Архивная публикация 2009 года: "Memento mori!"
В Сочи стартовал «Кинотавр». Один из фаворитов фестиваля — фильм «Сказка про темноту», который представлял Россию на Каннском кинофестивале в программе «Особый взгляд». О взглядах на жизнь и кино корреспондент «Профиля» побеседовала с режиссером фильма Николаем ХОМЕРИКИ. — Николай, в Каннах вы известны больше, чем в России, — третий раз уже участвуете в конкурсе. Канны — это такой междусобойчик: один раз попал, и все — ты свой навсегда?
— Меня все время мучают этим вопросом. С чего это вдруг я каннский любимчик? Я никого там не знаю, и нет у меня мохнатой руки. Я всем говорю: посмотрите мои фильмы. У меня два кинематографических образования — Высшие курсы сценаристов и режиссеров и аспирантура знаменитой парижской киношколы La Femis. В 2006 году я снял фильм «977», который получил призы по всему миру, потом снял другой фильм, «Сказки про темноту», и его тоже отобрали в Канны. Когда меня спрашивают: «Почему все время ты?», я отвечаю: «А какие были еще фильмы в том году?» Я снял лучше, чем другие, — это объективно. Все думают, что в Канны надо как-то пролезть, а все гораздо проще. Зайдите на сайт кинофестиваля, заполните анкету и вышлите им свой фильм. За короткометражки не надо даже ничего платить, а участие полного метра стоит 150 евро. Я научил моего друга Эдгара Бартеньева, как это сделать. Его короткометражку взяли, а мою — нет.
— Вот так просто?
— У нас у всех мозги так устроены, что нужны связи, хитрые обходные пути. Отборщик в России Жоэль Шапрон к Каннскому фестивалю имеет небольшое отношение. Он представляет компанию Unifrance и просто в знак доброй воли, потому что никто у нас не знает об Интернете, отсматривает фильмы, и если что-то попадается, предлагает отборочной комиссии.
— Чтобы понравиться Западу, надо делать специальный фильм, понятный европейскому менталитету?
— Специально ничего в жизни делать не надо. Я снял фильм, который не переводится, но все равно там что-то происходит. А в принципе надо исходить из общечеловеческих ценностей, которые понятны и в Африке, и в Каннах. Еще очень важно, как ты это сделал: как актеры играют, как камеру поставил, а уже вторым планом — все остальное. «Все остальное» в моем фильме в Каннах не поняли, но из-за того, как я это все придумал, картину взяли в конкурс. Киноязык в Европе очень ценится. Каждый день мы с оператором придумывали, как лучше снять, чтобы было не тупо: общий план, дальний, снова общий. Но чтобы так свободно принимать решения, надо иметь четыре высших образования. Свободе съемок меня научили во французской киношколе. У нас делают ставку на академизм, а там — снимай как хочешь, но только точно. Кстати, во Франции 60% людей, снимающих кино, не имеют высшего кинообразования. Отсюда и застой во французском кино в последние 30 лет.
— Приз вы в этом году не взяли, а как принимали фильм зрители?
— Народу набилось полный зал, даже очередь стояла. Я был очень счастлив, мне даже приза не надо. 60% фильма они не поняли, судя по английским титрам, но хлопали.
— Жюри было объективно?
— Все в мире субъективно, везде есть человеческий фактор. Но пока Каннский фестиваль кажется мне наиболее адекватным. Я в первый же день сказал, что Михаэль Ханеке («Пианистка») получит Гран-при. Фильм «Белая лента» я не видел, но знаю Ханеке как режиссера, который обладает большой глубиной. Он самый мощный из тех, кто был представлен.
— Международные кинопремии что-нибудь вам дают, кроме чувства глубокого удовлетворения?
— Ничего они не дают, разве что продюсеры обо мне знают и могут дать денег на новый фильм.
— Это уже немало. На победу на «Кинотавре» рассчитываете?
