Архивная публикация 2001 года: "Не Доу Джонсом единым..."
На следующий день после "черного вторника" 11 сентября мировая экономика начала дешеветь. Индексы всех мировых фондовых бирж резко пошли вниз, побиты уже все рекорды быстрого падения. Такое ощущение, что разрушены не два небоскреба в Нью-Йорке, а разбомблена по меньшей мере треть американских заводов. Конечно, американская экономика уже была на пороге рецессии, но нынешний спад имеет отнюдь не экономические причины. В мире началась эпоха политической нестабильности, и это заставляет переоценить сложившиеся взаимоотношения политики и экономики.Головокружение
Годы после крушения коммунизма прошли на Западе в экономической эйфории: казалось, что все смертельно опасные политические проблемы решены, ядерная война ушла в прошлое и ничто не преграждает теперь "цивилизованному человечеству" светлого пути к процветанию. И в самом деле, практически все десятилетие экономика развитых стран Запада бурно росла; Запад уверенно входил в эпоху высоких технологий, все теснее интегрировался, все меньше обращал внимания на границы национальных государств, и все ближе казалось ему утопическое будущее, где никакой политики не будет, а миром станут управлять внятные, рациональные, чисто экономические законы. Политика окончательно станет служанкой экономики.
Полная свобода и небывалая скорость передвижения финансов, информации, трудовых ресурсов -- то есть пресловутая глобализация -- объединит страны и народы, и войны станут практически невозможны, потому что кровавые конфликты между государствами сменятся бескровной конкуренцией между крупными корпорациями.
Можно сказать, что "широкие народные массы" стран Запада глубоко прониклись этим утопическим "экономизмом", охотно уверовали в светлый завтрашний день и активно голосовали за него долларом, маркой, франком, гульденом и т.д.
Ведь ВВП большинства западных стран -- это в очень существенной части (в несравнимо большей, чем у нас) потребительские расходы граждан. ВВП Соединенных Штатов на две трети составляется из таких расходов. Если граждане верят в свой завтрашний день, то они охотно, "с огоньком" работают, много зарабатывают и много потребляют, а от многого потребления растет ВВП. Чем выше ВВП, тем лучше настроение граждан и тем больше они потребляют, и так по кругу.
Словом, у западного мира были основания уверовать, что основа всего -- это исключительно экономика, что все мировые проблемы могут быть решены с помощью финансовых рычагов -- от палестино-израильского конфликта (Клинтон, помнится, оценивал его решение в несколько десятков миллиардов долларов той и другой стороне) до выдачи Гаагскому трибуналу Слободана Милошевича ($100 млн.).
Практически все выборы во всех цивилизованных странах проходили в это десятилетие под чисто экономическими лозунгами (политика интересовала избирателей все меньше и меньше), все встречи "большой семерки" были посвящены экономическим проблемам. МВФ и Всемирный банк стали вдруг организациями куда более уважаемыми и влиятельными, чем чисто политическая ООН.
То есть в глобальном масштабе восторжествовал некий "мягкий" (без учения о борьбе классов) вариант самого что ни на есть марксизма, "исторического материализма". Учения, в основе которого лежит идея о том, что бытие определяет сознание, что есть первичный "базис" (экономика, производительные силы и производственные отношения) и вторичная "надстройка" (политика, идеология, культура и т.д.). В свете этого не кажется странным, что в Европе сейчас как никогда много "левых", "социал-демократических" правительств (Англия, Германия, Испания, Польша и т.д.). Все эти очень-очень давние наследники Маркса, многократные "ревизионисты", пришли к победе на выборах под экономическими знаменами, то есть, значит, отнюдь не отказались от самого ядра "всесильного учения".
Но наступило утро 11 сентября, и уже понятно, что предстоящая война волнует людей гораздо больше, чем падение индексов на фондовых биржах. А война, как известно, есть продолжение политики -- только другими средствами.
Россия: в кривом зеркале
Самое странное, что примерно такая же картина (за исключением того, что российская экономика, в отличие от западной, стремительно падала) наблюдалась последние десять лет и в России.
