- Главная страница
- Архив
- Архивная публикация 2008 года: "Уходя из Афгана, мы забрали войну к себе домой"
Архивная публикация 2008 года: "Уходя из Афгана, мы забрали войну к себе домой"
Девятнадцать лет назад железнодорожные стрелки развели судьбы последних солдат с голубыми афганскими медалями на мундирах. Но и после февраля 1989 года Афганистан остался спусковым крючком мировых страстей.
Наджибуллу сменили моджахеды, моджахедов - еще более радикальные талибы. Последних наказали за 11 сентября. Хотя самого бен Ладена так и не нашли. Сегодняшний Кабул опирается на 40 тыс. западных интернационалистов, еще меньше, чем шурави, влияющих на традиционный ночной-дневной принцип распределения властных полномочий. И чем дальше, тем дольше над Афганистаном простирается ночь: Мы же сохраним в памяти бесспорное, подтвержденное зрением и слухом.
Четки шурави
Год 1988-й. Близ Шинданда. На сносном русском языке витийствует афганский дервиш с завязанной в пояс медалью . Возможно, единственный ее участник и кавалер из живых афганцев. Его в 1944-м по ошибке, когда он гостил у тестя в советском Таджикистане. .
Осаждающий дивизионный политотдел сверхсрочник-чеченец: . Не разрешили из-за санитарных различий здесь и в Союзе. Где ты сегодня, старший сержант? Не надели ли твои наследницы ?
Ночное ущелье с зажатой душманским огнем советской колонной. Бьющаяся в нервной дрожи машина с вращающимися лопастями. Судя по карте, сюда сесть невозможно. Наведенный на вертолет луч прожектора беспорядочно прерывается точками и тире снующих фигур и носилок. Маленький силуэт в нимбе шлемофона: . Невозмутимый и, кажется, никому, кроме Господа Бога, не подотчетный хирург смотрит на стрелку часов с окровавленным циферблатом: резиновые перчатки - до запястий. Сколько жизней уместилось в секундах?
Из хроники того же дня. Бензовоз в огне. В кабину бросается белобрысый сержант. Выруливает из колонны и жмет, жмет на газ. Отвел. Солдат катается по песку. Сбивает пламя... Тогда в моем творческом блокноте появилась запись:
С придорожной заставы по-разгильдяйски одиночный да еще и почти безоружный бэтээр: до родного гарнизона 40 км, всегда сходило и сегодня сойдет: Заглох на ночной дороге. Пытались вызвать подмогу. То ли успели, то ли нет. Машину окружили спустившиеся с гор - много . Пришлось задраить люки-двери: как будто бы такая команда поступила с заставы. постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Сержант принимает командирское решение - застрелиться всему экипажу. Последним стреляет в себя. Еще через какое-то время подходит подмога. Откачали одного сержанта. СлабЧ, Голливуд?
Кстати, поблизости от этого сюжета разгадка, почему за весь Афган не захватили ни одного западного наемника. Целый отряд , наверное, слишком доверился букве советского боевого устава. Поэтому резонно рассудил, что дистанция между головной походной заставой и основной колонной не может быть 70 км... Головных сожгли заживо, нимало не сомневаясь, что в их руках вся колонна. Пытались даже проникнуть внутрь сожженных машин. Тут-то и подошли основные силы... Могла ли кому-нибудь из шурави прийти в голову хоть строчка из Женевской конвенции о правилах ведения войны и тем более о каких-то там пленных? Когда все стихло, кто-то из востоковедчески эрудированных догадался дать команду - простите, моралисты - снять с останков штаны. Обрезанных среди них почти не было, да и бельишко - ой какое не местное. Предъявить миру столь политически востребованные доказательства возможности не было. Ущелье. До ближайшей безопасной для вертолета площадки километров 100. И жара за пятьдесят. Так что обошлись без политики и панихид, прости, Господи, нас, грешных...
По ком звонит колокол?
Когда за офицерским столом поднимают третий тост, память возвращает меня, по раннеафганскому прошлому - переводчика с дари, в Кандагарское ущелье 26 октября 1988 года... Плачет на подножке медицинской мальчишка-солдат в синей разорванной майке - больше напуган, чем ранен. Его терпеливо успокаивает сигаретой здоровущий прапорщик-фельдшер. Отчаявшись, он бьет парнишку ногой под коленку - сначала под одну, потом под другую: . Прапорщик сгибает руку в локте, подносит под нос всхлипывающего : В ответ ухмылка и снова гримаса. . Он - это тот, кто лежит у заднего моста. Между ним и колесом - разбитое ветровое стекло с сохранившейся наклейкой: стюардесса в белых перчатках и нежном шарфике приглашает в полет. Под окровавленный брезент? Фантасмагория: по шарфику разбросаны слипшиеся вихры...
