Архивная публикация 2007 года: "Грамматика добра"
Нужно ли ребенка учить тому, что хорошо и что плохо? Или чувство морали у него врожденное? Необычный союз философов права, исследователей поведения приматов и нейрофизиологов надеется, что нашел корни морали*.Лампе завороженно наблюдал за тем, как врожденная этика грудного ребенка, подобно комку сырой глины, обретает все более сложные очертания под воздействием правовых норм. Удивительнее всего, что дети в ускоренном темпе проходили те же этапы формирования правосознания, которые имели место в человеческой цивилизации.
Исследования Лампе, в частности, показали, что испытуемые в раннем возрасте еще считают месть вполне законной. «Если ему поставили фонарь под глазом, то, пожалуй, и он должен поставить фонарь обидчику», — философствует ребенок, которому только что исполнилось шесть лет. Однако дети старше десяти уже отвергают месть: «Огонь нельзя потушить огнем», — рассуждает 12-летняя девочка.
Око за око — месть в библейском Израиле была совершенно законной. Почти до самого конца Средних веков в Европе царили самоуправство и междоусобица. Только в 1495 году Вормский сейм объявил вне закона на всей территории Священной Римской империи личную месть как причину для войн — по крайней мере, на бумаге. Предполагалось, что с этого момента замирение будет вечным. Насколько известно, в других регионах земного шара законодательство на протяжении столетий развивалось сходным образом: от первоначально интуитивного права до расписанного тщательнейшим образом свода правил, до мельчайших деталей регулирующих жизнь граждан некоторых стран.
По мнению Эрнста-Йоахима Лампе, сходство между историческим развитием правовых норм и развитием правосознания у детей является «весомым доказательством того, что человеческий правопорядок основан на врожденной доправовой интуиции, общей для всех людей». Джон Михаил также считает, что люди — «интуитивные юристы».
Таким образом, люди образуют общества, организованные по определенным образцам, представленным во всех уголках мира: «Аналогичные социальные и культурные условия везде формируют сходное понимание того, что требует и что разрешает закон», — объясняет Лампе.
«Практически повсюду убийства, сексуальные преступления и другие насильственные действия находятся под запретом», — пишет Михаил в статье, опубликованной в апрельском номере научного журнала Trends in Cognitive Sciences (тенденции в когнитивных науках). Уголовно-правовые системы разных стран в своей основе похожи; повсеместно наличествуют такие юридические определения, как ответственности за причиненный ущерб, умышленность или добровольность.
Чтобы выяснить, как обстоят дела с чувством справедливости, антропологи изучали реакции представителей 15 различных племен в ходе игры под названием «Ультиматум» (Ultimatum Game). Правила таковы: получив определенную сумму денег, первый участник решает, какую часть этой суммы дать партнеру. А тот волен принять или отклонить предложенную долю. В случае отказа денег не получит ни один, ни другой.
В развитых странах предлагают, как правило, половину полученной суммы — и такие условия считаются вполне приемлемыми. Если же игрок предлагает четверть суммы, например 25 евро из 100, то в большинстве случаев партнеры отказываются — прекрасно понимая, что остаются ни с чем.
Игра с представителями примитивных народов дала разные результаты. Живущие в тропических лесах Перу племена мачигенга нередко предлагали всего лишь 20% от полученного, что вполне удовлетворяло их партнеров. Такое поведение объясняется жизненным укладом: семьи этого племени живут довольно обособленно друг от друга и редко делятся с чужаками. Понятно, что они рады любому подарку.
Иначе реагировали гнау в Папуа — Новой Гвинее: здесь тестируемые часто отказывались даже от предложенных 70%. В культуре гнау социальный статус человека в большой степени зависит от того, сколько он отдает другим. И попытки одних «заработать очки» на своей исключительной щедрости другими расцениваются как спесь. Кроме того, возможны опасения, что придется оказывать ответную услугу. И тогда уж лучше вообще не получать подарков.
Исследователи пришли к выводу, что принцип справедливости царит во всех культурах, но может трактоваться по-разному.
Еще античные философы предполагали, что человеку изначально присуще ощущение, свидетельствующее о должном и недолжном. Например, Сократ (469—399 годы до Р.Х.) слушался своего внутреннего голоса — даймона — и считал, что он нашептывает каждому человеку, как следует себя вести. По мнению греческого мыслителя, этот голос сильнее доводов разума.