— Я на победу рассчитываю, когда кино снимаю, а все остальное — повод, чтобы можно было дальше снимать. Но искусство — это же не спорт, поэтому какой там приз... Самые лучшие фильмы призы не получают.
— Вы как-то сказали, что договариваться с продюсерами надо «на берегу»: для кого делаем кино. Вы снимаете артхаус или кино для всех?
— Слово «артхаус» я не люблю. Есть развлекательное кино, а есть киноискусство.
— А совместить нельзя? Киноискусство может быть для всех?
— Может, но это очень сложно. Все продюсеры мечтают об этом, но не у всех получается. Зрителя надо любить, но нельзя ему потакать. Как заставить вас смеяться или плакать, учат в киношколе. Все это можно сделать, но не нужно.
— А что нужно — чтобы зритель смотрел твое кино, а не засыпал на первых кадрах в полном недоумении?
— Все зависит от меры таланта, у кого как получается. Но о зрителе думать все равно не надо. Как только начинаешь о нем думать, ты изменяешь себе, а заодно и зрителю, потому что ты его сразу обманываешь. Первое образование у меня —экономическое, и из профессии я ушел, потому что мне надоело врать.
— Вести двойную бухгалтерию?
— И не только. Я работал на компанию «Кока-Кола», напиток это вредный, я знаю, из чего он состоит.
— Секрет рецепта удалось узнать?
— Да какой там секрет, это все пиар, просто концентрат, который разбавляют водой, и его лучше не пить. У нас же все идет не по пути улучшения качества, а по пути удешевления производства.
— И кино это касается напрямую.
— Естественно. Но «Сказка про темноту» мы успели снять до кризиса.
— Вы во всех фильмах снимаете Алису Хазанову (дочь Геннадия Хазанова. — «Профиль»), она ваша муза?
— Да, можно и так сказать. Но это ее первая главная роль, в «977» она играла роль второго плана.
— В чем заключается особый взгляд режиссера Хомерики?
— Отвечу словами Льва Толстого: «Если ты прожил день и ни разу не подумал о смерти, значит, день прошел зря» . Вот и я стараюсь смотреть на все с этой точки зрения. В фильме «Сказка про темноту» прямого месседжа, как у Ларса фон Триера, нет. Просто так люди сняты — с точки зрения бренности.
— Вы еще молодой, чтобы о смерти все время думать.
— У меня была подруга, которая очень радовалась жизни, а потом она постарела, и начала говорить, что все в жизни делала не так. Чем раньше ты задумаешься о том, что тебя когда-то не станет, тем быстрее поймешь что-то про эту жизнь. Меня интересует только то, что мы здесь ненадолго, и взгляд на вещи с этой точки зрения.
— Вы боитесь смерти?
— Да, боюсь, а чего я буду врать. Но надо иметь силы не вестись на поводу у страхов. Спасением души не надо заниматься. Я хотел бы снять фильм о монахе, но тут надо быть очень осторожным. Как только говоришь: «Вот Бог пришел, и свет пошел!» — все, проиграл. Это надо делать как-то по-другому. Лучший фильм на эту тему — «Андрей Рублев» Тарковского, там ничего напрямую не говорится, просто бежит мальчик, и все понятно — он нашел.
— А вы в Бога верите?
— Да, я верующий, но не церковный. Главное — найти в себе силы не уходить в религию.
— Почему?
— У творческих работников другое предназначение и цель другая, извините за пафос, проповедническая: все, что происходит вокруг, пропустить через себя и показать людям. А иначе я бы давно в монастыре сидел и молитвы читал. Чтобы достигнуть света, надо пройти сквозь темноту, и чем ниже упадешь, тем выше взлетишь, поэтому мой фильм и называется «Сказка про темноту».
— А вам доводилось падать в эту темноту?
— Конечно, доводилось. Когда Андрея Тарковского спросили, чтобы он посоветовал молодым режиссерам, он ответил: «Не разделять личную жизнь и творчество». Я стараюсь не разделять — о чем болит, о том и снимаю.
— Современный российский кинематограф вам нравится?
