Архивная публикация 2000 года: "В разливе"
Хорошо жить в доме улучшенной планировки. Хорошо плескаться в импортной сантехнике, не думая о бедах любезного отечества. Что же плохо? Плохо, когда в вашей жизни слишком большое место занимает маленький итальянский шланг.Мой дядя самых честных правил. За что и был поощрен роскошной четырехкомнатной квартирой в доме улучшенной планировки несколько лет назад, когда такие дома только начали появляться в городе-герое Москве. Поощрен дядя был Борисычем, как любовно называли этого человека подчиненные. Злобные же обыватели, ненавистники реформ и вообще рыночного пути звали его Рыжим. В то время как лучшие силы общества, не к ночи будь помянуты и на выражение лица не смотри, вообще считали и продолжают считать Борисыча маячком светленьким, форпостиком будущего.
Как бы то ни было, подчиненным в Госкомимущества было за что любить Борисыча. Он был хорошим начальником, при нем хорошо жилось, а особенно старательным трудящимся, как и было сказано, перепадали материальные блага. Особенно трогательно было то, что в тот самый момент, когда дядя отмечал новоселье и поднимал первую рюмку чистой, как слеза демократа, водки за здоровье Борисыча, сам отец родной рассказывал журналистам, как ездит на работу на ржавом "жигуленке". И тот, банка несознательная, заглох, понимаешь, на Тверской улице, посреди бурного потока машин. Правда, история умалчивает, как наш герой добрался до работы. Не пешком же почапал, ясное дело.
Но вернемся к дяде, который любил начальство даже в своей постели и под своим одеялом. Таких, как дядя, поощренных набралось довольно много. Дом был двадцатидвухэтажный. И его в равных пропорциях заселили хорошо оплачиваемые и ценные для рыночной экономики чиновники, братва и честные предприниматели.
Это ж была песня смотреть, как эти ребята обживали свои гнездышки. Мать попросила меня, помнится, подвезти до дяди итальянский компакт (для непосвященных объясняю: толчок). И я видел этих счастливых людей, которые на своих джипах волокли обои, выгружали с грузовиков джакузи, стиральные машины и материли водителей, которые недостаточно нежно обращались с плиткой ручной работы. В общем, ничего более жизнеутверждающего я за последние годы не видел. Потом последовало новоселье.
Как и сказано, первый тост был за Борисыча. Произнося этот тост, дядя замер и посмотрел на новый потолок. Хрустальная люстра мерно раскачивалась. А что ей оставалось делать: наверху тоже было новоселье. И внизу. И за стеной. Месяц блатной дом пил, как рабочий барак. Соседи, поначалу церемонно раскланивавшиеся и ревниво оглядывавшие чужую сантехнику и кухонную обстановку, вскоре уже все были на "ты". Двери в квартирах не закрывались. Наступило полное братство -- в рамках одного элитного дома.
Но, как известно, всякая роскошь человеческого общения неминуемо перерастает в тягостную бестактную близость. И всему приходит конец. Народ постепенно протрезвел -- у всех ведь работа, связи, обязательства,-- сохранив в сердцах сладостные воспоминания о совместном опохмеле.
У дяди, уточним, квартира была на двенадцатом этаже. И вот однажды, лет этак пять спустя после новоселья, просыпается он от яростного стука в дверь. Дядя встает, шлепает в прихожую и задает из-за сейфовой двери законный вопрос: "Кто там?" На что слышит недвусмысленный ответ: "Я те, Матвей, сейчас рога пообломаю". После чего дядя почему-то сразу открыл дверь. На пороге он обнаружил соседа с нижнего, одиннадцатого, этажа, в шелковой пижаме и шлепанцах.
-- У меня дома потоп,-- заорал сосед, как только дядя открыл дверь.-- Что у тебя прорвало?
