоритные, узнаваемые современные характеры, и в судьбе каждого отразилось время. Героиня всю жизнь играет в театре роли буфетчиц и официанток, а мечтает о Гертруде из «Гамлета», в личной жизни мечты о принце тоже не сбываются. И когда появится нелепый человек из Института паразитологии, она его примет как последний вагон поезда, уходящего в простое бабье счастье.
— Вы сняли уже три картины подряд о женской судьбе...
— И четвертая будет о ней же.
— А чем женская судьба вам кажется особенной?
— Я просто возвращаю долг. Потому что раньше все время снимал о мужиках. А женщина, мне кажется, существо более загадочное и сложно организованное — поэтому я и не решался подступиться к этой теме, пока был молод. И только теперь вроде бы начинаю в них что-то понимать.
— Но они не такие мягкие и пушистые. Когда в вашей «Артистке» герой Юрия Степанова попадает в когти двух женщин, становится за него страшновато!
— Это заслуга автора — здорово написал эту сцену. Но ее делает еще и Мария Аронова — не актриса, чудо! И это ее роль, абсолютно точное попадание.
— Похоже, весь этот фильм снят на одном дыхании.
— Так и было: я уже давно в подготовительном периоде «Пассажирки», сложной и дорогой картины, а «Актрису» снял как бы в перерыве.
— Расскажите о «Пассажирке».
— Она по Станюковичу, моему любимейшему писателю. Лучше его о море никто не писал — ни Конрад, ни Новиков-Прибой, ни даже Джек Лондон. Дело происходит на военном парусном судне, стоящем на рейде в Сан-Франциско. Наш консул попросил капитана довезти молодую вдову до родины. Она еще девушкой влюбилась в американского инженера, уехала с ним в Калифорнию, там он разорился на золотых приисках и застрелился. И вот после восьми лет отсутствия она запросилась домой, в Россию. Фильм начнется с того, что на военный корабль садятся красавица пассажирка и ее красавица горничная — можно представить, что тут сделается с офицерами и матросами! История легкая и, мне кажется, остроумная.
— Вы, одессит, по морю скучаете?
— Конечно. Поэтому у меня много морских фильмов.
— На каком этапе сейчас этот фильм?
— Подбираю красавиц на главные роли. Но трудно: большинство актрис засветились в убогих сериалах, а для актера это, как правило, конец. Кроме того, я надеюсь открыть новую звезду. Пытался это сделать со Светланой Ходченковой, и тому были все основания: она оригинальна, у нее благодарная фактура. Однако ей захотелось в общее стадо, она тут же стала сниматься чуть ли не в пяти сериалах, стала себя истощать — и оригинальность пропала.
— Вы один из зачинателей сериального движения в нашем кино. Не хотите вернуться в этот жанр?
— Я снял три сериала, но больше не хочу. Я и «В августе 44-го» не стал снимать, потому что понимал: уложить книгу в два часа невозможно. Сейчас очень жалею — это мой материал.
— В нашем кино образовался какой-то провал: вдруг ушли в тень почти все его мастера среднего и старшего поколения...
— Они не в тень ушли, они себя не научились трезво оценивать. Когда мне стукнуло 62, я стал снимать «Ворошиловского стрелка». Собрал группу и сказал: «Друзья мои, по моим наблюдениям, у всех режиссеров после 60 лет начинается маразм. Поэтому будьте со мной осторожны. Снимать будем так: все участвуют в процессе, все проявляют инициативу». И мы создавали эту картину действительно коллективно: реплики придумывали и участники съемок, и даже зрители, стоявшие на площадке. Задача режиссера и продюсера — найти хороший драматургический материал, найти финансирование, собрать талантливых людей — и все. Дальше он вслед за Рене Клером может сказать: мой фильм готов, его осталось только снять. Однако есть люди, которые давно перешагнули возрастной рубеж, но думают, что у них по-прежнему такие же ясные мозги, такая же быстрая реакция, что они лучше всех остальных во всем разбираются — вот это опасно. Их ждет стопроцентный провал.