В практической философии подобного мнения придерживались такие светила, как ирландец Фрэнсис Хатчесон (1694—1746). Он считал, что человеку присуще этическое чувство и, следовательно, любовь к ближнему и готовность прийти на помощь. Эту же идею развивал шотландец Дэвид Юм (1711—1776). По его мнению, помимо пяти чувств «гомо сапиенс» обладает еще и врожденным шестым чувством — чувством нравственности. Принимая справедливое или несправедливое решение, он руководствуется не разумом, а именно этим скрытым от его сознания чувством. Юм говорил: «Мораль скорее относится к сфере чувств, а не суждений».
Немец Иммануил Кант (1724—1804) совершенно не разделял эту точку зрения. Свой категорический императив («Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла быть и принципом всеобщего законодательства») он возводил к разуму. Правда, и в его трудах проскальзывают высказывания, из которых следует, что добродетель все же впитывается с молоком матери. Таким образом, каждому «изначально присуще этическое чувство».
Философ права Мальман считает, что философия Канта и представления современной нейрофизиологии в действительности имеют много общего. Разве врожденное этическое чувство не объясняет склонность большинства людей к разумному поведению в понимании Канта?{PAGE}
Но не только философская логика указывает на существование в мозгу человека врожденного центра морали. Нейроимиджинг — изучение мыслительного органа человека с помощью метода наглядного отображения информации — убедительно указывает на существование в мозгу человека некоего этического механизма.
Одно из первых свидетельств существования такого механизма — случай с американским строителем Финеасом Гейджем. С ним произошло примерно то же, что с Элиотом. Правда, он лишился чувства этики не из-за опухоли мозга, а в результате несчастного случая. В 1848 году Гейдж отвечал за проведение взрывных работ при строительстве железной дороги через Вермонт; его задачей было расчистить дорогу от обломков скальных пород. Однажды он принялся утрамбовывать железным прутом взрывчатую смесь в пробитом в скале отверстии, забыв предварительно засыпать его песком.
Раздался взрыв, и железка длиной метр и шириной три сантиметра «выстрелила» Гейджу в голову. Она прошла под левой щекой, выбила глаз, повредила определенные зоны мозга, пробила череп в районе затылка и упала на землю далеко позади Гейджа. К удивлению испуганных коллег, Гейдж вскоре пришел в себя, смог сам уйти с места происшествия и уже через несколько месяцев был здоров. Гейдж мог говорить, учиться и думать так же, как и прежде. Но он стал совершенно другим. Некогда честный человек, оставшиеся 13 лет своей жизни он был известен лживостью и капризностью, на него стало невозможно положиться.
По словам Джона Харлоу, домашнего врача Гейджа, «нарушился баланс между его умственными способностями и животными инстинктами». Железный прут разрушил некий этический центр головного мозга. Однако это предположение врача осталось без доказательств, поскольку Гейдж умер собственной смертью и был похоронен без вскрытия. Но дальновидный Харлоу добился, чтобы через пять лет после смерти Гейджа его останки эксгумировали и череп поместили в витрину Гарвардского медицинского института — чтобы впоследствии медики могли изучить этот интересный случай.
И действительно, спустя 150 лет феноменальным экспонатом заинтересовались нейрофизиологи Ханна и Антонио Дамасио. Они фотографировали череп со всех сторон, просвечивали его рентгеновскими лучами и создали его трехмерное компьютерное изображение. Затем в полученный виртуальный череп они спроецировали изображение мозга. Посредством компьютерной имитации исследователи точно воспроизвели траекторию прута, прошедшего сквозь мозговые ткани. Они выяснили, что прут повредил только центральную лобную часть мозга.
Из этого ученые сделали вывод, что в лобной части мозга должны существовать два центра: один — в боковой лобной части, отвечающий за абстрактные мыслительные процессы, такие как речь и счет. Этот центр не пострадал и продолжал нормально функционировать. Другой центр должен располагаться между двумя полушариями головного мозга. Он играет большую роль при принятии социальных решений. Вот этот-то этический центр в мозгу Гейджа и был разрушен.
Компьютерная аутопсия дала толчок целому ряду исследований, целью которых было как можно более точно определить местонахождение такого этического центра в человеческом мозге. Нейропсихолог Дамасио, недавно перешедший в Университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, нашел большое число пациентов с повреждениями головного мозга. Он тщательно их обследовал и в своих трудах описал проявления их нравственной ограниченности. В частности, среди обследованных им пациентов был Элиот, а также еще пять человек, недавно прошедших тестирование на чувство этики.