Пиком политизированности российского общества стал 1991 год. Ровно 2 января 1992 года, когда либерализовали цены, граждане свободной России практически перестали интересоваться политикой, поскольку на них обрушились реальные экономические проблемы, с которыми они никогда еще не сталкивались: с одной стороны, инфляция и безработица, а с другой -- новые возможности, которые принес рынок. Одна часть нации трудно выживала, другая -- быстро наживала, и на первых порах тем и другим было решительно не до политики. Она стала интересна большинству только с одной точки зрения -- экономической, и потому всякое политическое решение тут же подвергалось "народной" экономической экспертизе: легче или труднее станет после него выживать и наживать. Но при этом никто никаким политическим решениям особенно не верил: было очевидно, что государству хватило решимости только на то, чтобы процесс запустить, а вот на контроль за ним его сил явно недостаточно -- все они уходят на внутривидовую борьбу.
Словом, россияне довольно быстро перестроили свое мышление на "западный", экономический лад, но последствия такой перестройки для общества были противоположными западным. Западный человек испытывал "экономический оптимизм", отчасти даже слишком форсированный, а российское общество, чуть-чуть пожив в условиях хаотического рынка, впало в "экономический пессимизм", если не сказать депрессию.
И простой, с трудом выживающий обыватель и преуспевающий бизнесмен явно не верили в свое и страны светлое будущее, и потому первый складывал свои медные гроши в чулок, а второй правдами и неправдами вывозил свои миллионы за пределы России. Такого типа "экономическое поведение" граждан не способствует росту отечественной экономики.
Задним умом понимаешь: если бы высокий уровень политизированности продержался подольше, да если бы в 1992-м было сильное правительство, способное именно политическими средствами объединить вокруг себя общество для преодоления тягот переходного периода, сам этот период проходил бы менее болезненно и уж всяко народ не впал бы в депрессию, кровавым выхлопом которой был московский бунт октября 1993-го. Ведь пару месяцев после августа 1991-го народ еще очень доверял революционеру Ельцину.
Но Россию втолкнули в рынок, как в темную комнату: молча, явно убоявшись откровенных объяснений. А в темной комнате, полной неведомых опасностей, приходилось, понятное дело, передвигаться ощупью, набивая шишки и роняя мебель.
Но и народ, в общем, сам наказывал себя, перестав интересоваться политикой и не помня ни о чем, кроме простейшей бытовой экономики: дважды -- в 1993-м и 1995-м -- он выбирал Думу, при которой даже мечтать нельзя было о сильном и эффективном государстве. Парадокс: у всех в голове была одна экономика, и при этом экономика находилась в самом плачевном состоянии.
Когда (уже под присмотром политтехнологов) была избрана новая Дума, а потом и новый президент, то они, напротив, срочно занялись именно политикой: повышением престижа и укреплением государства, усмирением "олигархов", принятием непроходимых прежде законов, -- и экономика стала на глазах оживать, расти, и далеко не весь этот рост можно отнести только на счет благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры.
Сам психологический климат в стране изменился, потому что всем, независимо от симпатии или антипатии к Путину и его курсу, стало ясно: на ближайшие несколько лет в России установилась политическая стабильность и можно, значит, жить не одним днем. Поэтому вторник 11 сентября не вывел Россию из состояния стабильности и даже на ее экономику оказал пока относительно небольшое влияние. Зато Запад в этот день вдруг увидел Россию другими глазами -- она стала, несмотря на то, что ее бюджет по-прежнему меньше бюджета Нью-Йорка, желанным союзником.
Без "базиса"
Западу вообще придется в ближайшее время отказаться от многих своих "марксистских" предрассудков и вновь оценить чрезвычайную важность и относительную самостоятельность "надстройки" -- политики, культуры, религии. Понять, прежде всего, что далеко не все мировые противоречия имеют экономическую подоплеку, а значит, и не все они решаются с помощью финансовых рычагов.
В самом деле, если вглядеться даже в самую ближнюю историю, обнаружится множество болезненных проблем, событий, "горячих точек", имеющих малое касательство к экономике, зато объяснимых в свете политики, идеологии, культуры, религии.
Перечислить все места не хватит, но хотя бы самые выразительные примеры "нерационального", не "экономического" поведения стран и народов напомнить стоит. Главный такой пример, конечно же, более чем 70-летнее существование СССР, который вопреки всем естественным экономическим законам стал великой державой, причем достиг этого, как раз перевернув марксистскую формулу: сначала появилась "надстроечная" идея, а потом ее чудовищной ценой материализовали, построив "базис". Опыт плохо кончился, но зато как долго длился и какой крови стоил!