-- Ничего,-- флегматично сказал дядя. И в этот момент на его младенческую розовую лысину упала холодная капля. Дядя поднял голову и потерял дар речи. Потолок его в квартире был весь в подтеках. Мало того -- стены в прихожей были слизкие от влаги. Не говоря ни слова, дядя устремился в ванную и на кухню. Но там все краны были закручены, ничего нигде не текло. Если, конечно, не говорить о том, что текло с потолка. В ванной, туалете и кухне под ногами откровенно хлюпало, а обои на кухне уже начали отклеиваться.
Дядя рванул в комнаты -- там на полу пока еще было сухо, но потолок весь мокрый. А обои на стенах тоже уже начали намокать. Не говоря ни слова, дядя и его нижний сосед помчались -- нога к ноге, пижама к пижаме, тапочек к тапочку -- на верхний этаж. На тринадцатый, стало быть. Там они обнаружили распахнутые двери, лужи в прихожей. И никаких признаков жизни. Зато этажом выше раздавались отрывистые раздраженные голоса. Куда и устремились наши джентльмены.
На четырнадцатом этаже компания собралась вполне живописная: "новый русский" в трусах и золотой цепке на бычьей шее, его подружка в халате, с подтеками туши под глазами, старуха в ночной рубашке и известный чиновник из московской мэрии в футболке и трениках, чей-то трехлетний ребенок, который флегматично наблюдал за общим ором и столпотворением. Проблема была в том, что текло явно с пятнадцатого этажа. Но там дверь никто не открывал. И граждане соображали, вызывать милицию, чтобы отмыкать сейфовую дверь, или что-нибудь придумать. Что "что-нибудь", интересно.
Прибытие двух джентльменов в пижамах дало новый толчок мыслительному процессу. И лучшие умы города родили предположение: а вдруг течет не с пятнадцатого, а с шестнадцатого этажа? После чего вся компания потопала на шестнадцатый этаж.
Там жил чин из ФСБ. Поэтому толпа, в два присеста одолевшая несколько лестничных пролетов, перед дверью чина из ФСБ спасовала. Некоторое время народ топтался на месте. Потом чиновник из мэрии вежливо позвонил. Звонок почему-то не работал. Тогда чиновник так же вежливо постучал. Ага, в бронированную-то дверь. Наконец, отчаявшись, он повернулся спиной к двери и начал барабанить по ней ногой. Так что бедный генерал, открывший довольно быстро, получил со всего размаху каблуком по коленной чашечке. "Ой!" -- только и сказал генерал. И тут все увидели, что у него в квартире воды по щиколотку. А пижамные штаны честного старика закатаны до колен.
-- Вы на семнадцатом этаже были? -- деловито поинтересовался "новый русский", тем самым элегантно обойдя тему поврежденной коленной чашечки.
-- Был,-- сказал генерал, все еще морщась от боли.
-- И что? -- хором спросила делегация.
-- Их тоже залило. Они с четырех ночи тазы подставляют. Это течет откуда-то сверху.
На восемнадцатом этаже на всю честную компанию посмотрели с глубоким омерзением: семья народного избранника боролась с водой уже несколько часов, пока эти нижние жильцы нагло дрыхли. Там воды было по колено. С потолка стучала веселая капель. И взору нижних жильцов была предложена залитая водой гостиная с антикварной мебелью. Маленькая дочка хозяев, воспользовавшись тем, что никто не обращал на нее внимания, пускала кораблики из стодолларовых купюр.
Вариантов оставалось не так много: девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый и двадцать второй этажи.
На девятнадцатом этаже дверь не открыли. Соседка из квартиры напротив сообщила, что три дня назад хозяева уехали в круиз на Багамы. Зато на двадцатом этаже обитал ничего не понимающий иностранный предприниматель, который эту квартиру, в которой все плавало, вообще снимал. Поэтому, когда толпа жильцов нарисовалась у него на пороге, он бросился к ним на грудь и зарыдал, выкликая непонятные фразы. С трудом удалось выяснить, что он звонил по мобильному телефону в Общество спасения на водах и был грубо послан матом.