— На презентации «Кинотавра» отрывки из двух-трех фильмов мне понравились. Я думаю, что скоро будет взлет, но в принципе 99% фильмов мне не нравятся: они продюсерские и в них нет личности режиссера. Спасибо моему продюсеру Роману Борисевичу, что он ни во что не вмешивался, — дай бог, чтобы все продюсеры были такими. Над фильмом «977» с Арсеном Готлибом мы работали по-другому, но в результате он тоже оставил меня в покое.
— Вы производите впечатление человека мягкого и тихого. Тяжело, наверное, командовать людьми на площадке?
— Тяжело, но у меня есть специальный человек по этой части. Режиссер не обязательно должен быть жестким. Есть разные типы режиссеров. Многие действительно орущие, но есть и другие. В этом смысле я больше похож на моего любимого режиссера Отара Иоселиани.
— Иоселиани делал раскадровки к каждой сцене фильма, а вы знаете, что будете снимать, выходя на площадку?
— На меня все ругаются, что у меня нет раскадровок, я их в жизни никогда не делал. Все основано на импровизации. Собственный сценарий я вообще откладываю в сторону, когда начинаю снимать. Когда ты видишь живых людей перед камерой, сразу хочется снять жизнь этих людей, а не то, как она прописана на бумаге. Игровое кино я снимаю, как документальное. Часто меняю текст, потому что вижу: люди — другие. Иоселиани — математик, у него все выверено, что тоже прекрасно.
{PAGE} — В одном из интервью вы сказали, что в «Сказке про темноту» хотели посмотреть на мир глазами женщины. Получилось?
— Да? Наврал я. Да нет, я смотрю на мир своими глазами.
— Как вы думаете, мужчина и женщина — это принципиально два разных мира, или они все-таки могут договориться?
— Хороший вопрос. Я как раз про это снимал фильм. Это возможно лишь в одном случае, когда кто-то принесет себя в жертву. Скажет: «Ладно, бог с тобой». А иначе все будет продолжаться до бесконечности: поссорились—помирились—поссорились.
— Любовь — это жертвоприношение?
— Это сказал Андрей Тарковский. Что такое любовь, сформулировать невозможно. Вот вы можете мне сказать, что такое бесконечность? Вот и любовь то же самое. Как только сформулировал — она исчезает. Я пытаюсь идти туда, не формулируя, чтобы не спугнуть. Я о маме хочу снять фильм, она была врачом.... Короткометражный фильм «Вдвоем» я уже снял, но хочется полный метр (фильм «Вдвоем» получил вторую премию на Каннском кинофестивале в конкурсной программе «Синефондасьон» в 2005 году. — «Профиль»).
— А в нереалистичном жанре вы себя не видите, в фэнтези, например?
— У меня сейчас заморожен многомиллионный проект, картина «Беляев», которую я бы хотел доснять с продюсером Еленой Яцурой. Надеюсь, найдем дополнительное финансирование. Это фэнтези — сказка про подводного мальчика, «Человек-амфибия-2».
— А Беляев — фамилия мальчика — в честь писателя-прародителя?
— Беляев — это никто. Так назвали группу ученых, которая занималась разработкой этого мальчика, действительно в честь писателя. Ладно, скажу, кто главный Беляев — Иван Охлобыстин. Я очень рад, что он у меня снимался. Сидел тихо, спрашивал, что надо сделать, и замечательно сыграл. Фильм опять-таки про бренность и любовь.
— В Голливуде хотите поработать?
— Хочу, и у меня есть планы туда поехать.
— С продюсерами через Интернет будете связываться?
— Нет, надеюсь мне поможет Квентин Тарантино, с которым мы познакомились в Каннах. Я поделился с ним своими мыслями о следующем фильме. Он воодушевился и сейчас ждет от меня письма.
— Тарантино произвел на вас впечатление?
— Отличный Тарантино. Не дай бог ему еще раз снять «Убить Билла». Надеюсь, он исправится и вернется к истокам — «Бешеным псам».
