Архивная публикация 2009 года: "Девушке, обдумывающей житье"
Пять моих однокурсниц (журфак МГУ, выпуск 1991 года), словно сговорившись, продемонстрировали пять вариантов сожительства с иностранцами — пестрые версии одной и той же семейной драмы, предопределенной межнациональными психологическими барьерами. Это еще называют несовпадением матриц.Ира вышла замуж за владельца египетского отеля и сбежала от него с сыном через два года. Надя вышла замуж за датского архитектора и развелась через три года, оставшись, правда, в Дании и воспитывая дочь. Света вышла замуж за голландца и через восемь лет с дочерью приехала в Россию, где ее ждала почти уморенная постояльцами мать и фактически украденная квартира. Лидия уехала с американцем и живет теперь на два мира, а стало быть, и на две морали; ее вариант, кажется, самый благополучный — после развода ей не досталось ни копейки, и американец так стремился о ней забыть, что не хочет видеть даже сына, которого воспитывает теперь мексиканец. Но у мексиканца свои причуды, так что Лида старается почаще наезжать на Родину, занимаясь попутно отбором отечественных журналистов для образовательных программ «Открытого мира». Наконец Таня вышла замуж за китайца — и чудом спасла свой брак, перевезя мужа на родину. В Китае у них категорически не складывалось, а в России он как-то абсорбировался.
Все несчастные семьи похожи друг на друга, что бы там ни думал Толстой. Во всех пяти случаях решающим аргументом в пользу международного брака послужило разочарование в отечественных мужчинах. Ира любила женатого, Надя — пьющего, у Светы катастрофически не сложились отношения со свекровью, муж Лиды бросил ее после выкидыша (кстати, он был кавказец — еще один барьер), а супруг Тани был брошен ею за мечтательность и раздолбайство, поскольку всю первую половину девяностых прожил на ее иждивении. Все пять героинь были свято уверены, что ждать от российских мужей больше нечего. Мысль о том, что потенциальные заграничные мужья окажутся, видимо, такими же неудачниками, отчаявшимися найти взаимопонимание с представительницами родных культур, никого из пятерки не тревожила.
Ира полюбила своего Ахмада в Хургаде и после полугода колебаний решила стать совладелицей его двухэтажной гостиницы. Надя познакомилась с датским Альбертом у подруги и выехала к нему в Орхус уже через три месяца. Света год колебалась, поскольку ее голландец был абсолютным раздолбаем, а предыдущий муж, напротив, маменькиным сынком и аккуратистом; но после такого мужа ей как раз хотелось раздолбайства, и в конце концов она решилась. Лида переводила Айвору во время симпозиума, каких в девяностые годы было полно, и за девять месяцев собралась наконец в его тихий университетский кампус. А Таня, благо после МГУ вернулась в родную Сибирь, подружилась там с китайским врачом, потому что китайцев в Сибири стало очень много.
У Ириного Ахмада помимо отеля было страшное количество родственников, предъявлявших к ней взаимоисключающие требования. Очень быстро на ней оказался контроль за всеми горничными и поварами в двухэтажной гостинице, и вся прислуга оказалась хитрой и вороватой, к чему Ира, воспитанная на рассказах из жизни угнетенных, готова никак не была. Вдобавок у нее родился сын, которого она назвала любимым русским именем Антон, и сын этот оказался слабеньким, болезненным мальчиком с задержкой развития, что вообще-то редкость у метисов, всегда столь здоровых и разносторонне талантливых. Ахмад ждал совсем другого мальчика и начал к Ире охладевать, а малыша один раз в припадке ярости пнул. Вдобавок многочисленная родня была недовольна Ириной гордыней и попытками открывать рот в ответ на упреки старших, так что Ирин брак закончился быстрей прочих: с годовалым Антошей она вернулась в материнскую квартиру и отдыхает с тех пор только в Турции, а муж ее — известный врач-сексолог, старше на тридцать лет. Ахмад не только не платит алименты, но и не знает такого слова. Никаких попыток увидеться с сыном он не предпринимает, Ире не пишет, в Россию не рвется.
