Архивная публикация 2002 года: "Страж порядка"
Это был один из самых парадоксальных людей XIX века. Офицер без фамилии, сделавший себя сам, человек, прошедший по служебной лестнице от прапорщика до адъютанта и министра внутренних дел, друг генерала Ермолова и Дениса Давыдова, один из создателей Генерального штаба русской армии. Все это, однако, не помешало ему в бытность своего генерал-губернаторства сделать вторую столицу государства российского великомученицей.Тянуть свою лямку
13 сентября 1783 года в семье тверского дворянина, графа Андрея Ивановича Закревского родился сын, которого назвали Арсением. Андрей Иванович был всего лишь отставным поручиком с небольшим имением в Зубцовском уезде. Из-за отсутствия средств на домашних учителей подросшего Арсения отправили в Гродненский кадетский корпус, где он и получил весьма скудное по тем временам образование -- овладел письмом и элементарной грамматикой. И все же этот человек стал министром внутренних дел, генерал-губернатором Финляндии и Москвы. Денис Давыдов характеризовал его так: "Ты из наших братьев, перешедших на диван с пука соломы..."
То, что он был личностью незаурядной, признавали даже враги. Его блистательная карьера выглядит удивительной еще и потому, что Закревский не имел абсолютно никаких связей при дворе. "Для успехов у него было нечто гораздо лучше высокого ума и чьей-либо протекции: в нем были осторожность, сметливость и какая-то искусная вкрадчивость, не допускающая подозрения в подлости", -- писал мемуарист Ф. Вигель.
Службу Закревский начал прапорщиком в Архангелогородском полку, позже получил должность батальонного, а затем и полкового адъютанта. Участвовал в сражениях под Аустерлицем, Прейсиш-Эйлау, Батином, Бородино, в Лейпцигской битве, в боях под Кульмом. Словом, жил по правилу: "или грудь в крестах, или голова в кустах". Дважды ранен, дважды контужен. После битвы под Лейпцигом в тридцать лет пожалован в генерал-адъютанты Его Императорского Величества -- во времена Александра I это звание давалось редко и считалось высокой наградой, мечтой многих титулованных генералов. С 1815 по 1823 год -- дежурный генерал главного штаба, глава инспекторского и аудиторского департаментов (это был один из наиболее влиятельных постов в русской армии).
Он руководил всеми делами по личному численному составу армии, военно-судебным ведомством и готовил материалы для доклада самому царю, которого, к слову сказать, пытался убедить в необходимости повысить жалованье мелким чиновникам. Сохранилась записка Закревского, запечатлевшая его первое посещение инспекторского департамента: всюду бедно одетые чиновники, вынужденные из-за нехватки столов писать чуть ли не на поленницах с дровами. Вывод: как же им при такой нищете взятки не брать?
Закревский борется с этой неразберихой, и через два года вследствие чрезмерных занятий по службе у 35-летнего генерала начинаются сильные головные боли.
По собственному признанию Закревского, он имел пламенное желание быть полезным отечеству, всегда точно и добросовестно исполнял волю царя, однако бессловесным слугой не был -- смело высказывал Александру свою точку зрения, не всегда совпадавшую с царской. Будущего фельдмаршала И.И. Дибича осуждал за то, что тот государю потакает во всем. В военных поселениях видел большое зло для государства: "Всякий желающий может там красть сколько хочет, и следов не найдешь..." Самого же "без лести преданного" Александру Аракчеева ненавидел, в письмах называл его змеем, единственным государственным злодеем, чумой и вреднейшим человеком в России, за что и поплатился: стараниями всесильного любимца был сослан в Финляндию на должность генерал-губернатора и командира Отдельного Финляндского корпуса. В отставку Закревского не отпустили.
Несмотря на то, что император жаловался на нехватку людей, наиболее достойные из них осознавали свою ненужность. С поста начальника Главного штаба Его Императорского Величества был смещен князь П.М. Волконский, в продолжительный заграничный отпуск уехал начальник штаба 2-й армии П.Д. Киселев. Об отставке думал Ермолов. С годами тон Закревского в письмах к друзьям становится меланхоличным, с каким-то оттенком обреченности. Он пишет: "Мне кажется, порядок дел в нашем государстве никогда не улучшится, а потому трудно служить честным людям, которые думают не о мелких выгодах, а о благоденствии своего отечества".