Пять лет назад 33-летний философ Джошуа Грин из Гарварда, положил начало исследованиям еще в одном направлении. Люди с отклонениями в социальном поведении интересовали его в меньшей степени. Он первым пришел к идее заставить здоровых людей размышлять над этическими проблемами, отслеживая происходящие при этом в их мозгу процессы с помощью магнитно-резонансной томографии.
Он обнаружил, что в мозгу человека происходит борьба между рассудком и эмоциями. Особенно ярко это проявляется при постановке проблемы с плачущим ребенком: во время войны мирные граждане, в том числе мать с грудным ребенком, прячутся от вражеского отряда в бункере. Внезапно младенец начинает реветь. Если ребенок не прекратит орать, их обнаружат враги — и тогда убьют всех. Только задушив ребенка, мать может заставить его замолчать.
Следует ли ей убить ребенка? Нейроимиджинг показал, что при столкновении с этой проблемой регулярно возбуждаются две зоны головного мозга: та, в которой осуществляется когнитивный контроль, рациональное мышление. И другая, в которой рождаются чувства. Грин пишет: «Кажется, будто отвечающая за эмоции зона кричит: «Не делай этого!» А другая возражает: «Может быть, все же имеет смысл?..»
Это свидетельствует о том, что не один разум определяет, что есть добро, а что зло. Этическое чувство не обходится без изрядной доли эмоций. Очевидно, что участие чувств — наследие эволюционного процесса. Это подтверждается и другими исследованиями Грина.
Сценарий 1. Водитель автомобиля видит лежащего на обочине дороги прохожего. Он в крови, у него сильно повреждена нога. Скорей везти пострадавшего в больницу, чтобы врачи спасли ему ногу, несмотря на то, что в результате будут испорчены новые кожаные сиденья стоимостью $200? Из опросов, проведенных ранее другими исследователями, известно, что подавляющее большинство считают аморальным отказать в помощи истекающему кровью человеку.
Сценарий 2. Посыльный приносит письмо от известной благотворительной организации с просьбой пожертвовать $200 для спасения от голодной смерти людей в одной из развивающихся стран. Большинство людей отказывают в пожертвовании.
С помощью магнитно-резонансной томографии Грин и его коллеги исследовали, что происходит в мозгу испытуемых. Когда они думали об истекающем кровью прохожем, возбуждались участки мозга, отвечающие за эмоции и социальную компетенцию; когда же они думали о пожертвовании для голодающих, эти участки мозга оставались спокойными.{PAGE}
По мнению Грина, такие результаты объясняются эволюцией, которая не готовила человека к безличным решениям вроде абстрактного перевода денег. «Гомо сапиенс» — социальное существо. Люди традиционно жили родами, в которых все знали друг друга. На протяжении многих тысячелетий человек не мог бросить в беде истекающего кровью сородича без серьезных последствий для собственной жизни.
Группам, члены которых помогали друг другу, было легче преодолевать самые серьезные кризисы. Вот почему люди до нынешнего дня испытывают такие чувства, как самоотверженность и забота о ближнем. В результате в мозгу человека глубоко укоренилось чувство справедливости и необходимости наказания преступников.
Поэтому когда людям приходится решать этическую задачу, они в гораздо большей степени руководствуются чувствами, нежели разумом. «Эмоции сильнее правил, — говорит исследователь приматов Франс де Вааль. — Они — наш компас».
Однако этот древний механизм действует главным образом в непосредственном окружении человека. На расстоянии и по отношению к незнакомым людям альтруистический импульс слабеет. «Наши социальные инстинкты создавались не в расчете на современный мир», — говорит Грин.
Ведь, по мнению де Вааля, чувство должного и недолжного коренится гораздо глубже в прошлом племен, чем когда-либо предполагали философы. Об этом свидетельствует и то, что обезьяны — наши ближайшие родственники в животном мире — демонстрируют удивительные побуждения, когда их сородичи оказываются в беде. Например, один шимпанзе в зоопарке утонул, пытаясь спасти упавшего в воду детеныша.
Конечно, из этого наблюдения нельзя сделать вывод, что у обезьян есть чувство этики, сравнимое с человеческим. Однако очевидно, что у них есть некие эмоциональные структуры, из которых и возникла мораль «гомо сапиенса». В своей последней книге, «Приматы и философы — как развивалась мораль», зоолог де Вааль утверждает: этика ни в коем случае не является человеческим изобретением.