Нет, это из какой-то странной пьесы.
Из до- или послевоенных лент.
Не может легкий шарфик стюардессы
Напомнить окровавленный брезент.
Свой третий тост я поднимаю в память о том - под брезентом...
В конце 1988 года командование 40-й армии получило приказ подготовить мартиролог подходящей к концу войны. Срок исполнения, как всегда, вчера. Были подняты все имевшиеся в штабах архивы. Надрывались телефоны прямой связи с Москвой и Ташкентом - штабом Туркестанского округа. Кадровики и мобисты, военкоматчики и медики порой безбожно материли друг друга, забыв о субординации. Через неделю список безвозвратных (убитые) и санитарных (раненые) потерь с увесистым приложением донесений, запросов, материалов расследований и со строгим грифом секретности был вложен в папку командарма Б. Громова для доклада старшему шурави - руководителю оперативной группы Минобороны СССР генералу армии В. Варенникову. А затем грянула сенсация: на первой и едва ли не единственной пресс-конференции для аккредитованных в Кабуле иностранных журналистов главный политработник из группы Варенникова генерал Л. Серебров открыто назвал потери: 13 650 человек. Чтобы, во-первых, уточнить становившиеся все сведения о . Во-вторых, чтобы мобилизовать командиров на бескровный вывод войск: и так вон сколько потеряли. Подтверждая, что и раньше за погибших никого не гладили по голове,
замечу, что последнее произвело надлежащий эффект. Выход-то был почти без потерь. Свидетельствую как офицер, имевший отношение к непростой переговорной страде со многими бандглаварями по западному маршруту вывода войск. Был ли тот список окончательным? Нет, конечно. До 15 февраля оставалось еще месяца три. Не было полной ясности с уволившимися в запас и умершими уже в гражданских больницах. Позже назвали и число пропавших без вести, пленных: 333 человека.
Доскажем историю до конца...
Так с афганской темы был снят гриф секретности. О войне стали говорить открыто, без дурацких эвфемизмов типа и едва ли не
посмертных награждений . Пришлось перестраиваться и телевизионным . Особенно когда Лещинского перестали порой пускать за ворота гарнизонов.
Завершение войны пришлось на период мазохистских саморазоблачений, а то и подлости. Откуда у солдат, назавтра уходивших брать караваны, оказывались не только цэрэушно-бенладенские версии , но и вполне отечественные листовки на тему: бери шинель, пошли домой? Мол, доберешься до Москвы, заходи или звони - поможем. А под листовками стояли подписи ох каких известных тогдашних политиков. Заметим, что пресс-продукция такого рода, как правило, и сжигалась в одной куче на месте, чаще без вмешательства кого следует. Потом те же сострадальцы взяли чистый лист и дотошно заполнили одну сторону. Обратную. Так и осталось: мародерство, дезертирство, да дедовщина.
Прочтя , допишем и . Сколько в памяти случаев, когда командиры безо всяких инструкций устраивали вернувшихся из рейда солдат. Вспоминая, откуда в кармане у хлопца взялись часы, доскажем историю до конца. Где старшина, где ротный выводил парня перед строем на импровизированный плац. Затем обладателя посылали за пудовым валуном. Причем не всегда в ближайший овраг. Не дав времени на перекур, пацана гнали за второй такой же каменюкой. А потом заставляли положить часики на один валун и прихлопнуть другим. Безразличных к зрелищу оставалось, поверьте, немного...
Были и дезертиры. Но не забудем и о ташкентской пересылке. Ее тоже нередко осаждали беглецы. Из других гарнизонов. Просили направить на войну. Один такой умудрился добраться до другой пересылки - кабульской, где и сдался ошалевшей армейской фемиде, предъявив даже не военный билет, а приписное свидетельство и справку об окончании курсов по служебному собаководству. . И до призыва оставалось еще как минимум шесть месяцев. Первым обратным Ан парня вернули домой.
А что до дедовщины, то и здесь из песни слов не выкинешь: практически никто из последнего призыва на не ходил. не пускали. Вплоть до того, что не в меру ретивых лейтенантов.
На фоне первых перестроечных съездов звучала и такая хлесткая тема: мол, били по своим... Многие бывшие помнят, как в 1987-м вертолетчик, кстати, сын популярного военачальника, в суматохе боя дал залп по своим же десантникам. Потом пытался застрелиться. Вернули в Союз. Списан и спился. Было. Было и другое. В ходе одного из самых кровопролитных боев за всю историю афганской войны - в ноябре 1988-го близ Кишкинахуда, провинция Гильменд, - командир взвода лейтенант Гончар, санинструктор рядовой Абдурахманов и рядовой
Семашко свыше 3 часов доставали из самого пекла погибший экипаж танка... Стоит в памяти доклад поседевшего и уже принявшего на грудь лейтенанта: Десять лет Афгана - 40-я армия. Уже при выводе войск западные ооновские наблюдатели дотошно фотографировали солдатские на уходящих в Союз боевых машинах. Этой ли армии так не хватало нам в дальнейшем? Прощаясь уже в Кушке в апрельскую ночь 1989-го со своей 5-й гвардейской дивизией, я, наверное, сильно насторожил бдительного часового-, охранявшего дивизионное знамя. В гулкой тишине пустого штаба, уже с чемоданом в руках, я подошел вплотную к стеклянному футляру со знаменем, преклонил колено, поднялся, отдал честь...