Эра милитаризма
Словом, Закревский принадлежал к кругу людей, которые не скрывают своего недовольства существующей системой, но не посягают на ее основы, уверенные, что основы эти -- при всех недостатках, которые, естественно, надо исправлять. -- самые лучшие. Интересно, что у легендарного современника Закревского -- Александра Ивановича Герцена, бывшего одно время чиновником Министерства внутренних дел, недовольства тоже хватало, но позиция была иная: "Я недолго служил, всячески лынял от дела..."
Кстати, о революционерах: Арсений Андреевич уклонился от участия в составе Верховного уголовного суда по делу декабристов, несмотря на высочайшую волю государя Николая I, и уехал в Москву по домашним обстоятельствам.
В одном же из доносов, поданных Николаю вскоре после подавления восстания, говорилось о сочувствии Закревского членам тайных обществ.
Тем не менее именно Николай I вызволил Закревского из Финляндии, назначив в 1828 году министром внутренних дел с сохранением прежней должности. Очевидно, что, подбирая руководителей министерств, царь отдавал предпочтение военным, полагая, что они под его присмотром наведут порядок в стране, распущенной либеральным Александром. И не ошибся -- чиновники министерства назвали время правления Закревского эрой милитаризма.
Арсений Андреевич ввел четкий контроль за приходом и уходом служащих, о нарушениях распорядка дня докладывалось лично министру, устраивались смотры -- следили за правильностью ношения форменной одежды, устанавливали определенные образцы перьев, для скорейшего приведения в порядок всех накопившихся дел и бумаг старшие чиновники министерства по приказу министра лишались права на отпуск и не могли выйти в отставку. Младшим чиновникам Арсений Андреевич снова пытался повысить жалованье. Однако провести свои преобразования в жизнь Закревскому было не суждено -- на посту министра он пробыл недолго. По одной из версий, сказались неудачи в борьбе с холерой 1830--1831 годов (мор добрался до Петербурга, вызвав там страшную панику: толпа разгромила холерную больницу на Сенной площади). От кровопролития город спас приезд императора -- только его обращение к народу несколько успокоило столицу. Николай был крайне недоволен.
По другой версии, Арсению Андреевичу подгадили царедворцы, о которых граф был следующего мнения: "У нас столпы государства нимало не заботятся о пользе России, и думают об интригах, и чтобы им было всех лучше..." Все это он высказывал государю при каждом удобном случае: "Увидясь со мной после несчастных июньских происшествий на Сенной, он спросил, что, по моему мнению, вызвало народные волнения? Я ответил, что главной причиной являются злоупотребления полиции, которая тащит в холерные больницы и больных, и здоровых, а выпускает тех, кто откупится".
Другого же представителя стражей порядка -- всесильного Бенкендорфа -- Закревский откровенно презирал за то, что тот на его жалобу относительно беззаконий одного жандармского штаб-офицера сообщил: жандармские офицеры виноваты не бывают. А тут еще друзья попали в оппозицию -- Ермолова Николай подозревал в связи с декабристами, Закревский же навестил генерала в Москве, зная об установленной за собой слежке. О визите стало известно не терпевшему независимости императору. Арсений Андреевич прекрасно понимал положение дел и из Финляндии послал просьбу об отставке. Она была удовлетворена тотчас же -- без затруднений, без объяснений.
Чурбан-паша
Семнадцать лет он находился не у дел, жил в деревне, за границей, в столице, с успехом управлял имениями своей богатой жены графини Толстой. Но в 1848 году, когда по Европе полыхнули революции, а Москва из-за обилия не служивших дворян и отставных чиновников стала прибежищем вольнодумства, Николай I вспомнил о бывшем министре и назначил того генерал-губернатором белокаменной.
Император сделал верный выбор. Еще в далеком 1815 году Закревский выступал против польской конституции, потрясавшей, по его мнению, многовековой уклад. О знаменитой речи Александра I в польском сейме он писал следующее: "...последствия ее для России могут быть ужаснейшими, а доброе и слабое правление может привести к распущенности". Потому, наверное, и употребил он в распущенной добрым и слабым правлением князя Щербатова Москве все свои силы на исполнение воли императора, предоставившего ему рескрипт на подавление всякого рода вольнодумства.