Но вот взять, например, израильско-палестинские дела. Если с чисто экономической точки зрения подходить, то существование и процветание государства Израиль -- в прямых интересах палестинских арабов, потому что только в Израиле они могут получить более-менее приличную работу. Исчезни Израиль -- и вся его территория запустеет, а независимые палестинцы станут жить так же бедно, как иорданцы. Между тем палестинцы никаким доводам рассудка не внемлют и страстно жаждут уничтожения Израиля: историческая обида, культурная и религиозная рознь здесь сильнее экономических мотивов.
Еще пример, уже из отношений вполне цивилизованных государств: в 1979 году Аргентина вдруг, ни с того ни с сего, захватила Фолклендские острова, права на которые принадлежат Великобритании, но уже давно оспариваются Аргентиной. Англия ответила на эту акцию жестокой карательной экспедицией. Из-за чего был весь сыр-бор? Ни малейшей экономической или военной значимостью эти острова не обладали. Стало быть, война была абсолютно нерациональная, чисто статусная -- за государственный престиж.
Или взять исламскую революцию того же 1979 года в Иране, с которой, собственно, и начинается отсчет развития исламского фундаментализма. До этой революции Иран был очень динамично развивающейся, на глазах богатеющей страной, причем страной светской, как Турция. В отличие от Турции у Ирана была нефть, обещавшая ему еще большие успехи. Но шах Реза Пехлеви переоценил возможности иранского народа адаптироваться к небывалой скорости вестернизации и получил в ответ бурную моральную реакцию на свои реформы. Поставленный перед выбором между благосостоянием и традициями, народ выбрал традиции, и вот уже более 20 лет Иран -- закрытое общество, враг Америки и "государство-изгой".
Ну ладно, "Восток -- дело тонкое". Но вот самая что ни на есть Европа -- Северная Ирландия. В 1969 году, когда конфликт между католиками и протестантами только начинался, еще можно было говорить хоть о какой-нибудь экономической подоплеке: католическая община была беднее протестантской и в конфликте был привкус социального противостояния. Бедна была тогда по европейским меркам и сама католическая Ирландия. С тех пор -- за тридцать с лишним лет -- Ирландия резко разбогатела, не говоря уж об ирландском куске Великобритании, но конфликт продолжается.
Или, наконец, Чечня. Слов нет -- за этим многолетним конфликтом стоят немалые и нечистые деньги, в Чечне -- нефть. Но только и единственно борьбой за "трубу" ожесточенности противостояния не объяснишь. В 20-х, 30-х и 40-х годах коренное население Чечни ничего не ведало о нефти и никакого отношения к ней не имело, однако регулярно восставало, и Красная армия провела там не одну войсковую операцию.
Злато и булат
В связи со всем этим как-то очень живо вспоминается знакомое с детства пушкинское четверостишие "Золото и булат": "Все мое", -- сказало злато; "Все мое", -- сказал булат. "Все куплю", -- сказало злато. "Все возьму", -- сказал булат".
Пушкин никакого решения этого вечного спора власти (политики) и денег (экономики) не дает, потому что в реальности этот спор неразрешим, почти так же неразрешим, как спор о курице и яйце: политика и экономика всю мировую историю идут рука об руку, оставаясь все-таки самостоятельными формами человеческой деятельности. В пространстве и во времени их баланс постоянно меняется: в истории выпадают эпохи, когда большую роль играет политика, а бывают эпохи "экономические". То же самое и с "географией": одновременно в мире могут сосуществовать страны преимущественно "политические" и преимущественно "экономические". То есть в любом случае мерять все одним -- только экономическим или только политическим -- аршином нельзя. Нельзя было на волне экономического бума, как это произошло в последние годы на Западе, впадать в иллюзию окончательной победы "экономизма": иллюзии мешают правильной ориентации в мире. И теперь, чтобы преодолеть шок -- в том числе и экономический, Западу придется очень сильно политизироваться, что и происходит на наших глазах. Страх и шок первых дней перетекают в патриотический подъем и решимость дать обидчикам отпор, зато потребление падает, и западным политикам приходится чуть ли не в каждой речи специально просить население продолжать прежний образ жизни -- то есть покупать акции и товары, летать самолетами и страховаться.