15 февраля 1989 года мне довелось участвовать в эвакуации наблюдательного поста ООН из примыкающего к советской Кушке афганского местечка Турагунди: пост размещался в первой со стороны границы бывшей экспортно-импортной конторе. В обязанности ооновцев входило официально удостоверить по западному маршруту их вывода. Туркменская Кушка, в отличие от узбекского Термеза, куда выходили основные силы 40-й армии во главе с командармом Громовым, символом завершения афганской кампании поэтому и не стала.
Утру 15 февраля предшествовала нервная бессонная ночь. Накануне вечером ооновцы попросили главного по западному маршруту - замкомандарма 40-й генерала Пищева усилить охрану наблюдательного поста: по своей линии они вроде как получили предупреждение, что напоследок могут быть неприятности. На что генерал, меньше всего озабоченный дипломатией, насупленно бросил: (на самом деле - в километре с гаком). Потом, слегка подобрев, кивнул в мою сторону:
Стрельба действительно не смолкала до утра. Скорее всего, так шурави прощались с Афганом, а не моджахеды - с шурави. Вообще говоря, кто из афганцев за кого, в то время определить было уже трудно. Слава Аллаху, фактический контроль над Турагунди уже некоторое время осуществляли местные - туркмены, относившиеся к шурави лучше, чем к пришлому воинству.
охранники поста думали в основном о себе: могли уйти и где теплее. Так, надо сказать, и произошло в последнюю ночь. Всё, что мы могли предпринять, это запереть двери-окна и спуститься в полуподвальный туалет: решили, что стенки кабинок сыграют в случае чего роль пулеулавливателей. Чушь, конечно, но как себя успокоить? Там, за принесенными партами и на топчанах, коротали время кто как. Ооновцы в десятый раз перепаковывали свои пожитки, отделяли свои от двух разновидностей казенных - сдаваемых афганцам и берущихся с собой - так, чтобы радиоточку демонтировать перед самым отъездом. Я с мудростью фаталиста писал стихи. Попутно прикончил пару пачек сигарет: сначала каких-то , потом энзэ, то есть выдаваемых вместе с пайками, - ... За 6 копеек.
Где-то в 9.20-9.30 мимо последнего на маршруте ооновского поста прогромыхал тягач технического замыкания нашей последней колонны. В отличие от головных с транспарантами типа и , последнюю машину украшала самодеятельная надпись: : наверное, оттуда призывался последний рядовой-шурави, покинувший Афган через речку Кушку. Афганские охранники - человек семь - лениво подтянулись к посту часам к девяти. Причем почти сразу после вывода нашей последней машины стали весьма настойчиво добиваться от меня в виде автомата АКСУ. Настроения это также не поднимало, хотя до самой было всего метров 400. Правда, потом их внимание переключилось на подлежащую сдаче ооновскую утварь: калориферы, посуду, постельные принадлежности. Так на афганском берегу 50-метровой речки Кушки за непроглядной снежной пеленой помимо самих афганцев остались трое : двое ооновцев и я. Охранники спустились осваивать подвал. Наступила тишина - надо сказать, жутковатая. Неужели в круговерти последних забот о нас просто забыли?
Ан нет: где-то в 9.50 со стороны границы из-за снежного занавеса вынырнули две машины - и за ним полупустой . Затормозили у ооновского поста, подали задом к крыльцу, и выскочивший из невысокий плотный майор оголтело налетел на меня с просьбой найти простыню. Тут же с подножки соскочил классический отечественный прапорщик. По-видимому, получив взбучку за то, что своевременно не забрал ооновский скарб, он отнюдь не с матом приступил вместе с водителями к погрузке, чем наблюдателей скорее воодушевил, чем смутил. На крыльце поста уже часа три стояли 3-4 объемные коробки и столько же чемоданов, которые мы по очереди охраняли. Ооновцы - ими были подполковник фиджийской армии Альфред Туатоко и канадский майор Дуглас Майр - под предводительством решительного прапорщика помогали без видимого осознания своей причастности к факту истории.
