Действительно, в прошлом году товарооборот между Россией и Северной Кореей составил всего $34 млн. Если говорить об импорте из КНДР, то он равнялся $2 млн. Для сравнения, импорт из далекой Ямайки в Россию - $117 млн, то есть в 60 раз больше.

Конечно, санкции ООН играют тут немалую роль, но их значение не следует преувеличивать. До 2016 года санкции ООН касались почти исключительно вооружений, компонентов для ракетной и ядерной программ и предметов роскоши, однако и в то время товарооборот между Россией и КНДР был мизерным. На протяжении последнего десятилетия он колебался на уровне 80-130 миллионов долларов, при этом постепенно снижаясь. За те же 2008-17 годы товарооборот между КНДР и Китаем увеличился с $2,8 млрд до $5,1 млрд, так что к 2017 году объем торговли Северной Кореи с КНР превосходил объем ее торговли с Россией в 65 раз.

Нельзя сказать, что проблема эта не осознается. Обещания увеличить объем взаимной торговли звучат регулярно и стали почти что обязательным риторическим фоном во время официальных контактов между Москвой и Пхеньяном. В 2014-м, в рамках провозглашенного «поворота на Восток», тогдашний министр Минвостокразвития А.С. Галушка пообещал вывести к 2020 году товарооборот на уровень в $1 млрд. Это заявление тогда широко комментировали в отечественной и мировой прессе, говоря, что, дескать, Россия возвращается на Корейский полуостров.

Впрочем, шумиха вскоре затихла, о дерзких планах забыли, а объём товарооборота, проигнорировав предписания руководства, продолжал тем временем сокращаться, снизившись с $114 млн в 2013 году до $78 млн в 2017-м. А потом начали действовать санкции, и медленное снижение сменилось обвалом.

Ничего хорошего в санкциях нет, но даже их отмена ситуацию радикальным образом не изменит. Причина проста: структура северокорейской и российской экономики сейчас такова, что нам просто нечем торговать друг с другом.

В последние десятилетия тремя китами северокорейского экспорта служат минеральное сырье (в первую очередь – каменный уголь и железная руда), морепродукты и рабочая сила.

Понятно, что Россия не нуждается в минеральном сырье из КНДР – у нас своего хватает. Главным (и почти единственным) покупателем северокорейского угля и руды является Китай, потребность которого в этих ресурсах очень высока. Спрос на морепродукты в России тоже значительно ниже, чем у других соседей КНДР - Японии и Китая, куда, в основном, и идут кальмары и гребешок, добытые северокорейскими рыбаками.

А вот северокорейская рабочая сила, дешевая, дисциплинированная, не создающая особых проблем, России действительно нужна. Не случайно, что с 1946-го гастарбайтеры из КНДР присутствуют на территории нашей страны практически постоянно. В 2016 году до 80 тысяч рабочих из КНДР трудилось за границей, в поте лица зарабатывая валюту для государства и своих семей, и более 30 тысяч из них работали в России. Увы, санкции коснулись и их: к концу текущего года все страны, использующие рабочих из КНДР, обязаны вернуть их домой.

С своей стороны, КНДР нуждается во многих российских товарах, но не может их покупать из-за нехватки иностранной валюты (сейчас, конечно, главная причина проблем - санкции ООН).

В этой связи возникают сомнения в реалистичности плана соединить железнодорожные сети России и двух корейских государств, равно как и плана строительства транскорейского газопровода, который, проходя через территорию КНДР, доставлял бы российский газ южнокорейским потребителям. Упоминания этих проектов во время контактов представителей Москвы и Пхеньяна почти столь же обязательно, как и разговоры об увеличении объемов торговли. Саммит во Владивостоке в этом смысле не стал исключением.

Однако разговоры о железной дороге и газопроводе начались лет 15-20 назад. И, увы, скорее всего, они останутся разговорами и на следующие 15-20 лет. На это есть серьезные причины.

Ориентировочная стоимость каждого из двух инфраструктурных проектов – от 5 до 10 миллиардов долларов, а на завершение их потребуется не один год. Понятно, что транскорейский газопровод придется строить с нуля, но и в случае с железной дорогой необходима капитальная реконструкция той линии, которая пройдет по территории КНДР. Северокорейские железные дороги, как показали проведенные российскими специалистами обследования, находятся в катастрофическом состоянии и не смогут справиться со сколь-либо заметным грузопотоком. При использовании существующего пути можно будет пропустить несколько символических поездов, и провести соответствующие торжественные церемонии, но для экономически оправданной работы северокорейский участок будущей магистрали придется строить практически заново.

Однако вкладывать в инфраструктурные проекты свои деньги ни РЖД, ни Газпром не спешат – и, скорее всего, правильно делают. В Москве отлично понимают: как только строительство начнется всерьез, инвесторы неизбежно станут заложниками политики Вашингтона, Сеула и Пхеньяна, любые изменения в которой сорвут проект и принесут им немалые убытки.

А изменения эти более чем вероятны. Даже если Дональд Трамп и Ким Чен Ын договорятся о снятии санкций, что позволит начать строительные работы, где гарантии, что через несколько лет в американо-северокорейских отношениях не случится нового кризиса? А как насчет вероятной – в перспективе практически неизбежной – победы южнокорейских консервативных сил на выборах? Южнокорейские консерваторы убеждены, что с Пхеньяном можно вести дела только с позиции силы, а лучше – не вести дел вообще. В прошлом мы уже видели, как приход консерваторов к власти в Сеуле быстро приводил к прекращению сотрудничества с Севером. А кто может быть уверен в том, что Ким Чен Ын или его генералы не решат, что их стране следует возобновить ядерные испытания?

При таких политических поворотах строительство транскорейской магистрали (или транскорейского газопровода) будет немедленно заморожено, а вложенные в проект деньги станут безвозвратными потерями неосторожных инвесторов. Учитывая, насколько велика вероятность описанных выше сценариев, российские бизнесмены и чиновники не спешат начинать инфраструктурные проекты, хотя и всячески обозначают свой интерес к ним.

Конечно, проекты могут стать реальностью – но только, если ситуация на Корейском полуострове будет оставаться стабильной лет 10-15. В этом случае инвестиции уже не будут казаться столь рискованными. Однако надежды на это, скажем прямо, мало. Другой возможный вариант – финансирование проектов международным консорциумом, что позволит распределить риски, и, возможно, снизить их за счёт привлечения к проектам тех сил, которые могут влиять на политические процессы. Однако и этот вариант пока находится на стадии вялого обсуждения.

Все это не означает, что у российско-северокорейского экономического сотрудничества нет перспектив. Например, гастарбайтеры из КНДР вернуться в Россию при первой же возможности. Вполне могут работать «малые» инфраструктурные проекты – вроде весьма успешного совместного использования пирса в порту Раджин. Наконец, нельзя исключать и того, что некоторые проекты, несмотря на явную убыточность или рискованность, будут поддерживаться из бюджета по политическим соображениям.

Однако в целом к перспективам сотрудничества следует относиться трезво: в обозримом будущем Россия и Северная Корея останутся на периферии экономических интересов друг друга – что, конечно, не исключает сотрудничества между нашими странами в иных сферах.