В Сочи стартовал «Кинотавр». Один из фаворитов фестиваля — фильм «Сказка про темноту», который представлял Россию на Каннском кинофестивале в программе «Особый взгляд». О взглядах на жизнь и кино корреспондент «Профиля» побеседовала с режиссером фильма Николаем ХОМЕРИКИ. — Николай, в Каннах вы известны больше, чем в России, — третий раз уже участвуете в конкурсе. Канны — это такой междусобойчик: один раз попал, и все — ты свой навсегда?
— Меня все время мучают этим вопросом. С чего это вдруг я каннский любимчик? Я никого там не знаю, и нет у меня мохнатой руки. Я всем говорю: посмотрите мои фильмы. У меня два кинематографических образования — Высшие курсы сценаристов и режиссеров и аспирантура знаменитой парижской киношколы La Femis. В 2006 году я снял фильм «977», который получил призы по всему миру, потом снял другой фильм, «Сказки про темноту», и его тоже отобрали в Канны. Когда меня спрашивают: «Почему все время ты?», я отвечаю: «А какие были еще фильмы в том году?» Я снял лучше, чем другие, — это объективно. Все думают, что в Канны надо как-то пролезть, а все гораздо проще. Зайдите на сайт кинофестиваля, заполните анкету и вышлите им свой фильм. За короткометражки не надо даже ничего платить, а участие полного метра стоит 150 евро. Я научил моего друга Эдгара Бартеньева, как это сделать. Его короткометражку взяли, а мою — нет.
— Вот так просто?
— У нас у всех мозги так устроены, что нужны связи, хитрые обходные пути. Отборщик в России Жоэль Шапрон к Каннскому фестивалю имеет небольшое отношение. Он представляет компанию Unifrance и просто в знак доброй воли, потому что никто у нас не знает об Интернете, отсматривает фильмы, и если что-то попадается, предлагает отборочной комиссии.
— Чтобы понравиться Западу, надо делать специальный фильм, понятный европейскому менталитету?
— Специально ничего в жизни делать не надо. Я снял фильм, который не переводится, но все равно там что-то происходит. А в принципе надо исходить из общечеловеческих ценностей, которые понятны и в Африке, и в Каннах. Еще очень важно, как ты это сделал: как актеры играют, как камеру поставил, а уже вторым планом — все остальное. «Все остальное» в моем фильме в Каннах не поняли, но из-за того, как я это все придумал, картину взяли в конкурс. Киноязык в Европе очень ценится. Каждый день мы с оператором придумывали, как лучше снять, чтобы было не тупо: общий план, дальний, снова общий. Но чтобы так свободно принимать решения, надо иметь четыре высших образования. Свободе съемок меня научили во французской киношколе. У нас делают ставку на академизм, а там — снимай как хочешь, но только точно. Кстати, во Франции 60% людей, снимающих кино, не имеют высшего кинообразования. Отсюда и застой во французском кино в последние 30 лет.
— Приз вы в этом году не взяли, а как принимали фильм зрители?
— Народу набилось полный зал, даже очередь стояла. Я был очень счастлив, мне даже приза не надо. 60% фильма они не поняли, судя по английским титрам, но хлопали.
— Жюри было объективно?
— Все в мире субъективно, везде есть человеческий фактор. Но пока Каннский фестиваль кажется мне наиболее адекватным. Я в первый же день сказал, что Михаэль Ханеке («Пианистка») получит Гран-при. Фильм «Белая лента» я не видел, но знаю Ханеке как режиссера, который обладает большой глубиной. Он самый мощный из тех, кто был представлен.
— Международные кинопремии что-нибудь вам дают, кроме чувства глубокого удовлетворения?
— Ничего они не дают, разве что продюсеры обо мне знают и могут дать денег на новый фильм.
— Это уже немало. На победу на «Кинотавре» рассчитываете?
— Я на победу рассчитываю, когда кино снимаю, а все остальное — повод, чтобы можно было дальше снимать. Но искусство — это же не спорт, поэтому какой там приз... Самые лучшие фильмы призы не получают.
