«У литературы нет армии»

«Нашлось бы много людей, которые бы сказали, что эта книга оскорбляет чувства определенного меньшинства», – говорит писатель. Сегодня он презентует новый роман «Два года, восемь месяцев и 28 ночей», сказку о войне между миром веры и миром разума.

– Положение в вашем сказочном мире еще более угрожающее, чем даже ситуация в мировой политике. Однако книга заканчивается мегахеппи-эндом. Положение в мире настолько плачевно, что вы сочли своим долгом нас как-то утешить?

– Признаться, я сам удивлен, как сюжет в конечном итоге «вырулил» к такой оптимистичной развязке. В этой книге я больше, чем когда-либо, использовал технику импровизации. Я просто решил: пусть все идет своим чередом, а ты наблюдай! И вот, все пришло к этой слащавой идиллии.

– Единственное желание, которое остается в конце: хоть бы уже вернулись все эти кошмары.

– Дело в том, что сказки нас учат: будь осторожен со своими желаниями. Они могут исполниться. Один из величайших парадоксов человечества в том, что на самом деле мы никогда не хотим того, чего, как кажется, нам бы хотелось. То же самое мы видим в развязке романа, когда рассказчик жаждет возвращения своих кошмаров. Причина очевидна: этот мир, в котором все люди такие толерантные и душевные, цивилизованные и приятные и к тому же умные, – такой мир был бы невыносимо скучным. Возможно, люди испытывают потребность в каком-то количестве такой темноты. Ее наличие делает жизнь интересней…

– Глядя на кадры из Парижа и других уголков мира, можно поверить, что наши кошмары становятся реальностью. Как не допустить, чтобы Париж и другие крупные европейские города в результате террора навсегда изменились?

– В этой связи я могу сказать то же, что и любой другой: это ужасно. Но я помню Англию 70‑х, я жил там, когда страну сотрясали теракты ИРА, Ирландской республиканской армии. Во время демонстраций и в пабах взрывались бомбы. Но англичане сжали зубы и продолжали вести обычную жизнь. Похоже, так же поступают и парижане. Знаете, мне нравится этот хэштег Je suis en terrasse – «Я на террасе». А еще классная карикатура в Charlie Hebdo: «Спасибо за молитвы о Париже. Но религии у нас и так хватает». Религия Парижа – это музыка, поцелуи, жизнь, шампанское и радость. Нью-Йорку после трагедии 11 сентября понадобилось какое-то время, чтобы как-то прийти в себя. Ненадолго город потерял свою «ньюйоркскость», потому что люди всего боялись и не могли пережить травму… Когда люди наконец снова стали неприветливыми и агрессивными, расстались с этой невыносимой приветливостью, я подумал: что ж, хорошо, они справились.

– Вы думаете, если бы призыв к вашему убийству прозвучал сегодня, когда угроза исламистского террора стала повсеместной, вы могли бы рассчитывать на большую солидарность?

– Нет, я думаю, солидарности было бы еще меньше.

– Меньше? Почему?

– Я в этом даже не сомневаюсь. Знаете, я был изумлен, когда американский P. E.N. предложил вручить почетную премию за особую отвагу в борьбе за свободу слова журналу Charlie Hebdo, и многие замечательные авторы, такие как Питер Кэри, Джойс Кэрол Оутс, Джунот Диаз, Майкл Ондатже, подписали заявление с протестом против такого решения. Они обвинили журнал в расизме и утверждали, что Charlie Hebdo оскорбляет чувства той социальной группы, которую и без того притесняют и которой в общем-то тяжело. Это никак не соотносилось с действительностью: Charlie Hebdo ни разу не подвергал нападкам мусульманскую общину, его целью были только фанатики, и авторов карикатур в принципе невозможно заподозрить в расизме…

– Вас это удивило?

– Я был шокирован. Если бы «Сатанинские стихи» были опубликованы сегодня, то нашлось бы много людей, которые бы сказали, что эта книга оскорбляет чувства определенного меньшинства. И сегодня мне было бы намного труднее. В этом я убежден.

– В чем причина?

– В политкорректности. А в Европе – в антиамериканизме. Дескать, США – это силы зла. Что бы ни делали Соединенные Штаты, все плохо. Часть левых в Англии и Европе – это союзники исламизма. И в этом проблема. Тогда были, возможно, три, четыре автора, которые меня не поддерживали, но по всему миру 99,9% встали на мою сторону. И солидарность была колоссальной. Кстати, в том числе и в исламском мире. Тогда вышла книга из ста эссе представителей мусульманской интеллигенции в мою поддержку. Это произвело тогда на меня очень большое впечатление.

– Сегодня вы больше боитесь за свою жизнь, чем раньше?

– Нет, нет, я живу с этим уже 27 лет. Мой страх не усиливается. Последние 16 лет я обхожусь без телохранителей. Уже много лет я живу в Нью-Йорке нормальной жизнью свободного человека, езжу по всему миру, выступаю публично, читаю выдержки из своих книг – все в порядке…

– Мы с вами беседуем в Берлине, всего в двух километрах от того места, где больше 80 лет назад состоялось «центральное» мероприятие по сжиганию книг. Ваши книги тоже предавали огню. Вы никогда не думали, что по сути, это честь? Что вожди тоталитарного режима настолько боятся литературы, что, вынуждены ее сжигать, а авторов высылать или убивать?

– Мне трудно говорить о сжигании книг как о чем-то позитивном. Но вы правы: одна из великих тайн состоит в том, что люди, облеченные властью, ужасно боятся слова, боятся людей, умеющих с ним обращаться. И где бы в мире ни был установлен авторитарный режим, он ополчается против литературы. А у литературы нет армии, у нее нет боевиков, нет головорезов, все, что у нее есть, – это возможность не мириться с тем, когда тому или иному обществу извне навязывают свое видение истории. Тираны добиваются, чтобы в стране осталась единственная интерпретация истории. Они говорят: все было так, как мы вам рассказываем. Не высовывайся! Иначе будут проблемы. Литература же постоянно «высовывается». Такова ее природа.

Печатается в сокращении