Границы дозволенного

Однако массовые акции в Ингушетии, предшествовавшие подписанию документа, а с 4 октября переросшие в протестную многодневку, свидетельствуют о том, что не все здесь так однозначно. Вместо восторженных оценок достигнутого компромисса прозвучали требования отставки Евкурова и отмены договоренностей. Уличные акции – полбеды. Но соглашением недовольны не только простые жители Ингушетии, но и местные депутаты, и представители мусульманского духовенства республики, и первый ее руководитель Руслан Аушев. В чем причина нынешнего «пробуждения» Ингушетии? Только ли речь о недовольстве небольшим документом, состоящим из шести пунктов и двух приложений, или проблема намного масштабнее и она не ограничивается рамками одного лишь Северного Кавказа?

Межреспубликанский спор: краткая история

Значение урегулирования «пограничного спора» между Чечней и Ингушетией трудно переоценить. Эта история тянется еще с советских времен. В 1934‑м Чеченская и Ингушская автономные области были соединены в одну. Еще через два года объединенная автономия получила статус АССР. После депортации чеченцев и ингушей в 1944‑м упраздненную автономную республику разделили между несколькими северокавказскими образованиями и Грузией.

В 1957 году началась реабилитация депортированных народов, включая и восстановление упраздненных ранее национально-административных единиц. В итоге появилась Чечено-Ингушская АССР в новых границах (без Пригородного района и с запретом на заселение ряда высокогорных территорий, но с двумя новыми районами – Шелковским и Наурским). После известных событий 1991 года части некогда единой автономии избрали два разных пути политического развития: одна объявила себя «Чеченской республикой Ичкерией», вторая – Республикой Ингушетия в составе Российской Федерации. Таким образом, Ингушетия является не только самым небольшим по территории субъектом РФ, но и самым молодым. В начале 1992‑го граница между республиками условно прошла по административным рубежам районов бывшей Чечено-Ингушской АССР. После выделения Чечни из единой автономии к ней отошли 11 районов, к Ингушетии – три. Четвертый, Джейрахский, район в составе Ингушетии был образован уже в октябре 1993‑го. Части территорий Малгобекского и Сунженского районов остались спорными.

И хотя определение границ между Чечней и Ингушетией не сопровождалось конфликтами (как это было между Ингушетией и Северной Осетией), проблема время от времени становилась предметом ожесточенных споров и дискуссий. Так, вопрос о Сунженском районе был поднят еще в 1992 году. В итоге было принято компромиссное решение, образованы две администрации – чеченская и ингушская. В 1997‑м лидер Ичкерии Аслан Масхадов и президент Ингушетии Руслан Аушев провели переговоры, чтобы разрядить обстановку, накалившуюся из-за размещения милицейских постов на спорной территории.

Интересно, что с чеченской стороны «правильность» границ ставили под вопрос как «ичкерийцы», так и республиканские власти, лояльные Кремлю. И речь не только об Ахмате и Рамзане Кадыровых. Еще во время первой антисепаратистской кампании президент-лоялист Доку Завгаев (бывший первый секретарь Чечено-Ингушского обкома КПСС) говорил о необходимости уточнить административные рубежи. В марте 2003‑го, когда сепаратистский проект уже не представлял серьезной угрозы, руководство двух республик подписало протокол, в соответствии с которым под юрисдикцией Чечни оставались село Серноводское и станица Ассиновская Сунженского района. Остальная же территория Сунженского района отходила Ингушетии.

Тем не менее вопрос об определении административной границы поднимался еще не раз. В Грозном была даже введена в оборот тема «объединения» двух «братских вайнахских республик», ее в 2006 году озвучил тогдашний председатель Народного собрания (нижней палаты) республиканского парламента Дукуваха Абдурахманов. В дальнейшем «пограничный спор» не раз актуализировался в контексте силовых операций против северокавказского джихадистского подполья, как это было, например, в августе 2012‑го или в апреле 2013 года. Тогда представители Грозного упрекали Магас в недостаточной активности на этом направлении и даже в фактическом потакании экстремистам. В свою очередь, ингушские власти и правоохранители видели в акциях соседей проявления своеобразного гегемонизма и попытки под благовидным предлогом вмешаться в дела их республики. Помимо «силового» фактора проблемы возникали и в отношениях «хозяйствующих субъектов» (дорожно-строительные работы на землях, которые стороны считали «своими»).

