«22:04» – это роман о писателе, который собирается написать роман, но ему постоянно что-нибудь мешает. То он обнаружит у себя симптомы наследственного заболевания, медицинское обследование их подтвердит, врач намекнет на возможный смертельный исход, но потом скажет, что для беспокойства нет явных причин – «все выглядит неплохо». То ближайшая подруга внезапно заявит, что хочет от него ребенка, но предложит искусственное оплодотворение, потому что «трахаться с тобой – это было бы как-то странно». То литагентша как бы невзначай обмолвится о том, что новая книга должна быть «несколько более мейнстримной», чем предыдущая, иначе есть опасность, что издатель не примет рукопись и шестизначный аванс придется вернуть. Писатель уже взял деньги, более того, начал их тратить, так что возможность маневра практически исключена.

Так как за главным героем стоит несколько видоизмененная личность автора, молодого американского поэта и прозаика Бена Лернера, мы со временем перестаем видеть границу, разделяющую правду и вымысел, писателя и персонажа. Всю дорогу мы следим за подготовкой к работе над романом. Эти законспектированные сборы, в свою очередь, сами по себе оказываются романом. В итоге в книгу входит ровно то, что предшествовало ее написанию, – кроме самой книги. Таким образом можно расценивать «22:04» как 350-страничное предисловие к роману, который так и не был написан, или же как роман, в буквальном смысле рождающийся у нас на глазах, пока мы ждем от автора чего-то еще.

В интервью зарубежным журналам Лернер неоднократно говорил о том, что не хочет, чтобы его книгу воспринимали как прозу поэта или же как поэму в прозе. Однако именно тот факт, что автор «22:04» еще сравнительно недавно был известен в первую очередь благодаря своим стихам, является своеобразным кодом, ключом к пониманию системы образов. «22:04» – не просто синтез поэзии и прозы, а какой-то совершенно отдельный вид литературы, где одно неотделимо от другого. Говоря «я» в поэтическом произведении, автор всегда имеет в виду себя самого и в то же время нечто совершенно иное, параллельное своему существу. Роман Лернера является точно таким же, как стихотворение, лабиринтом смыслов и отражений. Помимо прочего, к этому нас отсылает автоэпиграф в самом начале книги: «Хасиды рассказывают историю о грядущем мире, которая гласит, что все там будет таким же, как здесь. Такая же комната, как у нас теперь; где спит сейчас наш ребенок, он будет спать и в грядущем мире. Одежду, которую мы носим здесь, мы будем носить и там. Все будет как сейчас, только чуть-чуть по-другому». В этом также заключается главная идея романа: будущее имеет множество ответвлений и вариаций, потому что творится прямо сейчас, в настоящем времени. Для того, чтобы почувствовать эту вариативность в повседневной жизни, расслоенность реальности, поэту необязательно дожидаться «грядущего мира». Для того чтобы быть поэтом, не обязательно писать стихи. Поэтическое мышление – в первую очередь способ смотреть на вещи под определенным углом. Поэзией в романе становятся не только упорядоченные определенным образом слова, но и, например, внутривенная анестезия или же просто спутавшиеся воспоминания.

«Когда бы я ни проходил по Манхэттенскому мосту, мне вспоминалось потом, будто я шел по Бруклинскому. Дело в том, что второй мост виден с первого, и в том, что он красивее. Я оглянулся через плечо на Нижний Манхэттен и увидел блестящую волнистую сталь нового здания Фрэнка Гери, увидел этот небоскреб как вертикальный кусок прибоя; я посмотрел вниз, на воду, и увидел медленно плывущее небольшое судно; на кракелюры за его кормой накладывались отраженные облака, и ненадолго судно показалось мне самолетом».

Вот что еще важно понимать: это именно бруклинский роман. (В интервью журналу Interview Лернер говорил о том, что про его книгу, конечно же, скажут: «очередной бруклинский роман от парня из Бруклина»; очередной – нет, бруклинский – да.) Территория имеет здесь чисто структурное значение. Многие сцены происходят на Манхэттене, где, благодаря особому строению кварталов, невозможно заблудиться. Но место жительства автора и героя, Бруклин, – совсем другая история.

Идеальная симметрия типовых домов из красного кирпича никак не вяжется с геометрическим безумием планировки самого густонаселенного района Нью-Йорка. Бруклин и есть, в некотором смысле, зримая модель «грядущего мира», где улица за ближайшим поворотом остается самой собою, но при этом незаметно меняется ее характер. «Все будет как сейчас, только чуть-чуть по-другому». Странным (хотя, если приглядеться, вполне закономерным) образом модель Бруклина, сама его идея перекликается с идеей романа. Звук Бруклина в начале и в конце одной и той же улицы совсем иной, чем посередине, привкус пыли, которую неизбежно глотает пешеход, минуя перекрестки, меняется квартал за кварталом. Бесконечные повороты, в которых немудрено заплутать (где среди них – твой?). Именно здесь преломляется зрение, позволяя заглянуть за угол еще до того, как ты миновал поворот; и то, что ты увидел прямо сейчас, никогда не совпадет с тем, что в действительности увидишь за этим самым поворотом. Даже если ты вырос на этих улицах или же просто исходил их вдоль и попрек, тщетно пытаясь присвоить пейзаж. Время, как и место, никогда не бывает твоим – это иллюзия, очевидность которой становится понятна именно здесь, среди красного и серого, голубого и зеленого, серебряного и золотого (последние два, конечно же, подделки).

Если долго и неотрывно читать «22:04», есть опасность поймать себя на тех же ощущениях, что возникают, когда читаешь сборник стихов, глотая страницы одну за другой, – занятие, если разобраться, довольно странное и в целом бессмысленное. Реальность, возникающая в стихотворении, требует пристального внимания, осознанного привыкания и длительных передышек. При постоянном контакте она начинает разрушать саму себя. Роман Лернера, будучи книгой, написанной поэтом, нравится автору такое определение или нет, создает субъективный, персонифицированный мир, погружаться в который целиком опасно по той причине, что тебя все равно рано или поздно вытолкнут обратно. Поэзия – область, где постоянное место отведено лишь для одного человека – того, кто ее создает. В этом смысле книга Бена Лерненра – безусловно, поэзия. А потому деление романа на пять частей – не что иное, как подсказка читателю. В идеале каждую следующую стоит читать в отрыве от предыдущей. И только тогда этот сложносочиненный роман сможет по-настоящему увлечь, захватить, окутать тем самым обаянием, что отличает одну книгу от другой. Только тогда он станет понятным, раскроется, подобно элегии, где-то внутри вас, помимо вашей воли. Как ни крути, поэзия и проза здесь постоянно перемигиваются, как два светофора, стоящие на разных углах одного бруклинского перекрестка.