Надин датчанин, хоть и творец (архитектор и ландшафтный дизайнер, как мы помним), оказался патологическим ипохондриком со всеми бергмановско-триеровскими скандинавскими проблемами: болезненная мнительность, тяга к одиночеству, страдания из-за любого прыща, ревность без повода, многочасовое выяснение отношений и при всем этом страшный аппетит. Львиная доля семейного бюджета уходила на его лечение, консультации с дорогостоящими специалистами, нервную клинику и все прочие дела. Очень скоро Наде мучительно захотелось изменить ему, раз уж нельзя было изменить его, но в таких случаях героем романа может оказаться лишь тот, кому еще хуже, — то есть такой же полубезумный иностранец, только старше. Надя страстно влюбилась в коллегу своего Альберта, но тот оказался ужасно привязан к своей собаке — не подумайте плохого, ничего личного, просто любил, — а собака Надю не приняла, ее даже пришлось водить к психиатру, в смысле собаку, разумеется, потому что Надя уже видеть не могла врачей. Под конец у нее развилась нешуточная депрессия, поглубже, чем у Альберта и собаки, да вдобавок отношения с русской диаспорой в Дании у нее складывались еще хуже, чем с местными: Надя была девушка яркая, местные мужчины сделали стойку, а женщины принялись скандалить, и кончилось все Надиным отъездом на родину вместе с еще одним русским, тоже из диаспоры и тоже смертельно уставшим от Скандинавии. В Москве они все равно развелись, потому что перестала давить среда, но три года прожили счастливо, в непрерывных скандалах и соитиях.
Светин голландец был бы, пожалуй, даже и ничего себе, если б не катастрофическое нежелание работать и тем более заботиться о семье. Денег у него никогда не было, и один он с этим как-то справлялся. Света немедленно организовала подобие семейного детсада, сидела с детьми всех соседей, плела кружева, рисовала картинки на продажу и вообще реализовывала многообразные таланты, но голландец с красивым французским именем Леон (он оказался вдобавок полуфранцузом) принимал ее самопожертвование как должное. Она сбежала от него через полгода, очень быстро влюбилась в мецената-коллекционера и родила от него, но не вынесла семейного деспотизма и семь лет прожила в Голландии одна, устраиваясь на временные работы и почти сразу с них вылетая. В тридцать три ей захотелось постоянства, проснулась тоска по матери, с которой она в России вечно ссорилась, — и сердце-вещун не обмануло: постояльцы почти довели мать, сдававшую две комнаты их трехкомнатной квартиры, до нервного срыва. Света успела спасти и мать, и квартиру, и долго не могла себе простить, что бросила семью и страну на произвол судьбы. Теперь она намерена спасать Россию и увезла мать на дачу, где все они втроем — вместе с дочкой — живут в йоге, травоедении и близости к природе.
Лидин Айвор был ничего себе профессор, приличный человек, но жизнь в калифорнийском кампусе оказалась столь однообразной, что Лида по московской привычке завела роман с пожилым мексиканцем, тоже профессором, но гораздо более жовиальным в силу происхождения. Он закармливал ее острыми блюдами, развлекал экстремальным сексом и шокировал рассказами о бурной молодости, проведенной в странствиях по Боливии и Аргентине. У Лиды были московские представления о романах — подумаешь, увлечение, в лучшие времена она совмещала до пяти поклонников, и почти все они были этим довольны, — но американский профессор смотрел на вещи иначе и начал бракоразводный процесс, в результате которого чуть не оттяпал годовалого Макса. Мексиканец, однако, оказался порядочным, изъявил готовность жениться, отсудил Макса, и Лида переехала к нему. Уходить от него ей теперь вроде как неловко, а выдерживать соседство стареющего экстремала — и того трудней. В результате большая часть ее времени поглощена общественной деятельностью, а сын воспитывается у младшей сестры мексиканца вместе с двумя ее сорванцами и растет типичным латиноамериканцем, что уже заметно, несмотря на пятилетний возраст.