"Время заставило меня быть суровым", -- скажет он позднее. Начнет же со славянофилов. Люди эти были для него непонятны, а все непонятное внушало опасения. Их собрания и споры казались подозрительными. Очевидно, поэтому в 1849 году генерал-губернатор учредил за ними постоянное секретное наблюдение, которое продолжалось восемь лет. Осведомители доносили: под именем "славянофилов" в Москве разумеются люди, имеющие предметом своих бесед изучение славянского народа. Главное убеждение их состоит в том, что славяне одноплеменны, должны соединиться в одно целое и составить один народ. Идеи панславизма были в то время нежелательны, и хотя разговоры славянофилов о слиянии в дружную семью братьев-славян оставались лишь разговорами, для Арсения Андреевича их собрания были опять же чреваты потрясением основ государства.
Москва казалась новому генерал-губернатору каким-то непримиримым Кавказом, и он не раз говаривал, что в белокаменной нужен зоркий глаз, чтобы знать течение частной жизни и сообразно этому следить за московскими аулами и засадами. Подобные принципы управления заставляли Арсения Андреевича видеть в любом необычном поступке покушение на государственные устои. К Хомякову, например, одному из рьяных славянофилов, носившему бороду и зипун, послали квартального надзирателя с требованием побриться. Хомяков бриться отказался, и градоначальник перед приездом Александра II в Москву взял с него и Константина Аксакова подписку -- не появляться в обществе в зипунах и с бородами.
Под горячую руку попал и Московский университет -- из его стен была изгнана философия как наука вредная. Во время же Крымской войны Закревский ввел ежедневные построения студентов. Питомцы альма-матер чеканили шаг и вскидывали ногу во фрунт на университетском дворе.
Но больше всего от грозного генерал-губернатора доставалось купцам. Когда нужны были пожертвования, он не просил, а приказывал, причем с жертвователями особо не церемонился. Так, по воспоминаниям современников, когда после Крымской кампании Александр II приехал в Москву, купцы оплатили угощение русских полков, однако на устроенном ими же празднике не присутствовали -- были выгнаны вон всесильным Арсением Андреевичем. Закревский не любил третье сословие. Купцы, по его убеждению, своими мануфактурами травили воздух и воду города. Москвичи же терпеть не могли выходки губернатора, называли своего градоначальника Чурбан-пашой и сочиняли про него ехидные стишки:
Ты не молод и не глуп, и ты не без души,
К чему же возбуждать и толки и волненья?
Зачем же роль играть турецкого паши
И объявлять Москву в осадном положенье?
Ты нами править мог легко на старый лад,
Не тратя времени в бессмысленной работе,
Мы люди мирные, не строим баррикад
И верноподданно гнием в своем болоте.
Что в нас нехорошо? К чему весь этот шум,
Все это страшное употребленье силы?
Без гвалта мог бы здесь твой деятельный ум
Бумагу истреблять и проливать чернила.
Вслед за стихами поползли слухи о взятках, которые якобы брали его жена и дочь. Факты мздоимства не подтвердились: сами купцы вкупе со славянофилами не раз их опровергали, рассказывая, что после смерти Закревский не оставил никаких капиталов. Однако с женой Арсению Андреевичу действительно не повезло. Аграфена Федоровна Толстая была удивительной красавицей, замуж вышла, не питая к своему супругу нежных чувств, а Арсений Андреевич души в ней не чаял и доверился старой поговорке: "Стерпится -- слюбится".
Слюбилось лишь многие годы спустя. В молодости же Аграфена Федоровна не отягощала себя супружескими обязанностями; Клеопатрой и "беззаконной кометой в кругу расчисленных светил" назвал ее Пушкин. Арсений Андреевич смотрел сквозь пальцы на многочисленные романы супруги. Дочь же, Лидия Арсеньевна, разошлась с мужем, графом Нессельроде, и жила в доме отца, что было еще одним поводом для сплетен о безнравственном поведении семейства генерал-губернатора.