На следующий день после "черного вторника" 11 сентября мировая экономика начала дешеветь. Индексы всех мировых фондовых бирж резко пошли вниз, побиты уже все рекорды быстрого падения. Такое ощущение, что разрушены не два небоскреба в Нью-Йорке, а разбомблена по меньшей мере треть американских заводов. Конечно, американская экономика уже была на пороге рецессии, но нынешний спад имеет отнюдь не экономические причины. В мире началась эпоха политической нестабильности, и это заставляет переоценить сложившиеся взаимоотношения политики и экономики.Головокружение
Годы после крушения коммунизма прошли на Западе в экономической эйфории: казалось, что все смертельно опасные политические проблемы решены, ядерная война ушла в прошлое и ничто не преграждает теперь "цивилизованному человечеству" светлого пути к процветанию. И в самом деле, практически все десятилетие экономика развитых стран Запада бурно росла; Запад уверенно входил в эпоху высоких технологий, все теснее интегрировался, все меньше обращал внимания на границы национальных государств, и все ближе казалось ему утопическое будущее, где никакой политики не будет, а миром станут управлять внятные, рациональные, чисто экономические законы. Политика окончательно станет служанкой экономики.
Полная свобода и небывалая скорость передвижения финансов, информации, трудовых ресурсов -- то есть пресловутая глобализация -- объединит страны и народы, и войны станут практически невозможны, потому что кровавые конфликты между государствами сменятся бескровной конкуренцией между крупными корпорациями.
Можно сказать, что "широкие народные массы" стран Запада глубоко прониклись этим утопическим "экономизмом", охотно уверовали в светлый завтрашний день и активно голосовали за него долларом, маркой, франком, гульденом и т.д.
Ведь ВВП большинства западных стран -- это в очень существенной части (в несравнимо большей, чем у нас) потребительские расходы граждан. ВВП Соединенных Штатов на две трети составляется из таких расходов. Если граждане верят в свой завтрашний день, то они охотно, "с огоньком" работают, много зарабатывают и много потребляют, а от многого потребления растет ВВП. Чем выше ВВП, тем лучше настроение граждан и тем больше они потребляют, и так по кругу.
Словом, у западного мира были основания уверовать, что основа всего -- это исключительно экономика, что все мировые проблемы могут быть решены с помощью финансовых рычагов -- от палестино-израильского конфликта (Клинтон, помнится, оценивал его решение в несколько десятков миллиардов долларов той и другой стороне) до выдачи Гаагскому трибуналу Слободана Милошевича ($100 млн.).
Практически все выборы во всех цивилизованных странах проходили в это десятилетие под чисто экономическими лозунгами (политика интересовала избирателей все меньше и меньше), все встречи "большой семерки" были посвящены экономическим проблемам. МВФ и Всемирный банк стали вдруг организациями куда более уважаемыми и влиятельными, чем чисто политическая ООН.
То есть в глобальном масштабе восторжествовал некий "мягкий" (без учения о борьбе классов) вариант самого что ни на есть марксизма, "исторического материализма". Учения, в основе которого лежит идея о том, что бытие определяет сознание, что есть первичный "базис" (экономика, производительные силы и производственные отношения) и вторичная "надстройка" (политика, идеология, культура и т.д.). В свете этого не кажется странным, что в Европе сейчас как никогда много "левых", "социал-демократических" правительств (Англия, Германия, Испания, Польша и т.д.). Все эти очень-очень давние наследники Маркса, многократные "ревизионисты", пришли к победе на выборах под экономическими знаменами, то есть, значит, отнюдь не отказались от самого ядра "всесильного учения".
Но наступило утро 11 сентября, и уже понятно, что предстоящая война волнует людей гораздо больше, чем падение индексов на фондовых биржах. А война, как известно, есть продолжение политики -- только другими средствами.
Россия: в кривом зеркале
Самое странное, что примерно такая же картина (за исключением того, что российская экономика, в отличие от западной, стремительно падала) наблюдалась последние десять лет и в России.