Наконец, у Тани все сложилось наилучшим образом, потому что после ряда столкновений с семьей своего китайца и особенно местной мафией, которая там развита ничуть не хуже, чем здесь, она покинула Сычуань и перетащила супруга, чьего имени я так и не выучил, на Родину. Он здесь отлично прижился, держит рынок стройматериалов и уже пьет. Думаю, причиной Таниного возвращения не в последнюю очередь был тот факт, что в Москве и Сибири она говорила по-китайски лучше многих, а в Китае — на обычном сычуаньском уровне, но сама она наотрез отвергает эту версию. У нее есть другое объяснение. Русский мужчина, говорит она, еще способен прижиться за границей, но русская женщина должна перевозить мужа в Россию. Тогда и случай Ирины Беленькой, и другие бесчисленные истории с дележом и похищением детей оказались бы попросту невозможными. Две матери — биологическая и географическая — однозначно выиграли бы у любого отца. Россия — страна по преимуществу женская, а потому ее женщинам лучше оставаться здесь: тут они, что ли, биологически органичны. Если иностранец хочет жениться на здешней красавице — пусть переезжает: дело того стоит. Обратите внимание, с переехавшими сюда иностранными мужьями никаких проблем нет. А наши девушки за рубежом сплошь и рядом несчастны. Это потому, что для русской женщины отказ от Родины равносилен утрате спасительного корня, а также позвоночного столба.
Мне же кажется, что переехавший сюда муж попросту более мотивирован. Он, грубо говоря, больше любит. Потому что переехать сюда значит совершить очень дальний прыжок, и сделать такое можно лишь по страстной любви. К себе-то забрать, как заводят домашнее животное, — всякий может.
Но при всех расхождениях мы с Таней, а также с четырьмя другими однокурсницами согласны в одном: при нынешней разнице менталитетов, нравов и систем русским женщинам не рекомендуется выходить за иностранцев. Потому что из ситуации, когда одними движут комплексы, другими — корысть, а всеми вместе — разочарование, по определению не может произрасти ничего, кроме скандала.
Главное — не оформлять этот запрет законодательно, а просто держать в уме.
Пять моих однокурсниц (журфак МГУ, выпуск 1991 года), словно сговорившись, продемонстрировали пять вариантов сожительства с иностранцами — пестрые версии одной и той же семейной драмы, предопределенной межнациональными психологическими барьерами. Это еще называют несовпадением матриц.Ира вышла замуж за владельца египетского отеля и сбежала от него с сыном через два года. Надя вышла замуж за датского архитектора и развелась через три года, оставшись, правда, в Дании и воспитывая дочь. Света вышла замуж за голландца и через восемь лет с дочерью приехала в Россию, где ее ждала почти уморенная постояльцами мать и фактически украденная квартира. Лидия уехала с американцем и живет теперь на два мира, а стало быть, и на две морали; ее вариант, кажется, самый благополучный — после развода ей не досталось ни копейки, и американец так стремился о ней забыть, что не хочет видеть даже сына, которого воспитывает теперь мексиканец. Но у мексиканца свои причуды, так что Лида старается почаще наезжать на Родину, занимаясь попутно отбором отечественных журналистов для образовательных программ «Открытого мира». Наконец Таня вышла замуж за китайца — и чудом спасла свой брак, перевезя мужа на родину. В Китае у них категорически не складывалось, а в России он как-то абсорбировался.
Все несчастные семьи похожи друг на друга, что бы там ни думал Толстой. Во всех пяти случаях решающим аргументом в пользу международного брака послужило разочарование в отечественных мужчинах. Ира любила женатого, Надя — пьющего, у Светы катастрофически не сложились отношения со свекровью, муж Лиды бросил ее после выкидыша (кстати, он был кавказец — еще один барьер), а супруг Тани был брошен ею за мечтательность и раздолбайство, поскольку всю первую половину девяностых прожил на ее иждивении. Все пять героинь были свято уверены, что ждать от российских мужей больше нечего. Мысль о том, что потенциальные заграничные мужья окажутся, видимо, такими же неудачниками, отчаявшимися найти взаимопонимание с представительницами родных культур, никого из пятерки не тревожила.