— Как человек общественно активный и даже государственный, что вы думаете предпринять для того, чтобы наше кино вспомнило о своих корнях и традициях?
— Моей главной задачей было побудить президента в очередном Послании Федеральному собранию произнести слово «культура». Это, как вы знаете, наконец произошло. Наши власти не понимают, что культура лежит в основе всего мироздания. И что только она может сохранить страну. Над статьей Солженицына «Как нам обустроить Россию» многие смеялись: мол, он оторвался от России, он ее уже не понимает. А он все понимал значительно лучше меня, который тогда активно варился в нашем политическом котле. И когда я первый раз приехал к нему в Вермонт, то вдруг осознал: о том, что происходит в нашей стране, он абсолютно все знает. Он мне читал лекции по истории России — в буквальном смысле лекции, которые я конспектировал. И вдруг прерывался: ему надо пойти послушать радио. Возвращался с исписанным блокнотом и рассказывал, что там происходит. Так что он все прекрасно знал. Но к тому же знал историю, особенно историю разрушившего Россию Февраля. И понимал, к чему ведут нынешние события, чем все закончится. И написал в своей статье: «Если в нации иссякли духовные силы — никакое наилучшее государственное устройство и никакое наилучшее промышленное устройство не спасут ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит».
— Но мы видим, что гниение развивается, и очень стремительно.
— Конечно. И если так пойдет дальше, дерево упадет обязательно. Надо вовремя спохватиться. Вот уже разрушили почти все: промышленность, оборону, системы безопасности, образования, здравоохранения... Ничего уже не оставалось к последнему году ХХ века. Но вот опять начинаются какие-то конструктивные процессы, собирание сил. Международный престиж стал подниматься. Однако идет сильное давление с Запада: они там интуитивно чувствуют, что этого колосса можно свалить, только разрушив его духовную основу. Это не от ненависти к России. Это интуитивный страх перед будущим. Потому что впереди — энергетический кризис, а наша страна обладает неиссякаемыми источниками энергии, минеральных запасов, лесов, акваторий — выходы ко всем четырем океанам! Это абсолютно самодостаточная страна. И, конечно, выгоднее было бы ее разделить, раздробить, что частично уже получилось.
— Вы верите в теорию заговоров?
— Нет, не верю. Но в интуитивный страх Запада перед Россией — верю. И этот процесс будет продолжаться, если принять во внимание нашу обезьянью породу: мы и сами охотно перенимаем западный образ жизни. Причем берем далеко не самое лучшее, что в нем есть. И в 90-х годах вообще ничего не делали без советов с Запада. Чихнуть не могли, не посоветовавшись с другом Биллом или другом Гельмутом.
— Разве главная опасность не в нас самих? Кто так охотно разрушал храм Христа Спасителя, как не крестьяне и рабочие?
— Да, а в феврале 17-го года с каким сладострастием они поднимали на штыки белых офицеров, уничтожали церкви!
— Когда-то вы были первым, кто внятно сказал: «Так жить нельзя». Я до сих пор помню в этом фильме сопоставление мощного американского копа и хилого русского милиционера. Потом вы сняли «Россию, которую мы потеряли», затем «Ворошиловского стрелка». И видно, как круто менялись ваши взгляды. Развеивались иллюзии?
— Это вопрос сложный. Еще Толстой говорил: человек должен менять убеждения — стремиться к лучшему. Меняется мир, ситуация в стране, ты приобретаешь новый опыт, новые знания — как же тут не меняться? А тот, кто не меняется, называется «ортодокс». Я — не ортодокс, я меняюсь.
— Хочу зацепиться за это слово: ортодокс. Как известно, на всех языках мира им называют православие.
