И не друг, и не враг

А начиналось все очень благостно. В 2002 году к власти в Турции пришла Партия справедливости и развития (ПСР). Она позиционировала себя как умеренно-исламистскую и в то же время приверженную идеалам демократии. Вашингтон увидел в ней подходящего партнера и встроил турецких союзников и партнеров по НАТО в свою внешнеполитическую доктрину демократизации Ближнего Востока.

Хорошие отношения таких видных представителей ПСР, как Абдулла Гюль, Бюлент Арынч и Реджеп Эрдоган, с Западом считались тогда чем-то само собой разумеющимся. Ведь успех ПСР означал не только усиление роли ислама в турецкой политике, но и триумф демократии, сумевшей пустить корни в мусульманском обществе. Американские дипломаты эпохи Буша рассматривали Турцию как модель развития всего ближневосточного региона. Взгляды команды Барака Обамы ничем принципиально не отличались. В 2009 году 44‑й президент США, выступая в парламенте Турции, отметил успех ее народа в построении демократии.

Неплохо складывались отношения Вашингтона и Анкары и на внешнеполитическом направлении. Американцы были довольны сближением Турции и Израиля. Особенно важен был факт военно-политического и экономического сотрудничества с Тель-Авивом именно происламского правительства Турции, поскольку оно подавало пример другим исламистским партиям и движениям Ближнего Востока. После начала «арабской весны» США рассчитывали, что турецкая происламская элита возьмет под опеку силы, пришедшие к власти в результате революционных изменений в регионе.

На этом фоне внутри самой Турции начались процессы, из-за которых американо-турецкие отношения сегодня превратились в клубок неразрешимых противоречий. В 2002–2008 годах ПСР провела ряд демократических реформ. На внешнеполитической арене представители партии заявляли о приверженности идеалам и ценностям Европейского союза, присоединиться к которому Анкара стремилась более 40 лет. В США полагали, что это служит признаком готовности турецкого общества перейти к плюралистической и либеральной модели демократии. Мало кто из западных наблюдателей понимал тогда, что власти Турции используют демократические методы для установления авторитарного режима.

Внутри Турции либеральная и светская оппозиция готова была поддержать власти в демонтаже т. н. «системы опекунства» (тур. vesayet sistemi) военно-бюрократического класса, несколько раз свергавшего гражданские правительства, сочтя, что те угрожают его интересам и ведут страну «не туда». При этом уничтожение альтернативных центров власти, пусть и антидемократических, проходило в условиях неготовности общества подчинить государство своей воле.

Конфликт Эрдогана и Гюлена – еще недавно союзника ПСР в борьбе со светской кемалистской элитой – стал отправной точкой в стремительном ухудшении американо-турецких отношений. Покончив с прямыми конкурентами, Эрдоган приступил к ликвидации сети влияния организации Гюлена в Турции. Опасность для ПСР представляли прежде всего сторонники Гюлена в бюрократическом аппарате, армии и судах. Открытая борьба Гюлена и Эрдогана началась с антикоррупционного расследования полиции против сторонников Эрдогана в конце 2013 года, начатого с подачи гюленистов. А апогея своего она достигла в июле 2016‑го, когда сторонники исламского проповедника решились на военный переворот в стране.

Правда, в Турции до сих пор не созданы условия для объективного расследования тех событий. Есть мнение, что власти знали о планах заговорщиков и рассчитывали воспользоваться этим инцидентом как поводом для закручивания гаек. Комментируя действия турецких властей после введения в стране режима чрезвычайного положения (массовые аресты, закрытие оппозиционных СМИ и так далее), Барак Обама сказал, что Эрдоган стал для него большим разочарованием. В Вашингтоне решили, что турецкий лидер использовал мятеж как предлог для репрессий и изгнания инакомыслящих из армии и с государственных должностей. Особенно возмутило американцев преследование в Турции людей, не связанных с путчистами, а также пристрастные расследования в отношении более чем 50 тысяч арестованных.

Озабоченность США вызывает не только отход Турции от демократических норм. Американцы видят: под ударом оказались те силы в республике, которые так или иначе считали, что стране надо ориентироваться на политику США. Неудивительно, что требование выдать Гюлена, несмотря на тонны материалов уголовных дел, якобы предоставленных Анкарой американской стороне, до сих пор остается неудовлетворенным.

Эрдоган воспринимает критику из Вашингтона как требование отказаться от обширных властных полномочий и влияния, которые он концентрировал в своих руках все эти годы. Понятно, что пока Эрдоган безраздельно правит страной, он может не беспокоиться о своей свободе: никто не рискнет инициировать расследование его связей с Гюленом или министрами, уличенными в коррупции. В этих условиях Эрдоган решается сделать межгосударственные отношения Турции и США предметом собственного торга с американскими властями.

В марте этого года начался суд над американским пастором Эндрю Брансоном, который последние 20 лет жил в Измире. Его арестовали в 2016‑м по обвинению в шпионаже и связях с террористами. Этот инцидент сделал диалог Анкары и Вашингтона еще более напряженным. В ответ на требования США немедленно освободить их гражданина Эрдоган заявил, что готов обменять его на Гюлена. В итоге Вашингтон ввел санкции против двух турецких министров и вдвое повысил импортные пошлины на алюминий и сталь для Турции. Это ударило по турецкой экономике и курсу лиры, и без того переживающим не лучшие времена. Но, похоже, Эрдоган готов пожертвовать экономическим благополучием миллионов турок, лишь бы доказать, что не прогнется перед Трампом.

Эрдоган использует богатые традиции антиамериканизма, существующие в стране. По данным соцопросов, сегодня большинство граждан республики негативно относятся к Соединенным Штатам. Отсутствие качественной экспертизы и открытого обсуждения внешнеполитических проблем приводит к тому, что население не получает иной информации, кроме той, что преподносит ему государственная пропаганда. А она представляет конфликт с США как борьбу за политическую независимость страны, руководимой волевым национальным лидером.

Правительство Эрдогана использует сближение с Москвой как инструмент воздействия на Вашингтон. Например, покупка ЗРК С‑400, безусловно, отвечает интересам безопасности Турции, но в то же время посылает однозначный сигнал ее западным партнерам. При этом самолеты последнего поколения, которые Анкара намеревалась купить у США, она может так и не получить. Если американцы разорвут контракт, это будет означать, что сотрудничество Вашингтона и Анкары в военно-технической сфере сворачивается. Если все же машины передадут Турции, это станет признаком того, что, хотя Эрдоган американцам и не нравится, его политика не вредит их интересам.

Можно сказать, что, до тех пор пока Эрдоган находится у власти, американо-турецкие отношения будут оставаться натянутыми, ведь одна из основных причин кризиса – авторитарные замашки турецкого лидера и отход Турции от западных эталонов демократии. Но стремление к безраздельной власти – стержень политики Эрдогана. И, похоже, он намерен заставить США смириться с тем, что Турция меняется, даже если из-за этого двусторонние отношения деградируют еще сильнее.