Так, среди слухов, толков и ехидства горожан, в постоянной борьбе за порядок протекало одиннадцатилетнее правление Арсения Закревского. Его отставку город встретил со вздохом глубокого облегчения. Герцен в своем "Колоколе" отозвался радостной заметкой "Прощайте, Арсений Андреевич!", хотя именно при Закревском были построены водоподъемные здания при Бабьегородской плотине, заложившие основы нового московского водопровода, проводился ремонт старых -- в Сокольниках и Замоскворечье. Было налажено водоснабжение центральных площадей -- Тверской и Арбатской. В 1853--1855 годах открылись крупные мануфактурные выставки, появилась школа шелководства. В 1856 году после сильного пожара было вновь построено здание Большого театра, которое сохранилось и до наших дней. В 1858 году началась прокладка телеграфа от Москвы до Нижнего Новгорода и Харькова.
В главном же генерал-губернаторство потерпел фиаско: вольнодумство искоренить не удалось, реформы с приходом Александра II все же грянули и докатились до Москвы.
История отставки Закревского в связи с этим весьма примечательна. Камнем преткновения на сей раз стало уничтожение крепостного права. Одни лишь споры и разговоры об этом вызывали гнев генерал-губернатора. Такими переворотами шутить нельзя, надобно жить, как раньше жили, постепенно, а не кавалерийским наскоком, исправляя все минусы. Ведь крестьяне в имениях графа жили хорошо, не жаловались, не пьянствовали кабаки были запрещены, в его имениях работали больницы и школы, а полная свобода дышала произволом и своеволием.
Когда же вышел манифест об уничтожении крепостного состояния, Закревский, продолжая надеяться на его отмену, запретил даже говорить об освобождении крестьян, утверждая, что в столице одумаются и все останется по-старому. Не одумались. А генерал-губернатора за противление воле государя отправили в отставку. Поводом к отставке послужило выданное Закревским дочери свидетельство на брак с бывшим чиновником генерал-губернаторской канцелярии князем Д.В. Друцким-Соколинским без расторжения брака с первым мужем.
Умер Закревский шесть лет спустя в итальянском захолустье, в небольшом имении, купленном им около городка Прато, близ Флоренции. Когда в Италию приехал путешествовавший по Европе цесаревич Николай Александрович, бывший министр и генерал-губернатор явился к нему на поклон, но принят не был. Это жестоко поразило старика и приблизило его кончину.
Это был один из самых парадоксальных людей XIX века. Офицер без фамилии, сделавший себя сам, человек, прошедший по служебной лестнице от прапорщика до адъютанта и министра внутренних дел, друг генерала Ермолова и Дениса Давыдова, один из создателей Генерального штаба русской армии. Все это, однако, не помешало ему в бытность своего генерал-губернаторства сделать вторую столицу государства российского великомученицей.Тянуть свою лямку
13 сентября 1783 года в семье тверского дворянина, графа Андрея Ивановича Закревского родился сын, которого назвали Арсением. Андрей Иванович был всего лишь отставным поручиком с небольшим имением в Зубцовском уезде. Из-за отсутствия средств на домашних учителей подросшего Арсения отправили в Гродненский кадетский корпус, где он и получил весьма скудное по тем временам образование -- овладел письмом и элементарной грамматикой. И все же этот человек стал министром внутренних дел, генерал-губернатором Финляндии и Москвы. Денис Давыдов характеризовал его так: "Ты из наших братьев, перешедших на диван с пука соломы..."
То, что он был личностью незаурядной, признавали даже враги. Его блистательная карьера выглядит удивительной еще и потому, что Закревский не имел абсолютно никаких связей при дворе. "Для успехов у него было нечто гораздо лучше высокого ума и чьей-либо протекции: в нем были осторожность, сметливость и какая-то искусная вкрадчивость, не допускающая подозрения в подлости", -- писал мемуарист Ф. Вигель.
Службу Закревский начал прапорщиком в Архангелогородском полку, позже получил должность батальонного, а затем и полкового адъютанта. Участвовал в сражениях под Аустерлицем, Прейсиш-Эйлау, Батином, Бородино, в Лейпцигской битве, в боях под Кульмом. Словом, жил по правилу: "или грудь в крестах, или голова в кустах". Дважды ранен, дважды контужен. После битвы под Лейпцигом в тридцать лет пожалован в генерал-адъютанты Его Императорского Величества -- во времена Александра I это звание давалось редко и считалось высокой наградой, мечтой многих титулованных генералов. С 1815 по 1823 год -- дежурный генерал главного штаба, глава инспекторского и аудиторского департаментов (это был один из наиболее влиятельных постов в русской армии).