Ира полюбила своего Ахмада в Хургаде и после полугода колебаний решила стать совладелицей его двухэтажной гостиницы. Надя познакомилась с датским Альбертом у подруги и выехала к нему в Орхус уже через три месяца. Света год колебалась, поскольку ее голландец был абсолютным раздолбаем, а предыдущий муж, напротив, маменькиным сынком и аккуратистом; но после такого мужа ей как раз хотелось раздолбайства, и в конце концов она решилась. Лида переводила Айвору во время симпозиума, каких в девяностые годы было полно, и за девять месяцев собралась наконец в его тихий университетский кампус. А Таня, благо после МГУ вернулась в родную Сибирь, подружилась там с китайским врачом, потому что китайцев в Сибири стало очень много.
У Ириного Ахмада помимо отеля было страшное количество родственников, предъявлявших к ней взаимоисключающие требования. Очень быстро на ней оказался контроль за всеми горничными и поварами в двухэтажной гостинице, и вся прислуга оказалась хитрой и вороватой, к чему Ира, воспитанная на рассказах из жизни угнетенных, готова никак не была. Вдобавок у нее родился сын, которого она назвала любимым русским именем Антон, и сын этот оказался слабеньким, болезненным мальчиком с задержкой развития, что вообще-то редкость у метисов, всегда столь здоровых и разносторонне талантливых. Ахмад ждал совсем другого мальчика и начал к Ире охладевать, а малыша один раз в припадке ярости пнул. Вдобавок многочисленная родня была недовольна Ириной гордыней и попытками открывать рот в ответ на упреки старших, так что Ирин брак закончился быстрей прочих: с годовалым Антошей она вернулась в материнскую квартиру и отдыхает с тех пор только в Турции, а муж ее — известный врач-сексолог, старше на тридцать лет. Ахмад не только не платит алименты, но и не знает такого слова. Никаких попыток увидеться с сыном он не предпринимает, Ире не пишет, в Россию не рвется.
Надин датчанин, хоть и творец (архитектор и ландшафтный дизайнер, как мы помним), оказался патологическим ипохондриком со всеми бергмановско-триеровскими скандинавскими проблемами: болезненная мнительность, тяга к одиночеству, страдания из-за любого прыща, ревность без повода, многочасовое выяснение отношений и при всем этом страшный аппетит. Львиная доля семейного бюджета уходила на его лечение, консультации с дорогостоящими специалистами, нервную клинику и все прочие дела. Очень скоро Наде мучительно захотелось изменить ему, раз уж нельзя было изменить его, но в таких случаях героем романа может оказаться лишь тот, кому еще хуже, — то есть такой же полубезумный иностранец, только старше. Надя страстно влюбилась в коллегу своего Альберта, но тот оказался ужасно привязан к своей собаке — не подумайте плохого, ничего личного, просто любил, — а собака Надю не приняла, ее даже пришлось водить к психиатру, в смысле собаку, разумеется, потому что Надя уже видеть не могла врачей. Под конец у нее развилась нешуточная депрессия, поглубже, чем у Альберта и собаки, да вдобавок отношения с русской диаспорой в Дании у нее складывались еще хуже, чем с местными: Надя была девушка яркая, местные мужчины сделали стойку, а женщины принялись скандалить, и кончилось все Надиным отъездом на родину вместе с еще одним русским, тоже из диаспоры и тоже смертельно уставшим от Скандинавии. В Москве они все равно развелись, потому что перестала давить среда, но три года прожили счастливо, в непрерывных скандалах и соитиях.
Светин голландец был бы, пожалуй, даже и ничего себе, если б не катастрофическое нежелание работать и тем более заботиться о семье. Денег у него никогда не было, и один он с этим как-то справлялся. Света немедленно организовала подобие семейного детсада, сидела с детьми всех соседей, плела кружева, рисовала картинки на продажу и вообще реализовывала многообразные таланты, но голландец с красивым французским именем Леон (он оказался вдобавок полуфранцузом) принимал ее самопожертвование как должное. Она сбежала от него через полгода, очень быстро влюбилась в мецената-коллекционера и родила от него, но не вынесла семейного деспотизма и семь лет прожила в Голландии одна, устраиваясь на временные работы и почти сразу с них вылетая. В тридцать три ей захотелось постоянства, проснулась тоска по матери, с которой она в России вечно ссорилась, — и сердце-вещун не обмануло: постояльцы почти довели мать, сдававшую две комнаты их трехкомнатной квартиры, до нервного срыва. Света успела спасти и мать, и квартиру, и долго не могла себе простить, что бросила семью и страну на произвол судьбы. Теперь она намерена спасать Россию и увезла мать на дачу, где все они втроем — вместе с дочкой — живут в йоге, травоедении и близости к природе.