— Верно, наша православная церковь не меняет и не хочет менять свои установки. Она по-прежнему держится за свое, особое Рождество, за юлианский календарь и так далее. Еще недавно я, как и многие, сетовал на то, что церковь превращается в новый идеологический отдел ЦК КПСС. Но теперь я понимаю, что в условиях криминализации страны церковь, даже такая ортодоксальная и ретроградская, может принести пользу. Хотя как председателю комитета по культуре мне с церковью приходилось много бороться. Они ведь все стремятся прибрать к рукам: отдай им то Рязанский кремль, то еще что-то. Церковь снова превращается в главного помещика страны. Я был верующим, но с той поры, как вдруг все стали верующими и стоят со свечечками, не зная, как их держать, я перестал быть таковым.
— Идти против течения — это в вашем характере?
— Отчасти да. С другой стороны, поверить в эти сказки про седьмой день творения невозможно.
— Однако ими подменяются реальные дела. В северном поселке в разгар лютой зимы прорвало отопление. Что стали делать люди — чинить? Ничуть. Они стали молиться, чтоб Бог прекратил их морозить. И это серьезная вещь: общество болеет неадекватностью.
— Но и без веры нельзя. Человек всегда во что-то верит. Верили в Сталина, как в Бога. И только эта вера позволила восстановить страну за четыре года. А нам сколько понадобится, чтобы ее теперь вернуть к жизни?
— Разве нельзя верить в человека и разум?
— Я как раз в них и верю. Мудрец Солженицын давно говорил: возрождение России может прийти только из провинции. Я много езжу по провинции и с ним совершенно согласен: там народ чище и молодежь лучше. Выходишь из самолета — климат другой, воздух другой, люди совершенно другие.
— Наша политическая жизнь обрела все черты шоу-бизнеса. Выборы — это шоу, и кто эксцентричнее, тот и победит.
— Есть в этом правда. Вы имеете в виду Жириновского?
— Я имею в виду тенденцию.
— Победит, наверное, «Единая Россия», а она совсем не эксцентрична. Но Жириновский победить не может, потому что его партии нет, а есть только ее лидер. И благодаря ему ЛДПР войдет в Думу. А любовь к клоунаде — это свойство русского народа.
— Почему русского? Немецкий народ, было дело, дружно проголосовал, и клоун стал кошмаром для всей Европы.
— Гитлер в начале 30-х не был клоуном. Он выдвинул лозунги, начал их осуществлять, и Германия за считанные годы стала сильнейшей страной Европы. Это был социализм, но с припиской «национал-» — в этом и была его трагическая ошибка. И от этой своей идеологии он начал делать трагические глупости. А голосование за Жириновского носит протестный характер — сам он опасности не представляет.
— На радио «Эхо Москвы» провели голосование: готовы ли слушатели поддержать на выборах такую национал-фигуру, как Лимонов, — 84% ответили, что готовы. Тоже протестное голосование?
— Это радио на 50% слушает творческая интеллигенция. А когда дело касалось разрушения, она всегда была в первых рядах. Подготовила Февральскую революцию, писала приветственные письма японскому микадо, одержавшему победу над русским оружием. Читайте Солженицына!
— То есть Ленин был прав в своем определении интеллигенции?
— Конечно. Но не интеллигенция вообще, а «творческая», «художественная». Врачи, учителя, ученые думают иначе.
— Вы не художественная интеллигенция?
— Нет правил без исключений: я и стараюсь не быть в стаде.
— Меня все-таки волнует судьба вашего нового фильма. Вы его прокатчикам показывали?
— Они были в восторге, но это ничего не значит. Типичный молодой зритель от этого фильма может даже не улыбнуться — он такого юмора уже не понимает. Мой зритель еще не умер, однако он в кинотеатры больше не ходит — у него нет для этого денег, и ему противно, что там все время хрустят кукурузой и разговаривают по мобильникам.
Станислав ГОВОРУХИН снял смешное кино — «Артистка». И оптимистичное: шла полоса неудач, а когда героине привалило счастье, то сразу на всех фронтах.
