Архивная публикация 2006 года: "Лихачев: образ и жизнь"
28 ноября академику Лихачеву — 100 лет. Не знаем, будут ли к этой знаменательной дате проведены социологические опросы среди старшего, среднего и младшего поколений интеллектуалов — кто и что знает о нем; но почти уверены, что все ответы очевидны заранее.Старшие скажут: великий ученый и совесть нации. Примерно так верующие говорят о святых. Житие для них важнее жизнеописания, мистический смысл выше низкой биографической правды. Средние уважительно-иронично произнесут: крупный специалист, вождь дикого племени советской интеллигенции. Примерно так ближайшие потомки отзываются о любых своих крупных предшественниках, отдавая должное, но подчеркивая дистанцию. Младшие скажут: человек из легенды. И замолчат. Потому что не знают, что еще добавить. Примерно так обсуждают сегодняшние маленькие дети: вправду ли жил Пушкин или Александр Сергеевич как Дед Мороз — то ли он есть, то ли нет его. Но все равно сказка важная, расстаться с ней было бы жалко.
Собственно, столетие — это такой особый мифологический рубеж, который позволяет переключить смысловой регистр, окончательно вывести образ выдающегося человека из подчинения законам реальной истории и, наоборот, ввести его фигуру в нормальный биографический ряд. При жизни человек публичный обречен на постоянное смешение мифа и правды («смешать, но не взбалтывать»); при этом правда не до конца правдива, миф не полностью мифологичен. Герой на виду — и все же тщательно скрывает свою частную жизнь; он играет важную социальную роль — и оценка этой роли автоматически влияет на отношение к его биографии, делает современников не восприимчивыми к одной части информации и чересчур внимательными к другой. После кончины выдающейся личности в дело вступает слабеющая память разных поколений; она, как резец, стачивает лишние детали и готовит образ к переходу в вечность, а биографию — к возвращению в конкретные обстоятельства места и времени. Наконец, настает пора окончательно разлучить легенду с жизнью, жизнеописание с житием. Этот процесс вызывает двойное неприятие; тем, кто нуждается в просветленном мифе, не нужна горьковатая обыденность научного знания; тем, кто мерит судьбу документально подтвержденными фактами, как нож острый — легендарный пафос культа предков. Однако ж от приятия и неприятия ничего не зависит; процесс объективен и неизбежен; и те, и другие по-своему правы: мифологизаторы не профаны, а художники, творящие из сырой действительности пример для подражания; академические биографы — не Хамы, подглядывающие за наготой отца своего, но сторожа бытовой истины, от которой никуда не денешься.
В ближайшие годы, когда отгремят праздничные фанфары, Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (так его было принято называть когда-то: звание, имя, отчество) тоже станет а) объектом исследования, б) субъектом предания.
Чем меньше массовое сознание образованного сословия (а образованное сословие, вопреки самомнению, тоже имеет свое измерение массового сознания) будет восприимчиво к конкретным деталям лихачевской жизни, к подробностям его деятельности, тем яснее в его образе будут проступать идеальные черты светской святости. Человек положил жизнь на то, чтобы защищать интеллигенцию, представлять ее интересы перед лицом общества и власти; он безупречно честно выполнил свой нравственный долг перед наукой, литературой, перед культурой в целом; он не дал русской истории окончательно распасться на два несоединимых пласта, русско-советский и собственно русский. И это будет высокой правдой мечты об идеале, к которому Лихачев, как всякий масштабный просветитель, осознанно стремился.
Одновременно будут выходить малыми тиражами книги, в которых идеальный образ подвергнется спектральному анализу, отдельные эпизоды, слова и поступки станут расцениваться по-разному. Иные — мягче и возвышенней, чем это может позволить себе даже мифологическое сознание. Иные — жестче и холоднее, чем это могло представить себе среднее поколение, критичное и насмешливое. И тут тоже будет содержаться своя правда. Правда конкретного знания и суд исторических обстоятельств, подлежащих трезвой, подчас слишком трезвой оценке.
Но полной правды не будет ни там, ни тут. Потому что полная правда содержалась только в самом Дмитрии Сергеевиче Лихачеве. В том, как он выходил на прогулку, держал в руках книгу, общался с близкими, спорил с оппонентами, убеждал властителей, сознавал свой масштаб, демонстрировал смиренную скромность, аукался с Питером и вступал в диалог с Москвой. И в том, как выходил на трибуну депутатского съезда, именем истории отговаривая Горбачева избираться от народа, напрямую. Что заранее обрекало Горбачева на Форос. Хотя, может быть, и избавляло Россию от более серьезных потрясений; впрочем, не уверены. Этого, смешанного, единого в противоречивых проявлениях Лихачева, больше не будет. Будет биография и будет миф. А мы Лихачева — застали. Нам повезло.