На двадцать первом этаже жил известный артист. Дверь его квартиры была распахнута, в прихожей плавали тапочки и газеты, вода переливалась через порог и струилась по лестнице. Сам же хозяин был пьян в стельку и крепко спал на подоконнике напротив лифта. Последними его словами были, как передавалось из уст в уста: "Все течет, все изменяется".
На двадцать второй этаж многочисленная процессия в пижамах и промокших тапках поднималась торжественно и зловеще. Лестничная клетка на двадцать втором была сухой. Народ притих. Тут шаг вперед сделал генерал ФСБ и позвонил. Звонок не работал. Тогда генерал властной рукой постучал. В этих отрывистых сухих звуках было столько неотвратимости -- так сама судьба стучит в дверь, чтобы совершить с вами то, к чему вы медленно приближались все годы бездумного счастья, а может, и несчастья. Нет, так мог стучать только человек из органов. Это профессиональная гордость -- стучать так, чтобы у всех стыла кровь.
Дверь, однако, не открывалась. И генерал широким жестом пригласил к ней чиновника из московской мэрии. Тот, повернувшись спиной к двери, начал изо всех сил колотить по ней ногой.
Через минуту дверь открылась и на пороге возник сонный, сладко зевающий хозяин.
-- А что случилось, люди? -- добродушно поинтересовался он у толпы с дико горящими глазами, которая почему-то уставилась ему под ноги.
Там было сухо!
Сметя несчастного с порога, люди устремились в квартиру. Но и там не было даже намека на лужицу. Все краны были закручены, ванна пуста. Схватив еще не проснувшегося жильца двадцать второго этажа, люди в пижамах и халатах помчали его вниз по лестнице, на каждом этаже демонстрируя ему ужас и разор.
-- Но я-то при чем? -- спросил жилец двадцать второго этажа, когда на двенадцатом ему показали подтеки на стенах.
И тут прибыла срочная техпомощь. Этот ненормальный иностранец до нее все-таки дозвонился. И перекрыла воду в доме. Поэтому до десятого и одиннадцатого этажей она не дошла. Зато электричество вышибло во всем доме. Звонки-то не зря не работали. Дело оказалось в итальянском шланге, которым в квартире на двадцать втором этаже были соединены стоки из ванны и туалета. Этот итальянский шланг не то лопнул, не то его просто разъело нашей водой.
Нет повести печальнее на свете, чем повесть о прорыве в туалете.
Потому что этому парню с двадцать второго этажа, который, к слову, оказался простым смертным, которому хата досталась по наследству, все десять нижних этажей вкатили иск. Чтобы он им всем квартиры ремонтировал за свой счет. И в ближайшее время. А у всех, между прочим, евроремонт. И главное даже не обои и побелка, а плитка, которая непонятно почему пострадала больше всего. Во всяком случае, оценщики, которые, как стервятники на труп околевшей кобылы, слетелись оценивать ущерб, в один голос сказали, что плитку и вообще все, что в ванной и туалете, кухне и коридоре, надо менять. На восьми этажах -- это точно. А мебель, пострадавшая во время наводнения!
Этот парень с двадцать второго этажа ржал, когда увидел счета. И сказал, что даже если он продаст квартиру, денег отремонтировать столько квартир все равно не хватит.
Так что никто и не заметил, как он смылся. И как ему удалось буквально за неделю продать квартиру (как потом выяснилось, за полцены). Главное -- совершенно непонятно, как он увез вещи. Этого никто не видел. Ночью разве? Потому что уже через неделю -- в доме как раз наладили электричество и пустили наконец лифт -- у подъезда остановился грузовик. И веселые грузчики начали выгружать шкафы, кровати, диваны.
-- На какой этаж въезжаете? -- сухо поинтересовался у "нового русского", из окна джипа наблюдавшего за разгрузкой мебели, генерал ФСБ.
-- На двадцать второй,-- добродушно ответил тот.