Он руководил всеми делами по личному численному составу армии, военно-судебным ведомством и готовил материалы для доклада самому царю, которого, к слову сказать, пытался убедить в необходимости повысить жалованье мелким чиновникам. Сохранилась записка Закревского, запечатлевшая его первое посещение инспекторского департамента: всюду бедно одетые чиновники, вынужденные из-за нехватки столов писать чуть ли не на поленницах с дровами. Вывод: как же им при такой нищете взятки не брать?
Закревский борется с этой неразберихой, и через два года вследствие чрезмерных занятий по службе у 35-летнего генерала начинаются сильные головные боли.
По собственному признанию Закревского, он имел пламенное желание быть полезным отечеству, всегда точно и добросовестно исполнял волю царя, однако бессловесным слугой не был -- смело высказывал Александру свою точку зрения, не всегда совпадавшую с царской. Будущего фельдмаршала И.И. Дибича осуждал за то, что тот государю потакает во всем. В военных поселениях видел большое зло для государства: "Всякий желающий может там красть сколько хочет, и следов не найдешь..." Самого же "без лести преданного" Александру Аракчеева ненавидел, в письмах называл его змеем, единственным государственным злодеем, чумой и вреднейшим человеком в России, за что и поплатился: стараниями всесильного любимца был сослан в Финляндию на должность генерал-губернатора и командира Отдельного Финляндского корпуса. В отставку Закревского не отпустили.
Несмотря на то, что император жаловался на нехватку людей, наиболее достойные из них осознавали свою ненужность. С поста начальника Главного штаба Его Императорского Величества был смещен князь П.М. Волконский, в продолжительный заграничный отпуск уехал начальник штаба 2-й армии П.Д. Киселев. Об отставке думал Ермолов. С годами тон Закревского в письмах к друзьям становится меланхоличным, с каким-то оттенком обреченности. Он пишет: "Мне кажется, порядок дел в нашем государстве никогда не улучшится, а потому трудно служить честным людям, которые думают не о мелких выгодах, а о благоденствии своего отечества".
Эра милитаризма
Словом, Закревский принадлежал к кругу людей, которые не скрывают своего недовольства существующей системой, но не посягают на ее основы, уверенные, что основы эти -- при всех недостатках, которые, естественно, надо исправлять. -- самые лучшие. Интересно, что у легендарного современника Закревского -- Александра Ивановича Герцена, бывшего одно время чиновником Министерства внутренних дел, недовольства тоже хватало, но позиция была иная: "Я недолго служил, всячески лынял от дела..."
Кстати, о революционерах: Арсений Андреевич уклонился от участия в составе Верховного уголовного суда по делу декабристов, несмотря на высочайшую волю государя Николая I, и уехал в Москву по домашним обстоятельствам.
В одном же из доносов, поданных Николаю вскоре после подавления восстания, говорилось о сочувствии Закревского членам тайных обществ.
Тем не менее именно Николай I вызволил Закревского из Финляндии, назначив в 1828 году министром внутренних дел с сохранением прежней должности. Очевидно, что, подбирая руководителей министерств, царь отдавал предпочтение военным, полагая, что они под его присмотром наведут порядок в стране, распущенной либеральным Александром. И не ошибся -- чиновники министерства назвали время правления Закревского эрой милитаризма.
Арсений Андреевич ввел четкий контроль за приходом и уходом служащих, о нарушениях распорядка дня докладывалось лично министру, устраивались смотры -- следили за правильностью ношения форменной одежды, устанавливали определенные образцы перьев, для скорейшего приведения в порядок всех накопившихся дел и бумаг старшие чиновники министерства по приказу министра лишались права на отпуск и не могли выйти в отставку. Младшим чиновникам Арсений Андреевич снова пытался повысить жалованье. Однако провести свои преобразования в жизнь Закревскому было не суждено -- на посту министра он пробыл недолго. По одной из версий, сказались неудачи в борьбе с холерой 1830--1831 годов (мор добрался до Петербурга, вызвав там страшную панику: толпа разгромила холерную больницу на Сенной площади). От кровопролития город спас приезд императора -- только его обращение к народу несколько успокоило столицу. Николай был крайне недоволен.