Кому и для чего понадобилась простыня, я не понимал и скорее автоматически вступил в переговоры с афганскими охранниками. Они тем временем вытаскивали из полуподвала коробку с утварью, оклеенную фирменной лентой с эмблемами UNGOMAP (United Nations Good Office Мission in Afghanistan and Pakistan) - Миссии содействия ООН в Афганистане и Пакистане. Сошлись, помнится, на пачке , принадлежавшей канадцу, не то чтобы жадному, но эту пачку я экспроприировал именно у него. Не видел, как столь же стремительно растворился в снежном тумане. В мозгу зафиксировалось что-то вроде: .
Приблизительно в 10.00 тронулись впятером: на переднем сиденье водитель и майор с простыней, в огромных рукавицах, кажется, для аэродромного состава; на заднем - оба ооновца и я. Последнее тогдашнее впечатление об Афгане: сухой пожилой пограничник, закутанный в старорежимную английскую шинель. Не поднимая глаз, он что-то невозмутимо ел из алюминиевой кастрюли, сидя у черно-красно-зеленого шлагбаума, не опускавшегося за последние две недели. На мое он нехотя взглянул из-под фуражки с широким зеленым околышем. Метров через двадцать, уже на нейтральной полосе, то есть на самой , машину лихо остановил советский полковник со среднеазиатской внешностью, как выяснилось, великий режиссер от природы. Посмотрите, этот эпизод остался на фотографии! Он-то и вытащил майора вместе с простыней на заснеженную дорогу. Поодаль от полковника стоял с фотоаппаратом, возможно, его водитель. Следом за майором вышли остальные. Поприветствовав ооновцев, кстати, по-французски, полковник с достоинством, я бы сказал, со смаком, расстелил - благо не было метели - простынку за нашим . Мы, русские-советские, без всякой команды почти одновременно вытерли о нее ноги. Полковник сказал что-то матерно-хлесткое, типа Это слово у нас дополняет почти все эмоции. Простыня так и осталась лежать на снегу...
Полковник с майором, своим фотографом и нашим водителем, куда-то торопясь, поехали к советскому берегу. Метров 50 до пограничного оцепления мы с ооновцами шли пешком. Впереди за снежной пеленой проступали контуры волнующейся толпы - человек полтораста. Наши пограничники, взявшись за руки, пытались ее сдержать. Куда там! Когда до них оставалось уже метров пятнадцать, группа мужиков в камуфлированной форме прорвалась нам навстречу, размашисто повалив на снег нескольких пограничников из разорванной цепи. Оттеснив меня от ооновцев, они наперебой спрашивали: Пожал плечами: . Оказалось, это ребята из днепропетровского клуба воинов-интернационалистов. Кто-то из них в декабре 1979-го первым входил в Афганистан. Им очень хотелось за час до завершения вывода еще раз хотя бы на метр, чтобы потом вместе с последним вернуться в Кушку. Не разрешили... Объятия, камеры, диктофоны, какая-то неуместно бравурная музыка...
Диссонансом на фоне этой нервной, спонтанной и искренней церемонии прозвучали настойчивые расспросы траурного вида женщин: Кем-то был пущен слух, что здоровых выведут через Термез, а раненых и больных повезут через Кушку. Около сорока женщин приехали из разных мест Союза - а вдруг врет похоронка и жив сын, муж или брат. И сегодня стоит перед взором очаровательная молодая женщина в дорогой шубе и с шизофреническим блеском в глазах: На ее ресницах вместе со снежинками таяла последняя Надежда Человеческая.
А дальше - самая ответственная, самая памятная фраза, которую довелось переводить за свою переводческую судьбу. На обращенный к ооновцам вопрос о завершении вывода войск канадский наблюдатель ответил сухо:
Через час с небольшим другой мост - в Термезе - пересечет бронетранспортер командарма Громова. А здесь, в Кушке, первый из встретившихся на советском берегу журналистов (с Центрального телевидения) получил на память копию самого документального из моих стихотворений. В нем такие строки:
Нотный скомканный лист:
Позабыть обо всем -
Просто время пришло возвращаться.
Снег наивен и чист.
Он совсем невесом.
А глаза почему-то слезятся:
Эпилог с продолжением
Сегодня так легко поверить в кажущуюся исчерпанность афганской темы. Вихрь событий последних лет развеял пафос трибунной риторики и . Никто не встает в библиотечную очередь за . Для кого-то пароль стал пропуском в круг преуспевающих, для кого-то - в братки. Для большинства это не просто ностальгия по молодости. Это понятный всем послевоенным поколениям символ былого , в котором слились воедино сокровенное и наносное, высокое и мелкое. Афган - это одна из немногих оставшихся с прежних времен общих мировоззренческих шкал: когда в горячке боя в Карабахе или Приднестровье требовалось перемирие, на нейтральную высоту направляли парламентариев из числа бывших .
И еще долгие годы 15 февраля во многих семьях оживающего в этот день Союза будут поднимать третий тост. Стоя. Молча.