Хорошо жить в доме улучшенной планировки. Хорошо плескаться в импортной сантехнике, не думая о бедах любезного отечества. Что же плохо? Плохо, когда в вашей жизни слишком большое место занимает маленький итальянский шланг.Мой дядя самых честных правил. За что и был поощрен роскошной четырехкомнатной квартирой в доме улучшенной планировки несколько лет назад, когда такие дома только начали появляться в городе-герое Москве. Поощрен дядя был Борисычем, как любовно называли этого человека подчиненные. Злобные же обыватели, ненавистники реформ и вообще рыночного пути звали его Рыжим. В то время как лучшие силы общества, не к ночи будь помянуты и на выражение лица не смотри, вообще считали и продолжают считать Борисыча маячком светленьким, форпостиком будущего.
Как бы то ни было, подчиненным в Госкомимущества было за что любить Борисыча. Он был хорошим начальником, при нем хорошо жилось, а особенно старательным трудящимся, как и было сказано, перепадали материальные блага. Особенно трогательно было то, что в тот самый момент, когда дядя отмечал новоселье и поднимал первую рюмку чистой, как слеза демократа, водки за здоровье Борисыча, сам отец родной рассказывал журналистам, как ездит на работу на ржавом "жигуленке". И тот, банка несознательная, заглох, понимаешь, на Тверской улице, посреди бурного потока машин. Правда, история умалчивает, как наш герой добрался до работы. Не пешком же почапал, ясное дело.
Но вернемся к дяде, который любил начальство даже в своей постели и под своим одеялом. Таких, как дядя, поощренных набралось довольно много. Дом был двадцатидвухэтажный. И его в равных пропорциях заселили хорошо оплачиваемые и ценные для рыночной экономики чиновники, братва и честные предприниматели.
Это ж была песня смотреть, как эти ребята обживали свои гнездышки. Мать попросила меня, помнится, подвезти до дяди итальянский компакт (для непосвященных объясняю: толчок). И я видел этих счастливых людей, которые на своих джипах волокли обои, выгружали с грузовиков джакузи, стиральные машины и материли водителей, которые недостаточно нежно обращались с плиткой ручной работы. В общем, ничего более жизнеутверждающего я за последние годы не видел. Потом последовало новоселье.
Как и сказано, первый тост был за Борисыча. Произнося этот тост, дядя замер и посмотрел на новый потолок. Хрустальная люстра мерно раскачивалась. А что ей оставалось делать: наверху тоже было новоселье. И внизу. И за стеной. Месяц блатной дом пил, как рабочий барак. Соседи, поначалу церемонно раскланивавшиеся и ревниво оглядывавшие чужую сантехнику и кухонную обстановку, вскоре уже все были на "ты". Двери в квартирах не закрывались. Наступило полное братство -- в рамках одного элитного дома.
Но, как известно, всякая роскошь человеческого общения неминуемо перерастает в тягостную бестактную близость. И всему приходит конец. Народ постепенно протрезвел -- у всех ведь работа, связи, обязательства,-- сохранив в сердцах сладостные воспоминания о совместном опохмеле.
У дяди, уточним, квартира была на двенадцатом этаже. И вот однажды, лет этак пять спустя после новоселья, просыпается он от яростного стука в дверь. Дядя встает, шлепает в прихожую и задает из-за сейфовой двери законный вопрос: "Кто там?" На что слышит недвусмысленный ответ: "Я те, Матвей, сейчас рога пообломаю". После чего дядя почему-то сразу открыл дверь. На пороге он обнаружил соседа с нижнего, одиннадцатого, этажа, в шелковой пижаме и шлепанцах.
-- У меня дома потоп,-- заорал сосед, как только дядя открыл дверь.-- Что у тебя прорвало?
