«Разгул и размах»

Алексей Лосев родился в Новочеркасске, столице донского казачества. Его воспитывали мать и дед, настоятель храма Михаила Архангела протоиерей Алексей Поляков. Наталья Алексеевна подрабатывала в библиотеке, так как ее муж Федор Петрович Лосев оставил семью, когда их сыну Алеше было три месяца.

Бунт и гармония: 180 лет Петру Кропоткину – князю, ученому, анархисту

Федору Петровичу жилось неспокойно. Он преподавал математику и физику в школе, работал архивариусом в Духовной консистории, но его страстью была музыка, и он был блестящим музыкантом, скрипачом и дирижером. О нем пишут как о человеке ветреном, гуляке, но при всей своей житейской легкомысленности Федор Лосев был знатоком и ревнителем церковной музыки, получив в итоге высокую должность регента хора Войска Донского. Тронутый его искусством, Александр III даровал ему золотой перстень с бриллиантами. Возможно, Лосев-старший заболел звездной болезнью и решил, что в браке ему тесно.

Брошенный отцом, Алексей не таил на него обиды.
Наоборот, не без гордости подчеркивал, что унаследовал от родителя «разгул и размах, его вечное искательство и наслаждение свободой мысли и бытовой несвязанностью ни с чем». Лосеву всегда претил мещанский образ мысли, поэтому он, в отличие от своих биографов, не спешил называть Федора Петровича непутевым, а любовался его мятежностью и широтой интересов, которыми впоследствии славился и сам.

Волшебная гимназия

Настоящим подарком судьбы для Алексея стала классическая Новочеркасская гимназия. Казалось бы, что такого – гимназия провинциального города? Но уровню этого учебного заведения могли бы позавидовать многие столичные учреждения. В ней царили строгая дисциплина и в то же время свободный дух. Что говорить, если даже учитель Закона Божьего, традиционно самый консервативный педагог, священник Василий Чернявский был знатоком литературы, устраивал дискуссии о поэтах-символистах.

Завороженный степью: 110 лет Льву Гумилеву, евразийцу и пассионарию

Обо всех преподавателях Лосев вспоминал с теплотой, говоря, что они были истинными учеными, «не чета нынешней профессорне». Но особенно благодарен он был учителю греческого и латыни чеху Иосифу Микшу. Именно он «заразил» будущего философа античностью.

Лосев стал лучшим учеником гимназии, но не сразу – первые классы он плелся среди отстающих, пока одним утром с ним не случилось какое-то волшебное прозрение – он вдруг ощутил в себе жажду знаний. Позже Лосев рассказывал, что томился на каникулах и ждал 1 сентября, как праздника.

За отличную учебу он получил от директора гимназии необычный подарок – восьмитомное собрание сочинений Владимира Соловьева. С тех пор этот философ, мистик и поэт стал одним из кумиров Лосева.

Театр и скрипка

Влюбчивый гимназист, Лосев писал девушкам многостраничные письма, некоторые из них достигали 40 страниц. Даже в этом проявлялась знаменитая лосевская основательность.

120 лет Юрию Рериху – востоковеду, встряхнувшему советскую науку

Влюбившись в юную скрипачку, Алексей и сам захотел стать скрипачом. Учился у итальянца Фредерика Стаджи, виртуоза и певца-тенора, некогда знавшего мировую славу. Во время гастролей в России Стаджи заболел, потерял голос, да так и остался тут, на юге страны, открыв частную музыкальную школу. Был он еще невероятным силачом, чем также завоевал уважение новочеркассцев. Учениками Стаджи были многие знаменитые русские артисты. Музыкальное образование впоследствии позволило Лосеву стать профессором Московской консерватории.

Еще одним увлечением юного философа был театр, куда он ходил почти каждый день, а по воскресеньям аж дважды, имея на эту вольность специальное разрешение инспектора гимназии.

При всей любви к античности краеугольным камнем жизни и творчества Лосева с юности была православная вера. Он не считал, что она сколько-либо противоречит научному познанию, скорее, наоборот, делает познание полноценным. «Верую, потому что максимально разумно», – любил повторять Лосев, переворачивая тертуллиановское «верую, ибо абсурдно».