28 ноября академику Лихачеву — 100 лет. Не знаем, будут ли к этой знаменательной дате проведены социологические опросы среди старшего, среднего и младшего поколений интеллектуалов — кто и что знает о нем; но почти уверены, что все ответы очевидны заранее.Старшие скажут: великий ученый и совесть нации. Примерно так верующие говорят о святых. Житие для них важнее жизнеописания, мистический смысл выше низкой биографической правды. Средние уважительно-иронично произнесут: крупный специалист, вождь дикого племени советской интеллигенции. Примерно так ближайшие потомки отзываются о любых своих крупных предшественниках, отдавая должное, но подчеркивая дистанцию. Младшие скажут: человек из легенды. И замолчат. Потому что не знают, что еще добавить. Примерно так обсуждают сегодняшние маленькие дети: вправду ли жил Пушкин или Александр Сергеевич как Дед Мороз — то ли он есть, то ли нет его. Но все равно сказка важная, расстаться с ней было бы жалко.
Собственно, столетие — это такой особый мифологический рубеж, который позволяет переключить смысловой регистр, окончательно вывести образ выдающегося человека из подчинения законам реальной истории и, наоборот, ввести его фигуру в нормальный биографический ряд. При жизни человек публичный обречен на постоянное смешение мифа и правды («смешать, но не взбалтывать»); при этом правда не до конца правдива, миф не полностью мифологичен. Герой на виду — и все же тщательно скрывает свою частную жизнь; он играет важную социальную роль — и оценка этой роли автоматически влияет на отношение к его биографии, делает современников не восприимчивыми к одной части информации и чересчур внимательными к другой. После кончины выдающейся личности в дело вступает слабеющая память разных поколений; она, как резец, стачивает лишние детали и готовит образ к переходу в вечность, а биографию — к возвращению в конкретные обстоятельства места и времени. Наконец, настает пора окончательно разлучить легенду с жизнью, жизнеописание с житием. Этот процесс вызывает двойное неприятие; тем, кто нуждается в просветленном мифе, не нужна горьковатая обыденность научного знания; тем, кто мерит судьбу документально подтвержденными фактами, как нож острый — легендарный пафос культа предков. Однако ж от приятия и неприятия ничего не зависит; процесс объективен и неизбежен; и те, и другие по-своему правы: мифологизаторы не профаны, а художники, творящие из сырой действительности пример для подражания; академические биографы — не Хамы, подглядывающие за наготой отца своего, но сторожа бытовой истины, от которой никуда не денешься.
В ближайшие годы, когда отгремят праздничные фанфары, Академик Дмитрий Сергеевич Лихачев (так его было принято называть когда-то: звание, имя, отчество) тоже станет а) объектом исследования, б) субъектом предания.
Чем меньше массовое сознание образованного сословия (а образованное сословие, вопреки самомнению, тоже имеет свое измерение массового сознания) будет восприимчиво к конкретным деталям лихачевской жизни, к подробностям его деятельности, тем яснее в его образе будут проступать идеальные черты светской святости. Человек положил жизнь на то, чтобы защищать интеллигенцию, представлять ее интересы перед лицом общества и власти; он безупречно честно выполнил свой нравственный долг перед наукой, литературой, перед культурой в целом; он не дал русской истории окончательно распасться на два несоединимых пласта, русско-советский и собственно русский. И это будет высокой правдой мечты об идеале, к которому Лихачев, как всякий масштабный просветитель, осознанно стремился.
Одновременно будут выходить малыми тиражами книги, в которых идеальный образ подвергнется спектральному анализу, отдельные эпизоды, слова и поступки станут расцениваться по-разному. Иные — мягче и возвышенней, чем это может позволить себе даже мифологическое сознание. Иные — жестче и холоднее, чем это могло представить себе среднее поколение, критичное и насмешливое. И тут тоже будет содержаться своя правда. Правда конкретного знания и суд исторических обстоятельств, подлежащих трезвой, подчас слишком трезвой оценке.
Но полной правды не будет ни там, ни тут. Потому что полная правда содержалась только в самом Дмитрии Сергеевиче Лихачеве. В том, как он выходил на прогулку, держал в руках книгу, общался с близкими, спорил с оппонентами, убеждал властителей, сознавал свой масштаб, демонстрировал смиренную скромность, аукался с Питером и вступал в диалог с Москвой. И в том, как выходил на трибуну депутатского съезда, именем истории отговаривая Горбачева избираться от народа, напрямую. Что заранее обрекало Горбачева на Форос. Хотя, может быть, и избавляло Россию от более серьезных потрясений; впрочем, не уверены. Этого, смешанного, единого в противоречивых проявлениях Лихачева, больше не будет. Будет биография и будет миф. А мы Лихачева — застали. Нам повезло.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