«В нашем поведении нет ничего уникального», — говорит он, основываясь на результатах тридцатилетних интенсивных наблюдений за шимпанзе и бонобо.
Де Вааль и его сотрудница Сара Броснан утверждают, что обнаружили у обезьян и чувство справедливости — еще одну ступень на пути к этике человека. Они научили капуцинов бартеру: за камешек обезьяны получали кусочек огурца. И большинство таким обменом было довольно.
Но однажды некоторые обезьяны за камень стали получать виноград, который им гораздо вкуснее. И те обезьяны, которые и в дальнейшем получали лишь огурец, поняли, что их надувают, подсовывая что-то не слишком хорошее. Они потеряли всякий интерес к обмену. А некоторые даже демонстративно стали выбрасывать полученные кусочки огурцов. Такой протест свидетельствует о том, что в их мозгу глубоко укоренилось чувство справедливости.
Но каким образом из простых правил обезьяньего общества развилась утонченная человеческая мораль? Де Вааль представляет себе в этой связи русскую матрешку, глубинное эмпатическое «содержимое» которой всегда остается неизменным, как неизменна и способность к сопереживанию, свойственная как современному человеку, так и его ближайшему родственнику — обезьяне. Каждая последующая «оболочка», возникающая в процессе эволюции, позволяла «гомо сапиенсу» все больше и больше идентифицировать себя с себе подобными и жить в группах.
Сегодня ученые считают, что обнаружили биологические структуры, заставляющие людей сочувствовать и сопереживать. В мозгу человека, хватающего предмет, и в мозгу человека, за ним наблюдающего, возбуждаются одни и те же нервные клетки. Именно благодаря этим так называемым зеркальным нейронам человек может «проигрывать» в своем мозгу ощущения других людей. Не здесь ли источник сочувствия, а следовательно, и этики в целом?
Осознав мораль как результат эволюции, легко прийти к выводу, что границы дозволенного и недозволенного определяются самой природой — по принципу: раз этические оценки действительно результат врожденного морального императива, то они как бы находятся на особом положении и обязательны для всех. Мальман считает, что это очень распространенное «натуралистическое умозаключение» ошибочно и потому совершенно недопустимо. Существующее положение вещей ничего не говорит о том, каким оно должно быть.
Возьмем, к примеру, эвтаназию. Согласно врожденным этическим представлениям, попустительство не столь страшно, как совершение некоторых поступков. По словам психолога Хаузера именно поэтому нам кажется более правильным позволить неизлечимому больному медленно умирать, чем избавить его от страданий, дав сверхдозу болеутоляющего.
Хотя, по мнению Хаузера, с этической точки зрения было бы правильнее разрешить активную эвтаназию, как это сделали в Бельгии и Нидерландах. Конечно, этические ощущения людей нельзя недооценивать. Необходимо тщательно исследовать, достаточно ли весомы аргументы в пользу эвтаназии, чтобы преодолеть этический протест общества.
Одно из свойств этического инстинкта состоит в том, что он не требует конкретных действий, иначе не нужны были бы ни законы, ни тюрьмы. В первую очередь людей интересует личный успех, они стремятся к высокому социальному статусу, благосостоянию и власти. Мальман пишет: «Ради такого успеха большинство не готово шагать по трупам. Однако люди не слишком стремятся и к нравственному героизму».
Вся история человечества вплоть до нынешнего дня полна войн, резни и несправедливостей. Слабость врожденного морального инстинкта человека не оставляет сомнений.
Однако данный инстинкт вполне способен породить понимание: человечеству необходима правовая система, подобная тем, которые сегодня обеспечивают мир на значительной части планеты. Юрист и философ Мальман убежден, что этическая интуиция обладает некой центробежной силой, которая постепенно будет преобразовывать мир к лучшему.
Ведь в последние века наблюдается тенденция к постоянному уменьшению насилия в пересчете на численность мирового населения. Некогда рабство повсеместно считалось законным, сегодня оно вне закона практически во всех странах мира. До сравнительно недавнего времени публичные казни были увеселением для народа, теперь же смертная казнь становится все большей редкостью. Только за 20 последних лет от ее применения отказалось каждое второе государство, в котором совсем недавно она была обычным явлением.