Девятнадцать лет назад железнодорожные стрелки развели судьбы последних солдат с голубыми афганскими медалями на мундирах. Но и после февраля 1989 года Афганистан остался спусковым крючком мировых страстей.
Наджибуллу сменили моджахеды, моджахедов - еще более радикальные талибы. Последних наказали за 11 сентября. Хотя самого бен Ладена так и не нашли. Сегодняшний Кабул опирается на 40 тыс. западных интернационалистов, еще меньше, чем шурави, влияющих на традиционный ночной-дневной принцип распределения властных полномочий. И чем дальше, тем дольше над Афганистаном простирается ночь: Мы же сохраним в памяти бесспорное, подтвержденное зрением и слухом.
Четки шурави
Год 1988-й. Близ Шинданда. На сносном русском языке витийствует афганский дервиш с завязанной в пояс медалью . Возможно, единственный ее участник и кавалер из живых афганцев. Его в 1944-м по ошибке, когда он гостил у тестя в советском Таджикистане. .
Осаждающий дивизионный политотдел сверхсрочник-чеченец: . Не разрешили из-за санитарных различий здесь и в Союзе. Где ты сегодня, старший сержант? Не надели ли твои наследницы ?
Ночное ущелье с зажатой душманским огнем советской колонной. Бьющаяся в нервной дрожи машина с вращающимися лопастями. Судя по карте, сюда сесть невозможно. Наведенный на вертолет луч прожектора беспорядочно прерывается точками и тире снующих фигур и носилок. Маленький силуэт в нимбе шлемофона: . Невозмутимый и, кажется, никому, кроме Господа Бога, не подотчетный хирург смотрит на стрелку часов с окровавленным циферблатом: резиновые перчатки - до запястий. Сколько жизней уместилось в секундах?
Из хроники того же дня. Бензовоз в огне. В кабину бросается белобрысый сержант. Выруливает из колонны и жмет, жмет на газ. Отвел. Солдат катается по песку. Сбивает пламя... Тогда в моем творческом блокноте появилась запись:
С придорожной заставы по-разгильдяйски одиночный да еще и почти безоружный бэтээр: до родного гарнизона 40 км, всегда сходило и сегодня сойдет: Заглох на ночной дороге. Пытались вызвать подмогу. То ли успели, то ли нет. Машину окружили спустившиеся с гор - много . Пришлось задраить люки-двери: как будто бы такая команда поступила с заставы. постучали по броне, стали разжигать на ней хворост. Сержант принимает командирское решение - застрелиться всему экипажу. Последним стреляет в себя. Еще через какое-то время подходит подмога. Откачали одного сержанта. СлабЧ, Голливуд?
Кстати, поблизости от этого сюжета разгадка, почему за весь Афган не захватили ни одного западного наемника. Целый отряд , наверное, слишком доверился букве советского боевого устава. Поэтому резонно рассудил, что дистанция между головной походной заставой и основной колонной не может быть 70 км... Головных сожгли заживо, нимало не сомневаясь, что в их руках вся колонна. Пытались даже проникнуть внутрь сожженных машин. Тут-то и подошли основные силы... Могла ли кому-нибудь из шурави прийти в голову хоть строчка из Женевской конвенции о правилах ведения войны и тем более о каких-то там пленных? Когда все стихло, кто-то из востоковедчески эрудированных догадался дать команду - простите, моралисты - снять с останков штаны. Обрезанных среди них почти не было, да и бельишко - ой какое не местное. Предъявить миру столь политически востребованные доказательства возможности не было. Ущелье. До ближайшей безопасной для вертолета площадки километров 100. И жара за пятьдесят. Так что обошлись без политики и панихид, прости, Господи, нас, грешных...
По ком звонит колокол?
Когда за офицерским столом поднимают третий тост, память возвращает меня, по раннеафганскому прошлому - переводчика с дари, в Кандагарское ущелье 26 октября 1988 года... Плачет на подножке медицинской мальчишка-солдат в синей разорванной майке - больше напуган, чем ранен. Его терпеливо успокаивает сигаретой здоровущий прапорщик-фельдшер. Отчаявшись, он бьет парнишку ногой под коленку - сначала под одну, потом под другую: . Прапорщик сгибает руку в локте, подносит под нос всхлипывающего : В ответ ухмылка и снова гримаса. . Он - это тот, кто лежит у заднего моста. Между ним и колесом - разбитое ветровое стекло с сохранившейся наклейкой: стюардесса в белых перчатках и нежном шарфике приглашает в полет. Под окровавленный брезент? Фантасмагория: по шарфику разбросаны слипшиеся вихры...
Нет, это из какой-то странной пьесы.
Из до- или послевоенных лент.
Не может легкий шарфик стюардессы
Напомнить окровавленный брезент.