При этом центральные власти старались не слишком афишировать свое участие в урегулировании спора. К Москве апеллировали и Грозный, и Магас, но федеральные чиновники отделывались, как правило, общими фразами о необходимости конструктивных подходов. У такой позиции были как плюсы, так и серьезные минусы. Можно понять Москву в том смысле, что активное обсуждение острой земельной проблемы (а на Кавказе существует комплекс представлений о коллективной этнической собственности на «свою землю») чревато конфликтами. Но в то же время попытки кулуарного решения вопросов, имеющих по определению широкий общественный резонанс, делают его либо нелегитимным, либо воспринимаемым, как навязанное решение. И вот в сентябре 2018 года искомый компромисс, казалось, был достигнут. Однако на практике соглашение между Кадыровым и Евкуровым стало лишь новой, но никак не финальной главой в этой длинной истории.

Корни нынешнего протеста

Отвечая на вопрос, почему в Ингушетии соглашение с Чечней, где проживает близкий по языку и традициям вайнахский народ, вызвало такую, мягко говоря, неоднозначную реакцию, надо учитывать целый ряд особенностей ее этнополитического развития в советский и постсоветский период. Думается, лучше всего о восприятии этой ситуации в ингушском обществе в последнее время высказался писатель Исса Кодзоев. По его словам, на протяжении семи десятилетий территория Ингушетии непрерывно сокращалась, и недавнее соглашение с Чечней продолжило эту тенденцию.

Оговоримся сразу: автор статьи не призывает читателя принять точку зрения Кодзоева, известного жесткими и порой неоднозначными оценками (в свое время Дмитрий Рогозин даже обвинил писателя в том, что его роман «Обвал» разжигает межнациональную рознь). Но для ингушского общества, а в особенности для интеллигенции республики депортация 1944 года и передача Пригородного района Северной Осетии остаются тяжелой травмой. Пожалуй, потеря земли, которую ингуши считают «исконно своей», до сих пор переживается болезненнее, чем тяготы переселения. На территории Пригородного района находится село Тарское (бывшее Ангушт), от которого произошло слово «ингуши» – русское наименование этноса с самоназванием «галгай». Более того, сталинская депортация рассматривается как относительно давняя история, тогда как вооруженный осетино-ингушский конфликт имел место в 1992 году. И его последствия еще слишком свежи, живы многие его участники и те, кто рассчитывал на возвращение Пригородного района на основании закона о реабилитации репрессированных народов от 26 апреля 1991 года.

Можно приводить массу контраргументов. И о том, что в период 1944–1957 годов (когда ингуши находились в изгнании) в Пригородном районе появились осетины, многие из которых переселялись туда отнюдь не добровольно (в том числе с территории Грузинской ССР). Более того, начиная с 1960‑х в соседней автономной республике стал активно обновляться жилищный фонд, в результате чего выросло новое поколение, не знающее иной родины, кроме Пригородного района. Надо сказать, что в начале 1990‑х в действиях лидеров ингушского национального движения присутствовал и радикализм, и максимализм, никак не меньший, чем у их оппонентов из Северной Осетии. Да и закон о реабилитации репрессированных народов был плохо проработан, насыщен популистскими положениями о восстановлении справедливости, в том числе и за счет «возврата территорий». Как будто новое население спорных территорий можно было бы сдуть, словно крошки со скатерти!

Как бы то ни было, национальная травма осталась, какой бы иррациональной она ни выглядела в глазах внешних наблюдателей. Тем паче что человеком, достигшим компромисса по Пригородному району, был не кто иной, как нынешний руководитель Ингушетии Юнус-бек Евкуров. В этом контексте соглашение об «обмене территориями» с Чечней воспринимается многими как продолжение политики «сдачи» и «капитуляции». Это, собственно, и сформулировал Исса Кодзоев. Примерно об этом, только гораздо мягче (все-таки профессия политика обязывает), заявил на митинге в Магасе и Руслан Аушев, возглавлявший республику в 1993–2001 годах.