Нужно ли ребенка учить тому, что хорошо и что плохо? Или чувство морали у него врожденное? Необычный союз философов права, исследователей поведения приматов и нейрофизиологов надеется, что нашел корни морали*.Лампе завороженно наблюдал за тем, как врожденная этика грудного ребенка, подобно комку сырой глины, обретает все более сложные очертания под воздействием правовых норм. Удивительнее всего, что дети в ускоренном темпе проходили те же этапы формирования правосознания, которые имели место в человеческой цивилизации.
Исследования Лампе, в частности, показали, что испытуемые в раннем возрасте еще считают месть вполне законной. «Если ему поставили фонарь под глазом, то, пожалуй, и он должен поставить фонарь обидчику», — философствует ребенок, которому только что исполнилось шесть лет. Однако дети старше десяти уже отвергают месть: «Огонь нельзя потушить огнем», — рассуждает 12-летняя девочка.
Око за око — месть в библейском Израиле была совершенно законной. Почти до самого конца Средних веков в Европе царили самоуправство и междоусобица. Только в 1495 году Вормский сейм объявил вне закона на всей территории Священной Римской империи личную месть как причину для войн — по крайней мере, на бумаге. Предполагалось, что с этого момента замирение будет вечным. Насколько известно, в других регионах земного шара законодательство на протяжении столетий развивалось сходным образом: от первоначально интуитивного права до расписанного тщательнейшим образом свода правил, до мельчайших деталей регулирующих жизнь граждан некоторых стран.
По мнению Эрнста-Йоахима Лампе, сходство между историческим развитием правовых норм и развитием правосознания у детей является «весомым доказательством того, что человеческий правопорядок основан на врожденной доправовой интуиции, общей для всех людей». Джон Михаил также считает, что люди — «интуитивные юристы».
Таким образом, люди образуют общества, организованные по определенным образцам, представленным во всех уголках мира: «Аналогичные социальные и культурные условия везде формируют сходное понимание того, что требует и что разрешает закон», — объясняет Лампе.
«Практически повсюду убийства, сексуальные преступления и другие насильственные действия находятся под запретом», — пишет Михаил в статье, опубликованной в апрельском номере научного журнала Trends in Cognitive Sciences (тенденции в когнитивных науках). Уголовно-правовые системы разных стран в своей основе похожи; повсеместно наличествуют такие юридические определения, как ответственности за причиненный ущерб, умышленность или добровольность.
Чтобы выяснить, как обстоят дела с чувством справедливости, антропологи изучали реакции представителей 15 различных племен в ходе игры под названием «Ультиматум» (Ultimatum Game). Правила таковы: получив определенную сумму денег, первый участник решает, какую часть этой суммы дать партнеру. А тот волен принять или отклонить предложенную долю. В случае отказа денег не получит ни один, ни другой.
В развитых странах предлагают, как правило, половину полученной суммы — и такие условия считаются вполне приемлемыми. Если же игрок предлагает четверть суммы, например 25 евро из 100, то в большинстве случаев партнеры отказываются — прекрасно понимая, что остаются ни с чем.
Игра с представителями примитивных народов дала разные результаты. Живущие в тропических лесах Перу племена мачигенга нередко предлагали всего лишь 20% от полученного, что вполне удовлетворяло их партнеров. Такое поведение объясняется жизненным укладом: семьи этого племени живут довольно обособленно друг от друга и редко делятся с чужаками. Понятно, что они рады любому подарку.
Иначе реагировали гнау в Папуа — Новой Гвинее: здесь тестируемые часто отказывались даже от предложенных 70%. В культуре гнау социальный статус человека в большой степени зависит от того, сколько он отдает другим. И попытки одних «заработать очки» на своей исключительной щедрости другими расцениваются как спесь. Кроме того, возможны опасения, что придется оказывать ответную услугу. И тогда уж лучше вообще не получать подарков.
Исследователи пришли к выводу, что принцип справедливости царит во всех культурах, но может трактоваться по-разному.
Еще античные философы предполагали, что человеку изначально присуще ощущение, свидетельствующее о должном и недолжном. Например, Сократ (469—399 годы до Р.Х.) слушался своего внутреннего голоса — даймона — и считал, что он нашептывает каждому человеку, как следует себя вести. По мнению греческого мыслителя, этот голос сильнее доводов разума.