Сюжет фильма взят из пьесы Валерия Мухарьямова. Удивительное дело, ею не заинтересовался ни один театр, а ведь пьеса восхитительна: отточенные диалоги — сущая словесная перестрелка, колоритные, узнаваемые современные характеры, и в судьбе каждого отразилось время. Героиня всю жизнь играет в театре роли буфетчиц и официанток, а мечтает о Гертруде из «Гамлета», в личной жизни мечты о принце тоже не сбываются. И когда появится нелепый человек из Института паразитологии, она его примет как последний вагон поезда, уходящего в простое бабье счастье.
— Вы сняли уже три картины подряд о женской судьбе...
— И четвертая будет о ней же.
— А чем женская судьба вам кажется особенной?
— Я просто возвращаю долг. Потому что раньше все время снимал о мужиках. А женщина, мне кажется, существо более загадочное и сложно организованное — поэтому я и не решался подступиться к этой теме, пока был молод. И только теперь вроде бы начинаю в них что-то понимать.
— Но они не такие мягкие и пушистые. Когда в вашей «Артистке» герой Юрия Степанова попадает в когти двух женщин, становится за него страшновато!
— Это заслуга автора — здорово написал эту сцену. Но ее делает еще и Мария Аронова — не актриса, чудо! И это ее роль, абсолютно точное попадание.
— Похоже, весь этот фильм снят на одном дыхании.
— Так и было: я уже давно в подготовительном периоде «Пассажирки», сложной и дорогой картины, а «Актрису» снял как бы в перерыве.
— Расскажите о «Пассажирке».
— Она по Станюковичу, моему любимейшему писателю. Лучше его о море никто не писал — ни Конрад, ни Новиков-Прибой, ни даже Джек Лондон. Дело происходит на военном парусном судне, стоящем на рейде в Сан-Франциско. Наш консул попросил капитана довезти молодую вдову до родины. Она еще девушкой влюбилась в американского инженера, уехала с ним в Калифорнию, там он разорился на золотых приисках и застрелился. И вот после восьми лет отсутствия она запросилась домой, в Россию. Фильм начнется с того, что на военный корабль садятся красавица пассажирка и ее красавица горничная — можно представить, что тут сделается с офицерами и матросами! История легкая и, мне кажется, остроумная.
— Вы, одессит, по морю скучаете?
— Конечно. Поэтому у меня много морских фильмов.
— На каком этапе сейчас этот фильм?
— Подбираю красавиц на главные роли. Но трудно: большинство актрис засветились в убогих сериалах, а для актера это, как правило, конец. Кроме того, я надеюсь открыть новую звезду. Пытался это сделать со Светланой Ходченковой, и тому были все основания: она оригинальна, у нее благодарная фактура. Однако ей захотелось в общее стадо, она тут же стала сниматься чуть ли не в пяти сериалах, стала себя истощать — и оригинальность пропала.
— Вы один из зачинателей сериального движения в нашем кино. Не хотите вернуться в этот жанр?
— Я снял три сериала, но больше не хочу. Я и «В августе 44-го» не стал снимать, потому что понимал: уложить книгу в два часа невозможно. Сейчас очень жалею — это мой материал.
— В нашем кино образовался какой-то провал: вдруг ушли в тень почти все его мастера среднего и старшего поколения...
— Они не в тень ушли, они себя не научились трезво оценивать. Когда мне стукнуло 62, я стал снимать «Ворошиловского стрелка». Собрал группу и сказал: «Друзья мои, по моим наблюдениям, у всех режиссеров после 60 лет начинается маразм. Поэтому будьте со мной осторожны. Снимать будем так: все участвуют в процессе, все проявляют инициативу». И мы создавали эту картину действительно коллективно: реплики придумывали и участники съемок, и даже зрители, стоявшие на площадке. Задача режиссера и продюсера — найти хороший драматургический материал, найти финансирование, собрать талантливых людей — и все. Дальше он вслед за Рене Клером может сказать: мой фильм готов, его осталось только снять. Однако есть люди, которые давно перешагнули возрастной рубеж, но думают, что у них по-прежнему такие же ясные мозги, такая же быстрая реакция, что они лучше всех остальных во всем разбираются — вот это опасно. Их ждет стопроцентный провал.