Свой третий тост я поднимаю в память о том - под брезентом...
В конце 1988 года командование 40-й армии получило приказ подготовить мартиролог подходящей к концу войны. Срок исполнения, как всегда, вчера. Были подняты все имевшиеся в штабах архивы. Надрывались телефоны прямой связи с Москвой и Ташкентом - штабом Туркестанского округа. Кадровики и мобисты, военкоматчики и медики порой безбожно материли друг друга, забыв о субординации. Через неделю список безвозвратных (убитые) и санитарных (раненые) потерь с увесистым приложением донесений, запросов, материалов расследований и со строгим грифом секретности был вложен в папку командарма Б. Громова для доклада старшему шурави - руководителю оперативной группы Минобороны СССР генералу армии В. Варенникову. А затем грянула сенсация: на первой и едва ли не единственной пресс-конференции для аккредитованных в Кабуле иностранных журналистов главный политработник из группы Варенникова генерал Л. Серебров открыто назвал потери: 13 650 человек. Чтобы, во-первых, уточнить становившиеся все сведения о . Во-вторых, чтобы мобилизовать командиров на бескровный вывод войск: и так вон сколько потеряли. Подтверждая, что и раньше за погибших никого не гладили по голове,
замечу, что последнее произвело надлежащий эффект. Выход-то был почти без потерь. Свидетельствую как офицер, имевший отношение к непростой переговорной страде со многими бандглаварями по западному маршруту вывода войск. Был ли тот список окончательным? Нет, конечно. До 15 февраля оставалось еще месяца три. Не было полной ясности с уволившимися в запас и умершими уже в гражданских больницах. Позже назвали и число пропавших без вести, пленных: 333 человека.
Доскажем историю до конца...
Так с афганской темы был снят гриф секретности. О войне стали говорить открыто, без дурацких эвфемизмов типа и едва ли не
посмертных награждений . Пришлось перестраиваться и телевизионным . Особенно когда Лещинского перестали порой пускать за ворота гарнизонов.
Завершение войны пришлось на период мазохистских саморазоблачений, а то и подлости. Откуда у солдат, назавтра уходивших брать караваны, оказывались не только цэрэушно-бенладенские версии , но и вполне отечественные листовки на тему: бери шинель, пошли домой? Мол, доберешься до Москвы, заходи или звони - поможем. А под листовками стояли подписи ох каких известных тогдашних политиков. Заметим, что пресс-продукция такого рода, как правило, и сжигалась в одной куче на месте, чаще без вмешательства кого следует. Потом те же сострадальцы взяли чистый лист и дотошно заполнили одну сторону. Обратную. Так и осталось: мародерство, дезертирство, да дедовщина.
Прочтя , допишем и . Сколько в памяти случаев, когда командиры безо всяких инструкций устраивали вернувшихся из рейда солдат. Вспоминая, откуда в кармане у хлопца взялись часы, доскажем историю до конца. Где старшина, где ротный выводил парня перед строем на импровизированный плац. Затем обладателя посылали за пудовым валуном. Причем не всегда в ближайший овраг. Не дав времени на перекур, пацана гнали за второй такой же каменюкой. А потом заставляли положить часики на один валун и прихлопнуть другим. Безразличных к зрелищу оставалось, поверьте, немного...
Были и дезертиры. Но не забудем и о ташкентской пересылке. Ее тоже нередко осаждали беглецы. Из других гарнизонов. Просили направить на войну. Один такой умудрился добраться до другой пересылки - кабульской, где и сдался ошалевшей армейской фемиде, предъявив даже не военный билет, а приписное свидетельство и справку об окончании курсов по служебному собаководству. . И до призыва оставалось еще как минимум шесть месяцев. Первым обратным Ан парня вернули домой.
А что до дедовщины, то и здесь из песни слов не выкинешь: практически никто из последнего призыва на не ходил. не пускали. Вплоть до того, что не в меру ретивых лейтенантов.
На фоне первых перестроечных съездов звучала и такая хлесткая тема: мол, били по своим... Многие бывшие помнят, как в 1987-м вертолетчик, кстати, сын популярного военачальника, в суматохе боя дал залп по своим же десантникам. Потом пытался застрелиться. Вернули в Союз. Списан и спился. Было. Было и другое. В ходе одного из самых кровопролитных боев за всю историю афганской войны - в ноябре 1988-го близ Кишкинахуда, провинция Гильменд, - командир взвода лейтенант Гончар, санинструктор рядовой Абдурахманов и рядовой
Семашко свыше 3 часов доставали из самого пекла погибший экипаж танка... Стоит в памяти доклад поседевшего и уже принявшего на грудь лейтенанта: Десять лет Афгана - 40-я армия. Уже при выводе войск западные ооновские наблюдатели дотошно фотографировали солдатские на уходящих в Союз боевых машинах. Этой ли армии так не хватало нам в дальнейшем? Прощаясь уже в Кушке в апрельскую ночь 1989-го со своей 5-й гвардейской дивизией, я, наверное, сильно насторожил бдительного часового-, охранявшего дивизионное знамя. В гулкой тишине пустого штаба, уже с чемоданом в руках, я подошел вплотную к стеклянному футляру со знаменем, преклонил колено, поднялся, отдал честь...