По другой версии, Арсению Андреевичу подгадили царедворцы, о которых граф был следующего мнения: "У нас столпы государства нимало не заботятся о пользе России, и думают об интригах, и чтобы им было всех лучше..." Все это он высказывал государю при каждом удобном случае: "Увидясь со мной после несчастных июньских происшествий на Сенной, он спросил, что, по моему мнению, вызвало народные волнения? Я ответил, что главной причиной являются злоупотребления полиции, которая тащит в холерные больницы и больных, и здоровых, а выпускает тех, кто откупится".
Другого же представителя стражей порядка -- всесильного Бенкендорфа -- Закревский откровенно презирал за то, что тот на его жалобу относительно беззаконий одного жандармского штаб-офицера сообщил: жандармские офицеры виноваты не бывают. А тут еще друзья попали в оппозицию -- Ермолова Николай подозревал в связи с декабристами, Закревский же навестил генерала в Москве, зная об установленной за собой слежке. О визите стало известно не терпевшему независимости императору. Арсений Андреевич прекрасно понимал положение дел и из Финляндии послал просьбу об отставке. Она была удовлетворена тотчас же -- без затруднений, без объяснений.
Чурбан-паша
Семнадцать лет он находился не у дел, жил в деревне, за границей, в столице, с успехом управлял имениями своей богатой жены графини Толстой. Но в 1848 году, когда по Европе полыхнули революции, а Москва из-за обилия не служивших дворян и отставных чиновников стала прибежищем вольнодумства, Николай I вспомнил о бывшем министре и назначил того генерал-губернатором белокаменной.
Император сделал верный выбор. Еще в далеком 1815 году Закревский выступал против польской конституции, потрясавшей, по его мнению, многовековой уклад. О знаменитой речи Александра I в польском сейме он писал следующее: "...последствия ее для России могут быть ужаснейшими, а доброе и слабое правление может привести к распущенности". Потому, наверное, и употребил он в распущенной добрым и слабым правлением князя Щербатова Москве все свои силы на исполнение воли императора, предоставившего ему рескрипт на подавление всякого рода вольнодумства.
"Время заставило меня быть суровым", -- скажет он позднее. Начнет же со славянофилов. Люди эти были для него непонятны, а все непонятное внушало опасения. Их собрания и споры казались подозрительными. Очевидно, поэтому в 1849 году генерал-губернатор учредил за ними постоянное секретное наблюдение, которое продолжалось восемь лет. Осведомители доносили: под именем "славянофилов" в Москве разумеются люди, имеющие предметом своих бесед изучение славянского народа. Главное убеждение их состоит в том, что славяне одноплеменны, должны соединиться в одно целое и составить один народ. Идеи панславизма были в то время нежелательны, и хотя разговоры славянофилов о слиянии в дружную семью братьев-славян оставались лишь разговорами, для Арсения Андреевича их собрания были опять же чреваты потрясением основ государства.
Москва казалась новому генерал-губернатору каким-то непримиримым Кавказом, и он не раз говаривал, что в белокаменной нужен зоркий глаз, чтобы знать течение частной жизни и сообразно этому следить за московскими аулами и засадами. Подобные принципы управления заставляли Арсения Андреевича видеть в любом необычном поступке покушение на государственные устои. К Хомякову, например, одному из рьяных славянофилов, носившему бороду и зипун, послали квартального надзирателя с требованием побриться. Хомяков бриться отказался, и градоначальник перед приездом Александра II в Москву взял с него и Константина Аксакова подписку -- не появляться в обществе в зипунах и с бородами.
Под горячую руку попал и Московский университет -- из его стен была изгнана философия как наука вредная. Во время же Крымской войны Закревский ввел ежедневные построения студентов. Питомцы альма-матер чеканили шаг и вскидывали ногу во фрунт на университетском дворе.
Но больше всего от грозного генерал-губернатора доставалось купцам. Когда нужны были пожертвования, он не просил, а приказывал, причем с жертвователями особо не церемонился. Так, по воспоминаниям современников, когда после Крымской кампании Александр II приехал в Москву, купцы оплатили угощение русских полков, однако на устроенном ими же празднике не присутствовали -- были выгнаны вон всесильным Арсением Андреевичем. Закревский не любил третье сословие. Купцы, по его убеждению, своими мануфактурами травили воздух и воду города. Москвичи же терпеть не могли выходки губернатора, называли своего градоначальника Чурбан-пашой и сочиняли про него ехидные стишки:
Ты не молод и не глуп, и ты не без души,
К чему же возбуждать и толки и волненья?