«Высший синтез»

Часто говорят, что душа верит, а ум сомневается. «У меня все наоборот: душонка пищит, сомневается, а разум неумолимо свидетельствует – Бог есть!» – признавался Лосев. Он разделял в человеке рассудок и разум: «Я только и живу разумом. Он выше всякой логики, он не признает капризов душонки, рассуждений рассудка. Разум видит непосредственно, он созерцает». Термин «душонка» Лосев употреблял часто: так он пренебрежительно называл эмоциональную, поверхностную, шаткую сторону человеческой природы.

Одной из гимназических работ юного философа был очерк, в котором атеизм критиковался с научных позиций. Для Лосева это было одним из первых шагов к его утверждению синтеза – единства наук, религии, искусства. «Современность возжаждала синтеза более, чем всякая другая эпоха» – первые строки ранней работы Лосева «Эрос у Платона» актуальны и сегодня, столетие спустя. «Высший синтез как счастье и ведение» – так называлась статья 17-летнего Алексея Лосева, написанная накануне поступления в Московский императорский университет.

В университете Лосев учился сразу на двух отделениях историко-филологического факультета – классической филологии и философском. Одним из его товарищей-студентов был Борис Пастернак. «Очень симпатичный, добродушный человек. Хорошо знал языки», – вспоминал ученый.

Лосев также занимался в Психологическом институте у философа и психолога Георгия Челпанова, который привел его в Московское религиозно-философское общество памяти Владимира Соловьева. Здесь Лосев встретил цвет русской мысли начала ХХ века: Вячеслава Иванова, Николая Бердяева, Семена Франка, Льва Шестова, Павла Флоренского.

Собеседник всеблагих

Послереволюционную разруху Лосев переживал по-философски: словно бы не придавая значения внешним помехам, погрузился в любимую античность. Это было не бегство от реальности: Лосев считал, что в период всеобщего краха возвращение к основам культуры жизненно необходимо. Тем более когда большинство ученых занимались мешочничеством, то есть торговлей ради выживания.

Лесная эзотерика: 150 лет со дня рождения Михаила Пришвина

Он любил повторять стихи Тютчева: «Блажен, кто посетил сей мир/ В его минуты роковые! / Его призвали всеблагие / Как собеседника на пир».

К середине 1920-х религиозно-философские страсти, бушевавшие в России с начала века, стихли: многие мыслители покинули страну, в том числе в принудительном порядке на так называемом «философском пароходе» (на самом деле пароходов было несколько). Лосев же еще не был настолько знаменит, чтобы «удостоиться» высылки. Государственное «признание» в виде ареста пришло несколько лет спустя.

А пока, в 1920-е, Лосев – профессор Нижегородского университета, Московской государственной консерватории и 2-го Московского университета, сотрудник Государственного института музыкальной науки и член Государственной академии художественных наук. Это внешняя сторона, а внутри он вынашивает свои концепции философии имени, символа, мифа.

Космическая любовь

Молодой Лосев платонически любовался многими женщинами и даже педантично заносил их имена в особый список, но на счастливый брак не рассчитывал – столь высоко установил он для него планку: только возвышенный союз единомышленников и ничто другое. Даже написал в 20 лет небольшой трактат о невозможности, за редкими исключениями, «космической любви» на Земле. Подобный идеализм чаще всего либо заканчивается семейной катастрофой, как у Блоков, либо просто испаряется по завершении периода юношеского максимализма. Но Лосеву повезло: он встретил по-настоящему близкую душу.

"Гибель лучше всего": жизнь-катастрофа Александра Блока

В 1917 году он снял комнату в доме на Воздвиженке. Дочь владельца квартиры Валентина Соколова сразу влюбилась в рослого и уверенного в себе молодого интеллектуала. Сама она была красива и образованна – астроном по специальности, но голова Лосева была так занята научными и духовными проблемами, что прошло несколько лет, прежде чем он понял: перед ним та единственная, найти которую он даже не надеялся. Их интересы совпадали полностью: от веры до высшей математики. Летом 1922-го в Ильинской церкви Сергиева Посада их обвенчал о. Павел Флоренский.

