Вглубь России: новая премьера "Лавра" от Эдуарда Боякова и Нового театра

Формально это тот же спектакль, что с большим успехом, несмотря на пандемийную депрессию, шел три года назад во МХАТе, – многомерное воплощение истории, описанной Евгением Водолазкиным в его знаменитом одноименном романе. Осенью 2021 года «Лавра» показали последний раз, а затем бояковский период МХАТа (или мхатовский период Боякова) резко оборвался, и Москва осталась без самого популярного спектакля последних лет.

Теперь, год спустя после открытия Бояковым Нового театра, «Лавр» восстановлен, перезапущен, возобновлен – как вам будет угодно. Основное здание Нового театра – особняк на Мясницкой, но в его концепции использовать для разных спектаклей сцены дружественных театров. Так, например, «Скупой» в постановке Валентина Клементьева с Леонидом Якубовичем в главной роли шел сначала в театре Et Cetera, а сейчас – в Театре эстрады и театре «Маска».

Возобновленному «Лавру» досталась уникальная сцена Театра Российской армии, в самый раз подходящая для многоэтажной конструкции, этой технологической основы всего действа, которой по ходу действия положено многократно поворачиваться к залу разными сторонами.

Новая сцена, новые времена и даже местами новые актеры – сегодняшний «Лавр» одновременно и тот, уже знакомый мхатовский, и не тот. Здесь снова уместно напомнить о Гераклитовой реке, вход в которую нельзя в точности повторить. Общий вид спектакля сохранен, но Бояков воспользовался новыми условиями, чтобы что-то добавить, что-то убрать – внести коррективы.

Некоторые коррективы внесло само время: игравший прежде Арсения в отрочестве Никита Кашеваров «за время пути» успел подрасти и сегодня хорошо смотрится в роли Ла Флеша в «Скупом», но в «Лавр» уже решительно не помещается. Роль юного Арсения вполне успешно играет новый одаренный отрок, Клим Кривоносенко.

Сменилась и исполнительница роли Устины. Теперь это Амина Синагатуллина. В прежней постановке она играла в массовых сценах. По словам актрисы, тот опыт участия в «Лавре» произвел в ней духовный переворот и привел к осознанному крещению.

«Лавр» – очень непростой для постановки роман и даже, как казалось Леониду Якубовичу, невозможный (в чем он признался на встрече с прессой, устроенной незадолго до премьеры). Написанная особенным языком летопись жизни средневекового русского человека, его путь от греха к святости вроде бы представляет литературную вещь в себе, и в то же время она настолько выразительна, что, конечно, просится и в театральную постановку, и в экранизацию. Недаром практически одновременно с Бояковым «Лавра» поставили как минимум два театра – «На Литейном» в Санкт-Петербурге и Магнитогорский драматический.

Считая, что сам язык Водолазкина, а не только описываемые им события являют ценность книги, Бояков уделил много внимания воспроизведению этого языка. Дмитрий Певцов, играющий и рассказчика, и Арсения–Лавра в старости, проговаривает целые куски этой поэтичной прозы. Актер признался, что раньше запоминание этих пассажей давалось ему нелегко, то теперь он просто влюбился в этот текст, что, конечно, не могло не пойти на пользу спектаклю.

Особое измерение спектакля – звучащая в нем музыка в исполнении трио Lavra, состоящего из певицы Варвары Котовой, перкуссиониста Иллариона Брусса и мультиинструменталиста Сергея «Гребстеля» Калачева – музыкантов, хорошо известных любителям этнической, духовной и экспериментальной музыки. Lavra возникла благодаря этому спектаклю. Русские духовные песни в их исполнении обретают глубину и пронзительность, сравнимые с лучшими вещами культовых Dead Can Dance.

Визуальная сторона спектакля поражает и надолго остается в памяти в виде ярких, разноцветных объемных образов.

Главный герой спектакля и романа, допустив в молодости роковую ошибку, всю свою долгую жизнь превращает в попытку искупления, проживая ее как бы от имени погибшей возлюбленной, а самого себя пытаясь стереть, как уродливую мазню. В результате в том месте, где он отчаянно тер, проступает неземной свет: Арсений–Устин–Лавр становится святым.

Иные осознанно идут к святости, очищая свою душу, но Арсений себя не очищал, а счищал, как уродливый нарост. Он желал не святости, а искупления и спасения души умершей Устины – и этот путь привел его к свету.

Бояков воссоздает картину Руси позднего средневековья с ее ярмарками, монастырями, эпидемиями чумы и народом, живущим на грани душевности и жестокости: сегодня жители, как кроткие дети, выстраиваются за помощью к избушке врачевателя, а завтра без стыда издеваются над своим спасителем, поверив навету. Сначала чествуют юродивых, а потом бьют их. При жизни плюют в святого старца, а после смерти стекаются поклониться его мощам.

Финал спектакля выглядит более оптимистичным, чем у Водолазкина: когда иностранец, которого укорили в том, что он за несколько лет жизни так ничего и не понял в русской земле, парирует: «А сами вы ее понимаете?» – и кузнец Аверкий, почесав затылок, молвит: «Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем». У Боякова это звучит не без гордости и вызова: да, мол, вот такие мы, «умом Россию не понять» – и далее следуют музыка и танцы.

А понять-то, конечно, было бы неплохо. Для этого ведь и пишутся такие романы, и создаются такие спектакли.