-- Ничего,-- флегматично сказал дядя. И в этот момент на его младенческую розовую лысину упала холодная капля. Дядя поднял голову и потерял дар речи. Потолок его в квартире был весь в подтеках. Мало того -- стены в прихожей были слизкие от влаги. Не говоря ни слова, дядя устремился в ванную и на кухню. Но там все краны были закручены, ничего нигде не текло. Если, конечно, не говорить о том, что текло с потолка. В ванной, туалете и кухне под ногами откровенно хлюпало, а обои на кухне уже начали отклеиваться.
Дядя рванул в комнаты -- там на полу пока еще было сухо, но потолок весь мокрый. А обои на стенах тоже уже начали намокать. Не говоря ни слова, дядя и его нижний сосед помчались -- нога к ноге, пижама к пижаме, тапочек к тапочку -- на верхний этаж. На тринадцатый, стало быть. Там они обнаружили распахнутые двери, лужи в прихожей. И никаких признаков жизни. Зато этажом выше раздавались отрывистые раздраженные голоса. Куда и устремились наши джентльмены.
На четырнадцатом этаже компания собралась вполне живописная: "новый русский" в трусах и золотой цепке на бычьей шее, его подружка в халате, с подтеками туши под глазами, старуха в ночной рубашке и известный чиновник из московской мэрии в футболке и трениках, чей-то трехлетний ребенок, который флегматично наблюдал за общим ором и столпотворением. Проблема была в том, что текло явно с пятнадцатого этажа. Но там дверь никто не открывал. И граждане соображали, вызывать милицию, чтобы отмыкать сейфовую дверь, или что-нибудь придумать. Что "что-нибудь", интересно.
Прибытие двух джентльменов в пижамах дало новый толчок мыслительному процессу. И лучшие умы города родили предположение: а вдруг течет не с пятнадцатого, а с шестнадцатого этажа? После чего вся компания потопала на шестнадцатый этаж.
Там жил чин из ФСБ. Поэтому толпа, в два присеста одолевшая несколько лестничных пролетов, перед дверью чина из ФСБ спасовала. Некоторое время народ топтался на месте. Потом чиновник из мэрии вежливо позвонил. Звонок почему-то не работал. Тогда чиновник так же вежливо постучал. Ага, в бронированную-то дверь. Наконец, отчаявшись, он повернулся спиной к двери и начал барабанить по ней ногой. Так что бедный генерал, открывший довольно быстро, получил со всего размаху каблуком по коленной чашечке. "Ой!" -- только и сказал генерал. И тут все увидели, что у него в квартире воды по щиколотку. А пижамные штаны честного старика закатаны до колен.
-- Вы на семнадцатом этаже были? -- деловито поинтересовался "новый русский", тем самым элегантно обойдя тему поврежденной коленной чашечки.
-- Был,-- сказал генерал, все еще морщась от боли.
-- И что? -- хором спросила делегация.
-- Их тоже залило. Они с четырех ночи тазы подставляют. Это течет откуда-то сверху.
На восемнадцатом этаже на всю честную компанию посмотрели с глубоким омерзением: семья народного избранника боролась с водой уже несколько часов, пока эти нижние жильцы нагло дрыхли. Там воды было по колено. С потолка стучала веселая капель. И взору нижних жильцов была предложена залитая водой гостиная с антикварной мебелью. Маленькая дочка хозяев, воспользовавшись тем, что никто не обращал на нее внимания, пускала кораблики из стодолларовых купюр.
Вариантов оставалось не так много: девятнадцатый, двадцатый, двадцать первый и двадцать второй этажи.
На девятнадцатом этаже дверь не открыли. Соседка из квартиры напротив сообщила, что три дня назад хозяева уехали в круиз на Багамы. Зато на двадцатом этаже обитал ничего не понимающий иностранный предприниматель, который эту квартиру, в которой все плавало, вообще снимал. Поэтому, когда толпа жильцов нарисовалась у него на пороге, он бросился к ним на грудь и зарыдал, выкликая непонятные фразы. С трудом удалось выяснить, что он звонил по мобильному телефону в Общество спасения на водах и был грубо послан матом.