Лосевы смотрели на свой союз как на «умную пристань в скорби и хаосе жизни». Попав в начале 1930-х в заключение, философ писал жене: «Мы с тобой за много лет дружбы выработали новые и совершенно оригинальные формы жизни: то соединение науки, философии, духовного брака и монастыря, на которые мало у кого хватило пороху и почти даже не снилось никакому мещанству из современных ученых, философов, людей брачных и монахов. Соединений этих путей в один ясный и пламенный восторг, в котором соединилась тишина внутренних безмолвных созерцаний любви и мира с энергией научно-философского творчества, – это то, что создал Лосев и никто другой, и эту оригинальность, глубину, жизненность никто не может отнять у четы Лосевых».

Валентина безоговорочно верила в мужа. «А.Ф. все определит. За ним я пошла бы на что угодно», – писала она в дневнике.

Необычность их союза состояла и в том, что в 1929 году, после семи лет брака, они приняли тайный монашеский постриг. Мысль о монастыре как о высшей степени духовного подвига они развивали давно, но к концу 1920-х почти все монастыри в стране были разогнаны, поэтому они решили создать «монастырь в миру». Почти никто не знал об их обетах, не знал и их монашеских имен – Андроник и Афанасия.

Семья монахов

Этот шаг был следствием напряженных духовных исканий, в которые Лосев погрузился примерно с 1917 года. В ту пору он сблизился с о. Павлом Флоренским, математиками Николаем Лузиным, Дмитрием Егоровым и другими людьми, которые, как и он, видели правду в соединении точных наук и религиозного опыта.

Фокстрот над бездной: 140 лет со дня рождения Андрея Белого

Все они проявляли интерес к имяславию – мистическому учению «о незримом присутствии Бога в Божественных именах», распространившемуся в начале ХХ века на Афоне и в 1913-м признанному ересью Святейшим Синодом российской церкви.

Считая, что это учение было неверно трактовано церковными аналитиками и примитивно подано некоторыми его адептами, Лосев и единомышленники хотели реабилитировать имяславие. Духовным наставником Лосевых был архимандрит Давид (Мухранов) – имяславец.

Религиозное напряжение было так сильно, что одно время Лосев думал даже оставить науку ради духовной работы. Но о. Давид сказал: «Ты лучше страсти свои брось, а науку не бросай».

Вместо реабилитации имяславия Лосеву и соратникам пришлось, наоборот, самим уйти в подполье: в 1927 году они присоединились к так называемым «непоминающим», то есть не признающим официальную Русскую православную церковь, возглавленную митрополитом Сергием (Страгородским), подписавшим декларацию о лояльности советской власти. Компромисс, на который митрополит пошел ради сохранения церкви, казался им недопустимым. Так до конца жизни монах Андроник Лосев и не ходил в церковь, потому что считал ее «сергианской». А ведь когда-то и регентовал, и звонил в колокола, и пел в храме на Воздвиженке.

Диалектика ареста

В конце 1920-х случился впечатляющий взрыв активности Лосева-автора: за три года он опубликовал восемь книг, пользуясь форматом «издание автора». Этот временно принятый в те годы формат позволял еще не справлявшемуся с объемом рукописей Главлиту выпускать часть книг под ответственность писателя, хотя и не без цензуры. Среди тех восьми книг Лосева – «Философия имени», «Музыка как предмет логики», «Античный Космос и современная наука», «Очерки античного символизма и мифологии». Андрей Белый писал, что, появись «Очерки» в Европе, все признали бы, что это более мощное явление, чем знаменитый «Закат Европы» Шпенглера.

Активность Лосева не осталась незамеченной наверху, тем более что автор порой позволял себе откровенную «антисоветчину». Лосев недвусмысленно иронизировал над идеей построения социализма в отдельно взятой стране, а в сталинские времена сажали и за более невинные тексты. Чашу терпения «бдительных органов» переполнила история с изданием книги «Диалектика мифа»: Лосев самовольно вернул в типографский набор выброшенные цензором резкие высказывания. Большевикам показалось оскорбительным описание их идей как очередного набора мифов.