Пиком политизированности российского общества стал 1991 год. Ровно 2 января 1992 года, когда либерализовали цены, граждане свободной России практически перестали интересоваться политикой, поскольку на них обрушились реальные экономические проблемы, с которыми они никогда еще не сталкивались: с одной стороны, инфляция и безработица, а с другой -- новые возможности, которые принес рынок. Одна часть нации трудно выживала, другая -- быстро наживала, и на первых порах тем и другим было решительно не до политики. Она стала интересна большинству только с одной точки зрения -- экономической, и потому всякое политическое решение тут же подвергалось "народной" экономической экспертизе: легче или труднее станет после него выживать и наживать. Но при этом никто никаким политическим решениям особенно не верил: было очевидно, что государству хватило решимости только на то, чтобы процесс запустить, а вот на контроль за ним его сил явно недостаточно -- все они уходят на внутривидовую борьбу.
Словом, россияне довольно быстро перестроили свое мышление на "западный", экономический лад, но последствия такой перестройки для общества были противоположными западным. Западный человек испытывал "экономический оптимизм", отчасти даже слишком форсированный, а российское общество, чуть-чуть пожив в условиях хаотического рынка, впало в "экономический пессимизм", если не сказать депрессию.
И простой, с трудом выживающий обыватель и преуспевающий бизнесмен явно не верили в свое и страны светлое будущее, и потому первый складывал свои медные гроши в чулок, а второй правдами и неправдами вывозил свои миллионы за пределы России. Такого типа "экономическое поведение" граждан не способствует росту отечественной экономики.
Задним умом понимаешь: если бы высокий уровень политизированности продержался подольше, да если бы в 1992-м было сильное правительство, способное именно политическими средствами объединить вокруг себя общество для преодоления тягот переходного периода, сам этот период проходил бы менее болезненно и уж всяко народ не впал бы в депрессию, кровавым выхлопом которой был московский бунт октября 1993-го. Ведь пару месяцев после августа 1991-го народ еще очень доверял революционеру Ельцину.
Но Россию втолкнули в рынок, как в темную комнату: молча, явно убоявшись откровенных объяснений. А в темной комнате, полной неведомых опасностей, приходилось, понятное дело, передвигаться ощупью, набивая шишки и роняя мебель.
Но и народ, в общем, сам наказывал себя, перестав интересоваться политикой и не помня ни о чем, кроме простейшей бытовой экономики: дважды -- в 1993-м и 1995-м -- он выбирал Думу, при которой даже мечтать нельзя было о сильном и эффективном государстве. Парадокс: у всех в голове была одна экономика, и при этом экономика находилась в самом плачевном состоянии.
Когда (уже под присмотром политтехнологов) была избрана новая Дума, а потом и новый президент, то они, напротив, срочно занялись именно политикой: повышением престижа и укреплением государства, усмирением "олигархов", принятием непроходимых прежде законов, -- и экономика стала на глазах оживать, расти, и далеко не весь этот рост можно отнести только на счет благоприятной внешнеэкономической конъюнктуры.
Сам психологический климат в стране изменился, потому что всем, независимо от симпатии или антипатии к Путину и его курсу, стало ясно: на ближайшие несколько лет в России установилась политическая стабильность и можно, значит, жить не одним днем. Поэтому вторник 11 сентября не вывел Россию из состояния стабильности и даже на ее экономику оказал пока относительно небольшое влияние. Зато Запад в этот день вдруг увидел Россию другими глазами -- она стала, несмотря на то, что ее бюджет по-прежнему меньше бюджета Нью-Йорка, желанным союзником.
Без "базиса"
Западу вообще придется в ближайшее время отказаться от многих своих "марксистских" предрассудков и вновь оценить чрезвычайную важность и относительную самостоятельность "надстройки" -- политики, культуры, религии. Понять, прежде всего, что далеко не все мировые противоречия имеют экономическую подоплеку, а значит, и не все они решаются с помощью финансовых рычагов.
В самом деле, если вглядеться даже в самую ближнюю историю, обнаружится множество болезненных проблем, событий, "горячих точек", имеющих малое касательство к экономике, зато объяснимых в свете политики, идеологии, культуры, религии.
Перечислить все места не хватит, но хотя бы самые выразительные примеры "нерационального", не "экономического" поведения стран и народов напомнить стоит. Главный такой пример, конечно же, более чем 70-летнее существование СССР, который вопреки всем естественным экономическим законам стал великой державой, причем достиг этого, как раз перевернув марксистскую формулу: сначала появилась "надстроечная" идея, а потом ее чудовищной ценой материализовали, построив "базис". Опыт плохо кончился, но зато как долго длился и какой крови стоил!