Лидин Айвор был ничего себе профессор, приличный человек, но жизнь в калифорнийском кампусе оказалась столь однообразной, что Лида по московской привычке завела роман с пожилым мексиканцем, тоже профессором, но гораздо более жовиальным в силу происхождения. Он закармливал ее острыми блюдами, развлекал экстремальным сексом и шокировал рассказами о бурной молодости, проведенной в странствиях по Боливии и Аргентине. У Лиды были московские представления о романах — подумаешь, увлечение, в лучшие времена она совмещала до пяти поклонников, и почти все они были этим довольны, — но американский профессор смотрел на вещи иначе и начал бракоразводный процесс, в результате которого чуть не оттяпал годовалого Макса. Мексиканец, однако, оказался порядочным, изъявил готовность жениться, отсудил Макса, и Лида переехала к нему. Уходить от него ей теперь вроде как неловко, а выдерживать соседство стареющего экстремала — и того трудней. В результате большая часть ее времени поглощена общественной деятельностью, а сын воспитывается у младшей сестры мексиканца вместе с двумя ее сорванцами и растет типичным латиноамериканцем, что уже заметно, несмотря на пятилетний возраст.
Наконец, у Тани все сложилось наилучшим образом, потому что после ряда столкновений с семьей своего китайца и особенно местной мафией, которая там развита ничуть не хуже, чем здесь, она покинула Сычуань и перетащила супруга, чьего имени я так и не выучил, на Родину. Он здесь отлично прижился, держит рынок стройматериалов и уже пьет. Думаю, причиной Таниного возвращения не в последнюю очередь был тот факт, что в Москве и Сибири она говорила по-китайски лучше многих, а в Китае — на обычном сычуаньском уровне, но сама она наотрез отвергает эту версию. У нее есть другое объяснение. Русский мужчина, говорит она, еще способен прижиться за границей, но русская женщина должна перевозить мужа в Россию. Тогда и случай Ирины Беленькой, и другие бесчисленные истории с дележом и похищением детей оказались бы попросту невозможными. Две матери — биологическая и географическая — однозначно выиграли бы у любого отца. Россия — страна по преимуществу женская, а потому ее женщинам лучше оставаться здесь: тут они, что ли, биологически органичны. Если иностранец хочет жениться на здешней красавице — пусть переезжает: дело того стоит. Обратите внимание, с переехавшими сюда иностранными мужьями никаких проблем нет. А наши девушки за рубежом сплошь и рядом несчастны. Это потому, что для русской женщины отказ от Родины равносилен утрате спасительного корня, а также позвоночного столба.
Мне же кажется, что переехавший сюда муж попросту более мотивирован. Он, грубо говоря, больше любит. Потому что переехать сюда значит совершить очень дальний прыжок, и сделать такое можно лишь по страстной любви. К себе-то забрать, как заводят домашнее животное, — всякий может.
Но при всех расхождениях мы с Таней, а также с четырьмя другими однокурсницами согласны в одном: при нынешней разнице менталитетов, нравов и систем русским женщинам не рекомендуется выходить за иностранцев. Потому что из ситуации, когда одними движут комплексы, другими — корысть, а всеми вместе — разочарование, по определению не может произрасти ничего, кроме скандала.
Главное — не оформлять этот запрет законодательно, а просто держать в уме.
Гражданство какой страны вы предпочли бы для своих детей? (%)
| Любое государство Евросоюза | 6 |
| Любое западно-европейское государство Евросоюза | 21 |
| Любая страна,кроме России | 3 |
| Россия | 56 |
| Затрудняюсь ответить | 9 |
| США | 5 |
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