Весной 1930-го Лосева арестовали, рукописи и книги конфисковали. Летом того же года на XVI съезде компартии Лазарь Каганович подробно рассказал о возмутительных сочинениях «философа-мракобеса», «реакционера и черносотенца» Лосева, позволяющего себе открыто превозносить монашество, критиковать марксизм и посмеиваться над диалектическим материализмом.

Вождь заговорщиков

Летом была арестована и Валентина Лосева, так как философу решили вменить не антимарксистские высказывания, а нечто посерьезнее: участие в «церковно-христианской монархической организации «Истинно-православная церковь». Подразумевался круг духовных друзей семьи Лосевых, за которым давно следили. Следствие пыталось придать всему больший масштаб и преподнести богословские беседы как контрреволюционный заговор, а Лосева назначить его идеологом. Философу дали 10 лет лагерей, его жене – пять.

Когда ученый вместе с другими зэками надрывался на строительстве Беломорканала, в декабре 1931-го сразу в двух главных газетах страны, «Правде» и «Известиях», появилась заметка Максима Горького «О борьбе с природой», в которой писатель обвинял Лосева в пропаганде христианства, называл его идиотом, безумным и малограмотным.

Зэка-философа, скоро получившего на Беломорканале инвалидность из-за работы в ледяной воде, эти нападки любившего греться на итальянском солнышке пролетарского писателя расстраивали куда меньше, чем разорение его домашней библиотеки. Кажется, именно это, а не перспектива физической смерти казалось Лосеву самым страшным.

«До последней минуты я надеялся на сохранение библиотеки и научного архива, уповая, что Бог не тронет того, на что Сам же поставил и благословил… Что мне теперь делать?.. Можно ли остаться спокойным за более высокие ценности, которые делают возможным такое безобразие и возмутительное попрание всего святого и высокого?! Не нахожу слов, чтобы выразить всю глубину своего возмущения и негодования, и готов, кажется, бунтовать против всего, во что всю жизнь веровал и чем жил…» – писал он жене. Но тут же спохватывается: «Что же я был бы за монах и философ, если бы жаловался тебе на страдания и лишения?»

Один идеалист

Освобожденного от тяжелых работ инвалида Лосева назначили сторожем склада древесины. Среди соседей по бараку появились не только уголовники, но и такие же, как он, ссыльные ученые – математики, физики, филологи. Появилась возможность пополнять свои знания, и Лосев начал работать над новыми книгами, складывая их в уме. Такой способ работы над текстами стал для него привычным и после освобождения – в лагере философ начал терять зрение.

Томящийся дух: 140 лет Саше Черному, поэту смешному и страшному

Помощь пришла, по иронии судьбы, почти оттуда же, откуда наказание: за Лосевых начала ходатайствовать жена Горького Екатерина Пешкова, первая советская правозащитница, возглавлявшая Политический Красный Крест и спасшая многих репрессированных. По ее просьбе Валентину Лосеву сначала перевели из алтайских лагерей к мужу на Беломорканал, а вскоре произошло и нечто невероятное – снятие с Лосева судимости «за самоотверженную работу на строительстве Беломоро-Балтийского канала» с восстановлением в гражданских правах. Затем была освобождена и Валентина. Осенью 1933-го супруги смогли вернуться в Москву.

По одной из легенд, Лосеву почему-то благоволил Сталин. Якобы, когда вождю доносили, что в советских институтах работает философ-идеалист, он отвечал: «У нас все материалисты, пусть хоть один идеалист будет для разнообразия».

В лагерях Лосев осознал, что он все еще у порога настоящей философской работы, а все, созданное им ранее, можно считать лишь подготовкой. Он сокрушался, что умрет, так и не сделав главного. Но, как оказалось, это был не конец и даже не середина его жизни: Господь даровал 40-летнему ученому еще 54 года для работы, о которой он мечтал, а трудился Лосев до самой смерти.