— Как человек общественно активный и даже государственный, что вы думаете предпринять для того, чтобы наше кино вспомнило о своих корнях и традициях?
— Моей главной задачей было побудить президента в очередном Послании Федеральному собранию произнести слово «культура». Это, как вы знаете, наконец произошло. Наши власти не понимают, что культура лежит в основе всего мироздания. И что только она может сохранить страну. Над статьей Солженицына «Как нам обустроить Россию» многие смеялись: мол, он оторвался от России, он ее уже не понимает. А он все понимал значительно лучше меня, который тогда активно варился в нашем политическом котле. И когда я первый раз приехал к нему в Вермонт, то вдруг осознал: о том, что происходит в нашей стране, он абсолютно все знает. Он мне читал лекции по истории России — в буквальном смысле лекции, которые я конспектировал. И вдруг прерывался: ему надо пойти послушать радио. Возвращался с исписанным блокнотом и рассказывал, что там происходит. Так что он все прекрасно знал. Но к тому же знал историю, особенно историю разрушившего Россию Февраля. И понимал, к чему ведут нынешние события, чем все закончится. И написал в своей статье: «Если в нации иссякли духовные силы — никакое наилучшее государственное устройство и никакое наилучшее промышленное устройство не спасут ее от смерти, с гнилым дуплом дерево не стоит».
— Но мы видим, что гниение развивается, и очень стремительно.
— Конечно. И если так пойдет дальше, дерево упадет обязательно. Надо вовремя спохватиться. Вот уже разрушили почти все: промышленность, оборону, системы безопасности, образования, здравоохранения... Ничего уже не оставалось к последнему году ХХ века. Но вот опять начинаются какие-то конструктивные процессы, собирание сил. Международный престиж стал подниматься. Однако идет сильное давление с Запада: они там интуитивно чувствуют, что этого колосса можно свалить, только разрушив его духовную основу. Это не от ненависти к России. Это интуитивный страх перед будущим. Потому что впереди — энергетический кризис, а наша страна обладает неиссякаемыми источниками энергии, минеральных запасов, лесов, акваторий — выходы ко всем четырем океанам! Это абсолютно самодостаточная страна. И, конечно, выгоднее было бы ее разделить, раздробить, что частично уже получилось.
— Вы верите в теорию заговоров?
— Нет, не верю. Но в интуитивный страх Запада перед Россией — верю. И этот процесс будет продолжаться, если принять во внимание нашу обезьянью породу: мы и сами охотно перенимаем западный образ жизни. Причем берем далеко не самое лучшее, что в нем есть. И в 90-х годах вообще ничего не делали без советов с Запада. Чихнуть не могли, не посоветовавшись с другом Биллом или другом Гельмутом.
— Разве главная опасность не в нас самих? Кто так охотно разрушал храм Христа Спасителя, как не крестьяне и рабочие?
— Да, а в феврале 17-го года с каким сладострастием они поднимали на штыки белых офицеров, уничтожали церкви!
— Когда-то вы были первым, кто внятно сказал: «Так жить нельзя». Я до сих пор помню в этом фильме сопоставление мощного американского копа и хилого русского милиционера. Потом вы сняли «Россию, которую мы потеряли», затем «Ворошиловского стрелка». И видно, как круто менялись ваши взгляды. Развеивались иллюзии?
— Это вопрос сложный. Еще Толстой говорил: человек должен менять убеждения — стремиться к лучшему. Меняется мир, ситуация в стране, ты приобретаешь новый опыт, новые знания — как же тут не меняться? А тот, кто не меняется, называется «ортодокс». Я — не ортодокс, я меняюсь.
— Хочу зацепиться за это слово: ортодокс. Как известно, на всех языках мира им называют православие.