— Вы как-то сказали, что договариваться с продюсерами надо «на берегу»: для кого делаем кино. Вы снимаете артхаус или кино для всех?
— Слово «артхаус» я не люблю. Есть развлекательное кино, а есть киноискусство.
— А совместить нельзя? Киноискусство может быть для всех?
— Может, но это очень сложно. Все продюсеры мечтают об этом, но не у всех получается. Зрителя надо любить, но нельзя ему потакать. Как заставить вас смеяться или плакать, учат в киношколе. Все это можно сделать, но не нужно.
— А что нужно — чтобы зритель смотрел твое кино, а не засыпал на первых кадрах в полном недоумении?
— Все зависит от меры таланта, у кого как получается. Но о зрителе думать все равно не надо. Как только начинаешь о нем думать, ты изменяешь себе, а заодно и зрителю, потому что ты его сразу обманываешь. Первое образование у меня —экономическое, и из профессии я ушел, потому что мне надоело врать.
— Вести двойную бухгалтерию?
— И не только. Я работал на компанию «Кока-Кола», напиток это вредный, я знаю, из чего он состоит.
— Секрет рецепта удалось узнать?
— Да какой там секрет, это все пиар, просто концентрат, который разбавляют водой, и его лучше не пить. У нас же все идет не по пути улучшения качества, а по пути удешевления производства.
— И кино это касается напрямую.
— Естественно. Но «Сказка про темноту» мы успели снять до кризиса.
— Вы во всех фильмах снимаете Алису Хазанову (дочь Геннадия Хазанова. — «Профиль»), она ваша муза?
— Да, можно и так сказать. Но это ее первая главная роль, в «977» она играла роль второго плана.
— В чем заключается особый взгляд режиссера Хомерики?
— Отвечу словами Льва Толстого: «Если ты прожил день и ни разу не подумал о смерти, значит, день прошел зря» . Вот и я стараюсь смотреть на все с этой точки зрения. В фильме «Сказка про темноту» прямого месседжа, как у Ларса фон Триера, нет. Просто так люди сняты — с точки зрения бренности.
— Вы еще молодой, чтобы о смерти все время думать.
— У меня была подруга, которая очень радовалась жизни, а потом она постарела, и начала говорить, что все в жизни делала не так. Чем раньше ты задумаешься о том, что тебя когда-то не станет, тем быстрее поймешь что-то про эту жизнь. Меня интересует только то, что мы здесь ненадолго, и взгляд на вещи с этой точки зрения.
— Вы боитесь смерти?
— Да, боюсь, а чего я буду врать. Но надо иметь силы не вестись на поводу у страхов. Спасением души не надо заниматься. Я хотел бы снять фильм о монахе, но тут надо быть очень осторожным. Как только говоришь: «Вот Бог пришел, и свет пошел!» — все, проиграл. Это надо делать как-то по-другому. Лучший фильм на эту тему — «Андрей Рублев» Тарковского, там ничего напрямую не говорится, просто бежит мальчик, и все понятно — он нашел.
— А вы в Бога верите?
— Да, я верующий, но не церковный. Главное — найти в себе силы не уходить в религию.
— Почему?
— У творческих работников другое предназначение и цель другая, извините за пафос, проповедническая: все, что происходит вокруг, пропустить через себя и показать людям. А иначе я бы давно в монастыре сидел и молитвы читал. Чтобы достигнуть света, надо пройти сквозь темноту, и чем ниже упадешь, тем выше взлетишь, поэтому мой фильм и называется «Сказка про темноту».
— А вам доводилось падать в эту темноту?
— Конечно, доводилось. Когда Андрея Тарковского спросили, чтобы он посоветовал молодым режиссерам, он ответил: «Не разделять личную жизнь и творчество». Я стараюсь не разделять — о чем болит, о том и снимаю.
— Современный российский кинематограф вам нравится?