Зачем же роль играть турецкого паши
И объявлять Москву в осадном положенье?
Ты нами править мог легко на старый лад,
Не тратя времени в бессмысленной работе,
Мы люди мирные, не строим баррикад
И верноподданно гнием в своем болоте.
Что в нас нехорошо? К чему весь этот шум,
Все это страшное употребленье силы?
Без гвалта мог бы здесь твой деятельный ум
Бумагу истреблять и проливать чернила.
Вслед за стихами поползли слухи о взятках, которые якобы брали его жена и дочь. Факты мздоимства не подтвердились: сами купцы вкупе со славянофилами не раз их опровергали, рассказывая, что после смерти Закревский не оставил никаких капиталов. Однако с женой Арсению Андреевичу действительно не повезло. Аграфена Федоровна Толстая была удивительной красавицей, замуж вышла, не питая к своему супругу нежных чувств, а Арсений Андреевич души в ней не чаял и доверился старой поговорке: "Стерпится -- слюбится".
Слюбилось лишь многие годы спустя. В молодости же Аграфена Федоровна не отягощала себя супружескими обязанностями; Клеопатрой и "беззаконной кометой в кругу расчисленных светил" назвал ее Пушкин. Арсений Андреевич смотрел сквозь пальцы на многочисленные романы супруги. Дочь же, Лидия Арсеньевна, разошлась с мужем, графом Нессельроде, и жила в доме отца, что было еще одним поводом для сплетен о безнравственном поведении семейства генерал-губернатора.
Так, среди слухов, толков и ехидства горожан, в постоянной борьбе за порядок протекало одиннадцатилетнее правление Арсения Закревского. Его отставку город встретил со вздохом глубокого облегчения. Герцен в своем "Колоколе" отозвался радостной заметкой "Прощайте, Арсений Андреевич!", хотя именно при Закревском были построены водоподъемные здания при Бабьегородской плотине, заложившие основы нового московского водопровода, проводился ремонт старых -- в Сокольниках и Замоскворечье. Было налажено водоснабжение центральных площадей -- Тверской и Арбатской. В 1853--1855 годах открылись крупные мануфактурные выставки, появилась школа шелководства. В 1856 году после сильного пожара было вновь построено здание Большого театра, которое сохранилось и до наших дней. В 1858 году началась прокладка телеграфа от Москвы до Нижнего Новгорода и Харькова.
В главном же генерал-губернаторство потерпел фиаско: вольнодумство искоренить не удалось, реформы с приходом Александра II все же грянули и докатились до Москвы.
История отставки Закревского в связи с этим весьма примечательна. Камнем преткновения на сей раз стало уничтожение крепостного права. Одни лишь споры и разговоры об этом вызывали гнев генерал-губернатора. Такими переворотами шутить нельзя, надобно жить, как раньше жили, постепенно, а не кавалерийским наскоком, исправляя все минусы. Ведь крестьяне в имениях графа жили хорошо, не жаловались, не пьянствовали кабаки были запрещены, в его имениях работали больницы и школы, а полная свобода дышала произволом и своеволием.
Когда же вышел манифест об уничтожении крепостного состояния, Закревский, продолжая надеяться на его отмену, запретил даже говорить об освобождении крестьян, утверждая, что в столице одумаются и все останется по-старому. Не одумались. А генерал-губернатора за противление воле государя отправили в отставку. Поводом к отставке послужило выданное Закревским дочери свидетельство на брак с бывшим чиновником генерал-губернаторской канцелярии князем Д.В. Друцким-Соколинским без расторжения брака с первым мужем.
Умер Закревский шесть лет спустя в итальянском захолустье, в небольшом имении, купленном им около городка Прато, близ Флоренции. Когда в Италию приехал путешествовавший по Европе цесаревич Николай Александрович, бывший министр и генерал-губернатор явился к нему на поклон, но принят не был. Это жестоко поразило старика и приблизило его кончину.
ИРИНА ВОРОБЬЕВА
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