Меж тем в отношениях Чечни и Ингушетии и без того накопилось немало сложностей. Еще в советский период в рамках единой Чечено-Ингушской АССР две составные части автономии имели разную социально-экономическую специализацию. И поскольку в то время приоритет отдавался промышленному сектору, а не аграрному, то территории современной Чечни имели лучшую инфраструктуру (от городов и гостиниц до школ и вузов). Отсюда и устойчивые представления в массовом сознании о привилегированном положении Чечни в сравнении с Ингушетией, неформальном статусе «старшего брата». Добавим к этому и тенденции нулевых годов, когда Чеченская Республика под водительством Кадыровых стала важным символом стабилизации Северного Кавказа. И на общероссийском уровне, конечно, политический вес Рамзана Кадырова несопоставим с ресурсами Юнус-бека Евкурова. Фактически глава Чечни – это федеральный политик, выступающий с инициативами не только по внутренним, но и по внешнеполитическим вопросам, особенно на ближневосточном направлении. Его усилия в Ливии и Сирии получили признание как со стороны МИД, так и белорусских властей (участие в освобождении удерживаемых на ливийской территории граждан Белоруссии).

В беседах со многими выходцами из Ингушетии автору статьи не раз доводилось слышать такое: «Чечня была сепаратистской, наша же республика осталась верной России, но Грозный отстраивают, активно финансируют, чего не скажешь про нас. Неужели, чтобы привлечь внимание к себе, необходимо действовать так же жестко?» Этот вопрос вставал не раз и не два. И он многое помогает понять при объяснении причин нынешней общественной активности. Даже немалые реальные достижения Евкурова, среди которых и компромисс по Пригородному району, и политика по адаптации к мирной жизни вчерашних экстремистов, и попытки взаимодействия с оппозицией и правозащитниками (пускай и непоследовательные), и социально-экономические улучшения, не смогли компенсировать это недовольство. Вопрос о «своей земле» стал тем аргументом, который для определенной части общества перевесил все остальное. Впрочем, следует иметь в виду, что в Ингушетии и раньше оппозиция чувствовала себя намного вольготнее, чем в соседних северокавказских субъектах РФ. Достаточно сказать, что в мае нынешнего года муфтият Ингушетии отлучил Юнус-бека Евкурова от мусульманской общины. Представить такое в Чечне можно только в очень смелых фантазиях!

Сейчас, конечно, самый главный вопрос: где выход из сложившейся ситуации? И простых ответов на него нет и быть не может. Экс-президент Ингушетии Аушев предложил, выступая на митинге в Магасе, следовать «вайнахским обычаям», спросить «совета» у народа. Но тут возникает новый вопрос: а где тогда окажется государство, если перейдет с государственного права на обычное? Ведь прямой диалог с народом звучит красиво, но на практике означает создание прецедента, который спровоцирует волну требований исправить «неправильно» оформленные административные границы. На Северном Кавказе немало историй депортаций, перемещений и территориальных пертурбаций. В то же время кулуарные решения, не учитывающие общественное мнение, приводят к тому, что впоследствии с этим самым мнением надо будет что-то делать. Само по себе оно не рассосется, с ним надо работать, показывая четкие выгоды от рационального решения острого спора. Но такие вещи за один день не делаются. И тем более в рамках одной кампании!

Проблемы Ингушетии, Чечни, а также Кабардино-Балкарии (вспомним недавние столкновения в селе Кенделен) не исчезли с выходом на первый план крымского, донбасского или сирийского сюжетов. Они не получали должного освещения, но от этого не теряли своей актуальности. И крайне важно сегодня браться за эти вопросы аккуратно, находя «золотую середину» между публичностью и кулуарными договоренностями. Не только на Кавказе, но и за его пределами. В противном случае история Магаса может повториться.