15 февраля 1989 года мне довелось участвовать в эвакуации наблюдательного поста ООН из примыкающего к советской Кушке афганского местечка Турагунди: пост размещался в первой со стороны границы бывшей экспортно-импортной конторе. В обязанности ооновцев входило официально удостоверить по западному маршруту их вывода. Туркменская Кушка, в отличие от узбекского Термеза, куда выходили основные силы 40-й армии во главе с командармом Громовым, символом завершения афганской кампании поэтому и не стала.
Утру 15 февраля предшествовала нервная бессонная ночь. Накануне вечером ооновцы попросили главного по западному маршруту - замкомандарма 40-й генерала Пищева усилить охрану наблюдательного поста: по своей линии они вроде как получили предупреждение, что напоследок могут быть неприятности. На что генерал, меньше всего озабоченный дипломатией, насупленно бросил: (на самом деле - в километре с гаком). Потом, слегка подобрев, кивнул в мою сторону:
Стрельба действительно не смолкала до утра. Скорее всего, так шурави прощались с Афганом, а не моджахеды - с шурави. Вообще говоря, кто из афганцев за кого, в то время определить было уже трудно. Слава Аллаху, фактический контроль над Турагунди уже некоторое время осуществляли местные - туркмены, относившиеся к шурави лучше, чем к пришлому воинству.
охранники поста думали в основном о себе: могли уйти и где теплее. Так, надо сказать, и произошло в последнюю ночь. Всё, что мы могли предпринять, это запереть двери-окна и спуститься в полуподвальный туалет: решили, что стенки кабинок сыграют в случае чего роль пулеулавливателей. Чушь, конечно, но как себя успокоить? Там, за принесенными партами и на топчанах, коротали время кто как. Ооновцы в десятый раз перепаковывали свои пожитки, отделяли свои от двух разновидностей казенных - сдаваемых афганцам и берущихся с собой - так, чтобы радиоточку демонтировать перед самым отъездом. Я с мудростью фаталиста писал стихи. Попутно прикончил пару пачек сигарет: сначала каких-то , потом энзэ, то есть выдаваемых вместе с пайками, - ... За 6 копеек.
Где-то в 9.20-9.30 мимо последнего на маршруте ооновского поста прогромыхал тягач технического замыкания нашей последней колонны. В отличие от головных с транспарантами типа и , последнюю машину украшала самодеятельная надпись: : наверное, оттуда призывался последний рядовой-шурави, покинувший Афган через речку Кушку. Афганские охранники - человек семь - лениво подтянулись к посту часам к девяти. Причем почти сразу после вывода нашей последней машины стали весьма настойчиво добиваться от меня в виде автомата АКСУ. Настроения это также не поднимало, хотя до самой было всего метров 400. Правда, потом их внимание переключилось на подлежащую сдаче ооновскую утварь: калориферы, посуду, постельные принадлежности. Так на афганском берегу 50-метровой речки Кушки за непроглядной снежной пеленой помимо самих афганцев остались трое : двое ооновцев и я. Охранники спустились осваивать подвал. Наступила тишина - надо сказать, жутковатая. Неужели в круговерти последних забот о нас просто забыли?
Ан нет: где-то в 9.50 со стороны границы из-за снежного занавеса вынырнули две машины - и за ним полупустой . Затормозили у ооновского поста, подали задом к крыльцу, и выскочивший из невысокий плотный майор оголтело налетел на меня с просьбой найти простыню. Тут же с подножки соскочил классический отечественный прапорщик. По-видимому, получив взбучку за то, что своевременно не забрал ооновский скарб, он отнюдь не с матом приступил вместе с водителями к погрузке, чем наблюдателей скорее воодушевил, чем смутил. На крыльце поста уже часа три стояли 3-4 объемные коробки и столько же чемоданов, которые мы по очереди охраняли. Ооновцы - ими были подполковник фиджийской армии Альфред Туатоко и канадский майор Дуглас Майр - под предводительством решительного прапорщика помогали без видимого осознания своей причастности к факту истории.
Кому и для чего понадобилась простыня, я не понимал и скорее автоматически вступил в переговоры с афганскими охранниками. Они тем временем вытаскивали из полуподвала коробку с утварью, оклеенную фирменной лентой с эмблемами UNGOMAP (United Nations Good Office Мission in Afghanistan and Pakistan) - Миссии содействия ООН в Афганистане и Пакистане. Сошлись, помнится, на пачке , принадлежавшей канадцу, не то чтобы жадному, но эту пачку я экспроприировал именно у него. Не видел, как столь же стремительно растворился в снежном тумане. В мозгу зафиксировалось что-то вроде: .