На двадцать первом этаже жил известный артист. Дверь его квартиры была распахнута, в прихожей плавали тапочки и газеты, вода переливалась через порог и струилась по лестнице. Сам же хозяин был пьян в стельку и крепко спал на подоконнике напротив лифта. Последними его словами были, как передавалось из уст в уста: "Все течет, все изменяется".
На двадцать второй этаж многочисленная процессия в пижамах и промокших тапках поднималась торжественно и зловеще. Лестничная клетка на двадцать втором была сухой. Народ притих. Тут шаг вперед сделал генерал ФСБ и позвонил. Звонок не работал. Тогда генерал властной рукой постучал. В этих отрывистых сухих звуках было столько неотвратимости -- так сама судьба стучит в дверь, чтобы совершить с вами то, к чему вы медленно приближались все годы бездумного счастья, а может, и несчастья. Нет, так мог стучать только человек из органов. Это профессиональная гордость -- стучать так, чтобы у всех стыла кровь.
Дверь, однако, не открывалась. И генерал широким жестом пригласил к ней чиновника из московской мэрии. Тот, повернувшись спиной к двери, начал изо всех сил колотить по ней ногой.
Через минуту дверь открылась и на пороге возник сонный, сладко зевающий хозяин.
-- А что случилось, люди? -- добродушно поинтересовался он у толпы с дико горящими глазами, которая почему-то уставилась ему под ноги.
Там было сухо!
Сметя несчастного с порога, люди устремились в квартиру. Но и там не было даже намека на лужицу. Все краны были закручены, ванна пуста. Схватив еще не проснувшегося жильца двадцать второго этажа, люди в пижамах и халатах помчали его вниз по лестнице, на каждом этаже демонстрируя ему ужас и разор.
-- Но я-то при чем? -- спросил жилец двадцать второго этажа, когда на двенадцатом ему показали подтеки на стенах.
И тут прибыла срочная техпомощь. Этот ненормальный иностранец до нее все-таки дозвонился. И перекрыла воду в доме. Поэтому до десятого и одиннадцатого этажей она не дошла. Зато электричество вышибло во всем доме. Звонки-то не зря не работали. Дело оказалось в итальянском шланге, которым в квартире на двадцать втором этаже были соединены стоки из ванны и туалета. Этот итальянский шланг не то лопнул, не то его просто разъело нашей водой.
Нет повести печальнее на свете, чем повесть о прорыве в туалете.
Потому что этому парню с двадцать второго этажа, который, к слову, оказался простым смертным, которому хата досталась по наследству, все десять нижних этажей вкатили иск. Чтобы он им всем квартиры ремонтировал за свой счет. И в ближайшее время. А у всех, между прочим, евроремонт. И главное даже не обои и побелка, а плитка, которая непонятно почему пострадала больше всего. Во всяком случае, оценщики, которые, как стервятники на труп околевшей кобылы, слетелись оценивать ущерб, в один голос сказали, что плитку и вообще все, что в ванной и туалете, кухне и коридоре, надо менять. На восьми этажах -- это точно. А мебель, пострадавшая во время наводнения!
Этот парень с двадцать второго этажа ржал, когда увидел счета. И сказал, что даже если он продаст квартиру, денег отремонтировать столько квартир все равно не хватит.
Так что никто и не заметил, как он смылся. И как ему удалось буквально за неделю продать квартиру (как потом выяснилось, за полцены). Главное -- совершенно непонятно, как он увез вещи. Этого никто не видел. Ночью разве? Потому что уже через неделю -- в доме как раз наладили электричество и пустили наконец лифт -- у подъезда остановился грузовик. И веселые грузчики начали выгружать шкафы, кровати, диваны.
-- На какой этаж въезжаете? -- сухо поинтересовался у "нового русского", из окна джипа наблюдавшего за разгрузкой мебели, генерал ФСБ.
-- На двадцать второй,-- добродушно ответил тот.
ИВАН ШТРАУХ
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