Свой и чужой

Формально Лосеву запретили заниматься философией, предложив идеологически безопасную замену: история античной культуры. При этом никаких публикаций в течение 20 лет – до смерти Сталина, – кроме пары научных переводов. Недавний лагерник, он согласился с этими правилами игры, более того, даже стал делать вид, что принимает некоторые положения марксизма. Писал «в стол» – распространенный метод работы для советских инакомыслящих.

На жизнь Лосев зарабатывал, читая лекции и преподавая в институтах разных городов. В 1941 году немецкая бомба разрушила дом на Воздвиженке, второй раз архив ученого был потерян. В 1954-м от рака крови в мучениях умерла его супруга, единомышленник и лучший друг. По ее просьбе аспирантка Лосева Аза Тахо-Годи стала новой формальной женой ученого-монаха: 60-летний Лосев почти лишился зрения, и ему нужен был не просто секретарь, а человек, способный заботиться о нем, что Аза Алибековна и делала до конца его жизни, став впоследствии главным биографом философа.

С середины 1950-х Лосева начали публиковать: сначала статьи в журналах, а потом и монографии – «Античная мифология в ее историческом развитии», книги о Гомере, Платоне, Аристотеле, Диогене Лаэртском, Владимире Соловьеве, эстетике Возрождения. Много писал для «Философской энциклопедии» и Большой советской энциклопедии.

Но для советских чиновников Лосев всегда оставался чужим, подозрительным, опасным осколком дореволюционного мира. Основным местом его работы во второй половине жизни стал Московский государственный педагогический институт. С кафедры философии МГУ его изгнали еще в 1940-е за идеализм.

Впрочем, власть понимала, что Лосев – величина мирового масштаба, и на 93-м году жизни дала ученому Ленинскую премию за «Историю античной эстетики».

«Уходя в бездну»

В арбатской квартире Лосева почти ежедневно собирались гости – те, кто считал себя его учениками, и те, кто считал за счастье возможность побеседовать с большим мыслителем: филологи Сергей Аверинцев, Владимир Бибихин, математик и богослов Сергей Хоружий и другие.

Гостями были не только «избранные». «Что я любила в нем и все реже встречаю вокруг себя – это удивительный интерес к чужой личности, к чужой мысли, мнению. Часто встречаются крупные ученые, замкнутые в мире своих идей. Стоит их «рядовому» собеседнику, допустим, студенту, начать повествовать о своих изысканиях или попросить прочесть свой текст, как они зачастую тут же гаснут – весь интерес исчезает. А Алексей Федорович просто зажигался, когда видел, что человеку что-либо интересно, он с большим энтузиазмом начинал в это вникать», – вспоминала филолог Елена Тахо-Годи, племянница ученицы и наследницы Лосева.

О своих трудах Лосев иногда говорил как о «славословии разуму». А о жизни – с горечью: «Меня многие считают счастливым: профессор, доктор наук, печатается, а я считаю прожитую жизнь неудачной. Я хотел быть настоящим монахом, а стал не поймешь кем: два раза женился; я хотел заниматься одним – работаю над другим. Бог наделил меня различными дарованиями: я был звонарем, регентом, хорошо знал церковный устав, литургию. Наиболее постоянной моя любовь была и остается к богослужению, но даже этого я был лишен… С чем предстану перед Богом?»

Лосев умер в 1988-м – в год тысячелетия крещения Руси, 24 мая – в день памяти святых Кирилла и Мефодия, великих просветителей, которых он очень почитал. Телевидение и пресса не интересовались ученым, но его последние дни жизни успел запечатлеть Виктор Косаковский, в то время начинающий документалист, и это единственные съемки Лосева. Фильм так и называется «Лосев».

Незадолго до смерти философ писал: «Уходя в бездну истории и подводя итог, могу сказать, что самое интересное я видел в жизни. Самое ценное для меня – живой ум, живая мысль, такое мышление, от которого человек физически здоровеет и ободряется, психологически радуется и веселится, а ум ответно становится и мудрым и простым одновременно».