Приблизительно в 10.00 тронулись впятером: на переднем сиденье водитель и майор с простыней, в огромных рукавицах, кажется, для аэродромного состава; на заднем - оба ооновца и я. Последнее тогдашнее впечатление об Афгане: сухой пожилой пограничник, закутанный в старорежимную английскую шинель. Не поднимая глаз, он что-то невозмутимо ел из алюминиевой кастрюли, сидя у черно-красно-зеленого шлагбаума, не опускавшегося за последние две недели. На мое он нехотя взглянул из-под фуражки с широким зеленым околышем. Метров через двадцать, уже на нейтральной полосе, то есть на самой , машину лихо остановил советский полковник со среднеазиатской внешностью, как выяснилось, великий режиссер от природы. Посмотрите, этот эпизод остался на фотографии! Он-то и вытащил майора вместе с простыней на заснеженную дорогу. Поодаль от полковника стоял с фотоаппаратом, возможно, его водитель. Следом за майором вышли остальные. Поприветствовав ооновцев, кстати, по-французски, полковник с достоинством, я бы сказал, со смаком, расстелил - благо не было метели - простынку за нашим . Мы, русские-советские, без всякой команды почти одновременно вытерли о нее ноги. Полковник сказал что-то матерно-хлесткое, типа Это слово у нас дополняет почти все эмоции. Простыня так и осталась лежать на снегу...
Полковник с майором, своим фотографом и нашим водителем, куда-то торопясь, поехали к советскому берегу. Метров 50 до пограничного оцепления мы с ооновцами шли пешком. Впереди за снежной пеленой проступали контуры волнующейся толпы - человек полтораста. Наши пограничники, взявшись за руки, пытались ее сдержать. Куда там! Когда до них оставалось уже метров пятнадцать, группа мужиков в камуфлированной форме прорвалась нам навстречу, размашисто повалив на снег нескольких пограничников из разорванной цепи. Оттеснив меня от ооновцев, они наперебой спрашивали: Пожал плечами: . Оказалось, это ребята из днепропетровского клуба воинов-интернационалистов. Кто-то из них в декабре 1979-го первым входил в Афганистан. Им очень хотелось за час до завершения вывода еще раз хотя бы на метр, чтобы потом вместе с последним вернуться в Кушку. Не разрешили... Объятия, камеры, диктофоны, какая-то неуместно бравурная музыка...
Диссонансом на фоне этой нервной, спонтанной и искренней церемонии прозвучали настойчивые расспросы траурного вида женщин: Кем-то был пущен слух, что здоровых выведут через Термез, а раненых и больных повезут через Кушку. Около сорока женщин приехали из разных мест Союза - а вдруг врет похоронка и жив сын, муж или брат. И сегодня стоит перед взором очаровательная молодая женщина в дорогой шубе и с шизофреническим блеском в глазах: На ее ресницах вместе со снежинками таяла последняя Надежда Человеческая.
А дальше - самая ответственная, самая памятная фраза, которую довелось переводить за свою переводческую судьбу. На обращенный к ооновцам вопрос о завершении вывода войск канадский наблюдатель ответил сухо:
Через час с небольшим другой мост - в Термезе - пересечет бронетранспортер командарма Громова. А здесь, в Кушке, первый из встретившихся на советском берегу журналистов (с Центрального телевидения) получил на память копию самого документального из моих стихотворений. В нем такие строки:
Нотный скомканный лист:
Позабыть обо всем -
Просто время пришло возвращаться.
Снег наивен и чист.
Он совсем невесом.
А глаза почему-то слезятся:
Эпилог с продолжением
Сегодня так легко поверить в кажущуюся исчерпанность афганской темы. Вихрь событий последних лет развеял пафос трибунной риторики и . Никто не встает в библиотечную очередь за . Для кого-то пароль стал пропуском в круг преуспевающих, для кого-то - в братки. Для большинства это не просто ностальгия по молодости. Это понятный всем послевоенным поколениям символ былого , в котором слились воедино сокровенное и наносное, высокое и мелкое. Афган - это одна из немногих оставшихся с прежних времен общих мировоззренческих шкал: когда в горячке боя в Карабахе или Приднестровье требовалось перемирие, на нейтральную высоту направляли парламентариев из числа бывших .
И еще долгие годы 15 февраля во многих семьях оживающего в этот день Союза будут поднимать третий тост. Стоя. Молча.
Подписывайтесь на PROFILE.RU в Яндекс.Новости или в Яндекс.Дзен. Все важные новости — в telegram-канале «PROFILE-NEWS».