В практической философии подобного мнения придерживались такие светила, как ирландец Фрэнсис Хатчесон (1694—1746). Он считал, что человеку присуще этическое чувство и, следовательно, любовь к ближнему и готовность прийти на помощь. Эту же идею развивал шотландец Дэвид Юм (1711—1776). По его мнению, помимо пяти чувств «гомо сапиенс» обладает еще и врожденным шестым чувством — чувством нравственности. Принимая справедливое или несправедливое решение, он руководствуется не разумом, а именно этим скрытым от его сознания чувством. Юм говорил: «Мораль скорее относится к сфере чувств, а не суждений».
Немец Иммануил Кант (1724—1804) совершенно не разделял эту точку зрения. Свой категорический императив («Поступай так, чтобы максима твоей воли всегда могла быть и принципом всеобщего законодательства») он возводил к разуму. Правда, и в его трудах проскальзывают высказывания, из которых следует, что добродетель все же впитывается с молоком матери. Таким образом, каждому «изначально присуще этическое чувство».
Философ права Мальман считает, что философия Канта и представления современной нейрофизиологии в действительности имеют много общего. Разве врожденное этическое чувство не объясняет склонность большинства людей к разумному поведению в понимании Канта?{PAGE}
Но не только философская логика указывает на существование в мозгу человека врожденного центра морали. Нейроимиджинг — изучение мыслительного органа человека с помощью метода наглядного отображения информации — убедительно указывает на существование в мозгу человека некоего этического механизма.
Одно из первых свидетельств существования такого механизма — случай с американским строителем Финеасом Гейджем. С ним произошло примерно то же, что с Элиотом. Правда, он лишился чувства этики не из-за опухоли мозга, а в результате несчастного случая. В 1848 году Гейдж отвечал за проведение взрывных работ при строительстве железной дороги через Вермонт; его задачей было расчистить дорогу от обломков скальных пород. Однажды он принялся утрамбовывать железным прутом взрывчатую смесь в пробитом в скале отверстии, забыв предварительно засыпать его песком.
Раздался взрыв, и железка длиной метр и шириной три сантиметра «выстрелила» Гейджу в голову. Она прошла под левой щекой, выбила глаз, повредила определенные зоны мозга, пробила череп в районе затылка и упала на землю далеко позади Гейджа. К удивлению испуганных коллег, Гейдж вскоре пришел в себя, смог сам уйти с места происшествия и уже через несколько месяцев был здоров. Гейдж мог говорить, учиться и думать так же, как и прежде. Но он стал совершенно другим. Некогда честный человек, оставшиеся 13 лет своей жизни он был известен лживостью и капризностью, на него стало невозможно положиться.
По словам Джона Харлоу, домашнего врача Гейджа, «нарушился баланс между его умственными способностями и животными инстинктами». Железный прут разрушил некий этический центр головного мозга. Однако это предположение врача осталось без доказательств, поскольку Гейдж умер собственной смертью и был похоронен без вскрытия. Но дальновидный Харлоу добился, чтобы через пять лет после смерти Гейджа его останки эксгумировали и череп поместили в витрину Гарвардского медицинского института — чтобы впоследствии медики могли изучить этот интересный случай.
И действительно, спустя 150 лет феноменальным экспонатом заинтересовались нейрофизиологи Ханна и Антонио Дамасио. Они фотографировали череп со всех сторон, просвечивали его рентгеновскими лучами и создали его трехмерное компьютерное изображение. Затем в полученный виртуальный череп они спроецировали изображение мозга. Посредством компьютерной имитации исследователи точно воспроизвели траекторию прута, прошедшего сквозь мозговые ткани. Они выяснили, что прут повредил только центральную лобную часть мозга.
Из этого ученые сделали вывод, что в лобной части мозга должны существовать два центра: один — в боковой лобной части, отвечающий за абстрактные мыслительные процессы, такие как речь и счет. Этот центр не пострадал и продолжал нормально функционировать. Другой центр должен располагаться между двумя полушариями головного мозга. Он играет большую роль при принятии социальных решений. Вот этот-то этический центр в мозгу Гейджа и был разрушен.
Компьютерная аутопсия дала толчок целому ряду исследований, целью которых было как можно более точно определить местонахождение такого этического центра в человеческом мозге. Нейропсихолог Дамасио, недавно перешедший в Университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, нашел большое число пациентов с повреждениями головного мозга. Он тщательно их обследовал и в своих трудах описал проявления их нравственной ограниченности. В частности, среди обследованных им пациентов был Элиот, а также еще пять человек, недавно прошедших тестирование на чувство этики.