— На презентации «Кинотавра» отрывки из двух-трех фильмов мне понравились. Я думаю, что скоро будет взлет, но в принципе 99% фильмов мне не нравятся: они продюсерские и в них нет личности режиссера. Спасибо моему продюсеру Роману Борисевичу, что он ни во что не вмешивался, — дай бог, чтобы все продюсеры были такими. Над фильмом «977» с Арсеном Готлибом мы работали по-другому, но в результате он тоже оставил меня в покое.
— Вы производите впечатление человека мягкого и тихого. Тяжело, наверное, командовать людьми на площадке?
— Тяжело, но у меня есть специальный человек по этой части. Режиссер не обязательно должен быть жестким. Есть разные типы режиссеров. Многие действительно орущие, но есть и другие. В этом смысле я больше похож на моего любимого режиссера Отара Иоселиани.
— Иоселиани делал раскадровки к каждой сцене фильма, а вы знаете, что будете снимать, выходя на площадку?
— На меня все ругаются, что у меня нет раскадровок, я их в жизни никогда не делал. Все основано на импровизации. Собственный сценарий я вообще откладываю в сторону, когда начинаю снимать. Когда ты видишь живых людей перед камерой, сразу хочется снять жизнь этих людей, а не то, как она прописана на бумаге. Игровое кино я снимаю, как документальное. Часто меняю текст, потому что вижу: люди — другие. Иоселиани — математик, у него все выверено, что тоже прекрасно.
{PAGE} — В одном из интервью вы сказали, что в «Сказке про темноту» хотели посмотреть на мир глазами женщины. Получилось?
— Да? Наврал я. Да нет, я смотрю на мир своими глазами.
— Как вы думаете, мужчина и женщина — это принципиально два разных мира, или они все-таки могут договориться?
— Хороший вопрос. Я как раз про это снимал фильм. Это возможно лишь в одном случае, когда кто-то принесет себя в жертву. Скажет: «Ладно, бог с тобой». А иначе все будет продолжаться до бесконечности: поссорились—помирились—поссорились.
— Любовь — это жертвоприношение?
— Это сказал Андрей Тарковский. Что такое любовь, сформулировать невозможно. Вот вы можете мне сказать, что такое бесконечность? Вот и любовь то же самое. Как только сформулировал — она исчезает. Я пытаюсь идти туда, не формулируя, чтобы не спугнуть. Я о маме хочу снять фильм, она была врачом.... Короткометражный фильм «Вдвоем» я уже снял, но хочется полный метр (фильм «Вдвоем» получил вторую премию на Каннском кинофестивале в конкурсной программе «Синефондасьон» в 2005 году. — «Профиль»).
— А в нереалистичном жанре вы себя не видите, в фэнтези, например?
— У меня сейчас заморожен многомиллионный проект, картина «Беляев», которую я бы хотел доснять с продюсером Еленой Яцурой. Надеюсь, найдем дополнительное финансирование. Это фэнтези — сказка про подводного мальчика, «Человек-амфибия-2».
— А Беляев — фамилия мальчика — в честь писателя-прародителя?
— Беляев — это никто. Так назвали группу ученых, которая занималась разработкой этого мальчика, действительно в честь писателя. Ладно, скажу, кто главный Беляев — Иван Охлобыстин. Я очень рад, что он у меня снимался. Сидел тихо, спрашивал, что надо сделать, и замечательно сыграл. Фильм опять-таки про бренность и любовь.
— В Голливуде хотите поработать?
— Хочу, и у меня есть планы туда поехать.
— С продюсерами через Интернет будете связываться?
— Нет, надеюсь мне поможет Квентин Тарантино, с которым мы познакомились в Каннах. Я поделился с ним своими мыслями о следующем фильме. Он воодушевился и сейчас ждет от меня письма.
— Тарантино произвел на вас впечатление?
— Отличный Тарантино. Не дай бог ему еще раз снять «Убить Билла». Надеюсь, он исправится и вернется к истокам — «Бешеным псам».
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