Но вот взять, например, израильско-палестинские дела. Если с чисто экономической точки зрения подходить, то существование и процветание государства Израиль -- в прямых интересах палестинских арабов, потому что только в Израиле они могут получить более-менее приличную работу. Исчезни Израиль -- и вся его территория запустеет, а независимые палестинцы станут жить так же бедно, как иорданцы. Между тем палестинцы никаким доводам рассудка не внемлют и страстно жаждут уничтожения Израиля: историческая обида, культурная и религиозная рознь здесь сильнее экономических мотивов.
Еще пример, уже из отношений вполне цивилизованных государств: в 1979 году Аргентина вдруг, ни с того ни с сего, захватила Фолклендские острова, права на которые принадлежат Великобритании, но уже давно оспариваются Аргентиной. Англия ответила на эту акцию жестокой карательной экспедицией. Из-за чего был весь сыр-бор? Ни малейшей экономической или военной значимостью эти острова не обладали. Стало быть, война была абсолютно нерациональная, чисто статусная -- за государственный престиж.
Или взять исламскую революцию того же 1979 года в Иране, с которой, собственно, и начинается отсчет развития исламского фундаментализма. До этой революции Иран был очень динамично развивающейся, на глазах богатеющей страной, причем страной светской, как Турция. В отличие от Турции у Ирана была нефть, обещавшая ему еще большие успехи. Но шах Реза Пехлеви переоценил возможности иранского народа адаптироваться к небывалой скорости вестернизации и получил в ответ бурную моральную реакцию на свои реформы. Поставленный перед выбором между благосостоянием и традициями, народ выбрал традиции, и вот уже более 20 лет Иран -- закрытое общество, враг Америки и "государство-изгой".
Ну ладно, "Восток -- дело тонкое". Но вот самая что ни на есть Европа -- Северная Ирландия. В 1969 году, когда конфликт между католиками и протестантами только начинался, еще можно было говорить хоть о какой-нибудь экономической подоплеке: католическая община была беднее протестантской и в конфликте был привкус социального противостояния. Бедна была тогда по европейским меркам и сама католическая Ирландия. С тех пор -- за тридцать с лишним лет -- Ирландия резко разбогатела, не говоря уж об ирландском куске Великобритании, но конфликт продолжается.
Или, наконец, Чечня. Слов нет -- за этим многолетним конфликтом стоят немалые и нечистые деньги, в Чечне -- нефть. Но только и единственно борьбой за "трубу" ожесточенности противостояния не объяснишь. В 20-х, 30-х и 40-х годах коренное население Чечни ничего не ведало о нефти и никакого отношения к ней не имело, однако регулярно восставало, и Красная армия провела там не одну войсковую операцию.
Злато и булат
В связи со всем этим как-то очень живо вспоминается знакомое с детства пушкинское четверостишие "Золото и булат": "Все мое", -- сказало злато; "Все мое", -- сказал булат. "Все куплю", -- сказало злато. "Все возьму", -- сказал булат".
Пушкин никакого решения этого вечного спора власти (политики) и денег (экономики) не дает, потому что в реальности этот спор неразрешим, почти так же неразрешим, как спор о курице и яйце: политика и экономика всю мировую историю идут рука об руку, оставаясь все-таки самостоятельными формами человеческой деятельности. В пространстве и во времени их баланс постоянно меняется: в истории выпадают эпохи, когда большую роль играет политика, а бывают эпохи "экономические". То же самое и с "географией": одновременно в мире могут сосуществовать страны преимущественно "политические" и преимущественно "экономические". То есть в любом случае мерять все одним -- только экономическим или только политическим -- аршином нельзя. Нельзя было на волне экономического бума, как это произошло в последние годы на Западе, впадать в иллюзию окончательной победы "экономизма": иллюзии мешают правильной ориентации в мире. И теперь, чтобы преодолеть шок -- в том числе и экономический, Западу придется очень сильно политизироваться, что и происходит на наших глазах. Страх и шок первых дней перетекают в патриотический подъем и решимость дать обидчикам отпор, зато потребление падает, и западным политикам приходится чуть ли не в каждой речи специально просить население продолжать прежний образ жизни -- то есть покупать акции и товары, летать самолетами и страховаться.
АЛЕКСАНДР АГЕЕВ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