Пять лет назад 33-летний философ Джошуа Грин из Гарварда, положил начало исследованиям еще в одном направлении. Люди с отклонениями в социальном поведении интересовали его в меньшей степени. Он первым пришел к идее заставить здоровых людей размышлять над этическими проблемами, отслеживая происходящие при этом в их мозгу процессы с помощью магнитно-резонансной томографии.
Он обнаружил, что в мозгу человека происходит борьба между рассудком и эмоциями. Особенно ярко это проявляется при постановке проблемы с плачущим ребенком: во время войны мирные граждане, в том числе мать с грудным ребенком, прячутся от вражеского отряда в бункере. Внезапно младенец начинает реветь. Если ребенок не прекратит орать, их обнаружат враги — и тогда убьют всех. Только задушив ребенка, мать может заставить его замолчать.
Следует ли ей убить ребенка? Нейроимиджинг показал, что при столкновении с этой проблемой регулярно возбуждаются две зоны головного мозга: та, в которой осуществляется когнитивный контроль, рациональное мышление. И другая, в которой рождаются чувства. Грин пишет: «Кажется, будто отвечающая за эмоции зона кричит: «Не делай этого!» А другая возражает: «Может быть, все же имеет смысл?..»
Это свидетельствует о том, что не один разум определяет, что есть добро, а что зло. Этическое чувство не обходится без изрядной доли эмоций. Очевидно, что участие чувств — наследие эволюционного процесса. Это подтверждается и другими исследованиями Грина.
Сценарий 1. Водитель автомобиля видит лежащего на обочине дороги прохожего. Он в крови, у него сильно повреждена нога. Скорей везти пострадавшего в больницу, чтобы врачи спасли ему ногу, несмотря на то, что в результате будут испорчены новые кожаные сиденья стоимостью $200? Из опросов, проведенных ранее другими исследователями, известно, что подавляющее большинство считают аморальным отказать в помощи истекающему кровью человеку.
Сценарий 2. Посыльный приносит письмо от известной благотворительной организации с просьбой пожертвовать $200 для спасения от голодной смерти людей в одной из развивающихся стран. Большинство людей отказывают в пожертвовании.
С помощью магнитно-резонансной томографии Грин и его коллеги исследовали, что происходит в мозгу испытуемых. Когда они думали об истекающем кровью прохожем, возбуждались участки мозга, отвечающие за эмоции и социальную компетенцию; когда же они думали о пожертвовании для голодающих, эти участки мозга оставались спокойными.{PAGE}
По мнению Грина, такие результаты объясняются эволюцией, которая не готовила человека к безличным решениям вроде абстрактного перевода денег. «Гомо сапиенс» — социальное существо. Люди традиционно жили родами, в которых все знали друг друга. На протяжении многих тысячелетий человек не мог бросить в беде истекающего кровью сородича без серьезных последствий для собственной жизни.
Группам, члены которых помогали друг другу, было легче преодолевать самые серьезные кризисы. Вот почему люди до нынешнего дня испытывают такие чувства, как самоотверженность и забота о ближнем. В результате в мозгу человека глубоко укоренилось чувство справедливости и необходимости наказания преступников.
Поэтому когда людям приходится решать этическую задачу, они в гораздо большей степени руководствуются чувствами, нежели разумом. «Эмоции сильнее правил, — говорит исследователь приматов Франс де Вааль. — Они — наш компас».
Однако этот древний механизм действует главным образом в непосредственном окружении человека. На расстоянии и по отношению к незнакомым людям альтруистический импульс слабеет. «Наши социальные инстинкты создавались не в расчете на современный мир», — говорит Грин.
Ведь, по мнению де Вааля, чувство должного и недолжного коренится гораздо глубже в прошлом племен, чем когда-либо предполагали философы. Об этом свидетельствует и то, что обезьяны — наши ближайшие родственники в животном мире — демонстрируют удивительные побуждения, когда их сородичи оказываются в беде. Например, один шимпанзе в зоопарке утонул, пытаясь спасти упавшего в воду детеныша.
Конечно, из этого наблюдения нельзя сделать вывод, что у обезьян есть чувство этики, сравнимое с человеческим. Однако очевидно, что у них есть некие эмоциональные структуры, из которых и возникла мораль «гомо сапиенса». В своей последней книге, «Приматы и философы — как развивалась мораль», зоолог де Вааль утверждает: этика ни в коем случае не является человеческим изобретением.