— Верно, наша православная церковь не меняет и не хочет менять свои установки. Она по-прежнему держится за свое, особое Рождество, за юлианский календарь и так далее. Еще недавно я, как и многие, сетовал на то, что церковь превращается в новый идеологический отдел ЦК КПСС. Но теперь я понимаю, что в условиях криминализации страны церковь, даже такая ортодоксальная и ретроградская, может принести пользу. Хотя как председателю комитета по культуре мне с церковью приходилось много бороться. Они ведь все стремятся прибрать к рукам: отдай им то Рязанский кремль, то еще что-то. Церковь снова превращается в главного помещика страны. Я был верующим, но с той поры, как вдруг все стали верующими и стоят со свечечками, не зная, как их держать, я перестал быть таковым.
— Идти против течения — это в вашем характере?
— Отчасти да. С другой стороны, поверить в эти сказки про седьмой день творения невозможно.
— Однако ими подменяются реальные дела. В северном поселке в разгар лютой зимы прорвало отопление. Что стали делать люди — чинить? Ничуть. Они стали молиться, чтоб Бог прекратил их морозить. И это серьезная вещь: общество болеет неадекватностью.
— Но и без веры нельзя. Человек всегда во что-то верит. Верили в Сталина, как в Бога. И только эта вера позволила восстановить страну за четыре года. А нам сколько понадобится, чтобы ее теперь вернуть к жизни?
— Разве нельзя верить в человека и разум?
— Я как раз в них и верю. Мудрец Солженицын давно говорил: возрождение России может прийти только из провинции. Я много езжу по провинции и с ним совершенно согласен: там народ чище и молодежь лучше. Выходишь из самолета — климат другой, воздух другой, люди совершенно другие.
— Наша политическая жизнь обрела все черты шоу-бизнеса. Выборы — это шоу, и кто эксцентричнее, тот и победит.
— Есть в этом правда. Вы имеете в виду Жириновского?
— Я имею в виду тенденцию.
— Победит, наверное, «Единая Россия», а она совсем не эксцентрична. Но Жириновский победить не может, потому что его партии нет, а есть только ее лидер. И благодаря ему ЛДПР войдет в Думу. А любовь к клоунаде — это свойство русского народа.
— Почему русского? Немецкий народ, было дело, дружно проголосовал, и клоун стал кошмаром для всей Европы.
— Гитлер в начале 30-х не был клоуном. Он выдвинул лозунги, начал их осуществлять, и Германия за считанные годы стала сильнейшей страной Европы. Это был социализм, но с припиской «национал-» — в этом и была его трагическая ошибка. И от этой своей идеологии он начал делать трагические глупости. А голосование за Жириновского носит протестный характер — сам он опасности не представляет.
— На радио «Эхо Москвы» провели голосование: готовы ли слушатели поддержать на выборах такую национал-фигуру, как Лимонов, — 84% ответили, что готовы. Тоже протестное голосование?
— Это радио на 50% слушает творческая интеллигенция. А когда дело касалось разрушения, она всегда была в первых рядах. Подготовила Февральскую революцию, писала приветственные письма японскому микадо, одержавшему победу над русским оружием. Читайте Солженицына!
— То есть Ленин был прав в своем определении интеллигенции?
— Конечно. Но не интеллигенция вообще, а «творческая», «художественная». Врачи, учителя, ученые думают иначе.
— Вы не художественная интеллигенция?
— Нет правил без исключений: я и стараюсь не быть в стаде.
— Меня все-таки волнует судьба вашего нового фильма. Вы его прокатчикам показывали?
— Они были в восторге, но это ничего не значит. Типичный молодой зритель от этого фильма может даже не улыбнуться — он такого юмора уже не понимает. Мой зритель еще не умер, однако он в кинотеатры больше не ходит — у него нет для этого денег, и ему противно, что там все время хрустят кукурузой и разговаривают по мобильникам.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