«В нашем поведении нет ничего уникального», — говорит он, основываясь на результатах тридцатилетних интенсивных наблюдений за шимпанзе и бонобо.
Де Вааль и его сотрудница Сара Броснан утверждают, что обнаружили у обезьян и чувство справедливости — еще одну ступень на пути к этике человека. Они научили капуцинов бартеру: за камешек обезьяны получали кусочек огурца. И большинство таким обменом было довольно.
Но однажды некоторые обезьяны за камень стали получать виноград, который им гораздо вкуснее. И те обезьяны, которые и в дальнейшем получали лишь огурец, поняли, что их надувают, подсовывая что-то не слишком хорошее. Они потеряли всякий интерес к обмену. А некоторые даже демонстративно стали выбрасывать полученные кусочки огурцов. Такой протест свидетельствует о том, что в их мозгу глубоко укоренилось чувство справедливости.
Но каким образом из простых правил обезьяньего общества развилась утонченная человеческая мораль? Де Вааль представляет себе в этой связи русскую матрешку, глубинное эмпатическое «содержимое» которой всегда остается неизменным, как неизменна и способность к сопереживанию, свойственная как современному человеку, так и его ближайшему родственнику — обезьяне. Каждая последующая «оболочка», возникающая в процессе эволюции, позволяла «гомо сапиенсу» все больше и больше идентифицировать себя с себе подобными и жить в группах.
Сегодня ученые считают, что обнаружили биологические структуры, заставляющие людей сочувствовать и сопереживать. В мозгу человека, хватающего предмет, и в мозгу человека, за ним наблюдающего, возбуждаются одни и те же нервные клетки. Именно благодаря этим так называемым зеркальным нейронам человек может «проигрывать» в своем мозгу ощущения других людей. Не здесь ли источник сочувствия, а следовательно, и этики в целом?
Осознав мораль как результат эволюции, легко прийти к выводу, что границы дозволенного и недозволенного определяются самой природой — по принципу: раз этические оценки действительно результат врожденного морального императива, то они как бы находятся на особом положении и обязательны для всех. Мальман считает, что это очень распространенное «натуралистическое умозаключение» ошибочно и потому совершенно недопустимо. Существующее положение вещей ничего не говорит о том, каким оно должно быть.
Возьмем, к примеру, эвтаназию. Согласно врожденным этическим представлениям, попустительство не столь страшно, как совершение некоторых поступков. По словам психолога Хаузера именно поэтому нам кажется более правильным позволить неизлечимому больному медленно умирать, чем избавить его от страданий, дав сверхдозу болеутоляющего.
Хотя, по мнению Хаузера, с этической точки зрения было бы правильнее разрешить активную эвтаназию, как это сделали в Бельгии и Нидерландах. Конечно, этические ощущения людей нельзя недооценивать. Необходимо тщательно исследовать, достаточно ли весомы аргументы в пользу эвтаназии, чтобы преодолеть этический протест общества.
Одно из свойств этического инстинкта состоит в том, что он не требует конкретных действий, иначе не нужны были бы ни законы, ни тюрьмы. В первую очередь людей интересует личный успех, они стремятся к высокому социальному статусу, благосостоянию и власти. Мальман пишет: «Ради такого успеха большинство не готово шагать по трупам. Однако люди не слишком стремятся и к нравственному героизму».
Вся история человечества вплоть до нынешнего дня полна войн, резни и несправедливостей. Слабость врожденного морального инстинкта человека не оставляет сомнений.
Однако данный инстинкт вполне способен породить понимание: человечеству необходима правовая система, подобная тем, которые сегодня обеспечивают мир на значительной части планеты. Юрист и философ Мальман убежден, что этическая интуиция обладает некой центробежной силой, которая постепенно будет преобразовывать мир к лучшему.
Ведь в последние века наблюдается тенденция к постоянному уменьшению насилия в пересчете на численность мирового населения. Некогда рабство повсеместно считалось законным, сегодня оно вне закона практически во всех странах мира. До сравнительно недавнего времени публичные казни были увеселением для народа, теперь же смертная казнь становится все большей редкостью. Только за 20 последних лет от ее применения отказалось каждое второе государство, в котором совсем недавно она была обычным явлением.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
