Кандалы и сказки: в чем истоки различного отношения Америки к России и Китаю

Еще Сунь-цзы, живший задолго до нашей эры, призывал «знать врага». И спустя 25 веков Соединенные Штаты вполне следуют этой китайской мудрости. Сегодня именно США обладают главными на планете центрами русистики и синологии.

Содержание:

• «Хищная» Россия и европейская мода на Китай
• «Враг моего врага»
• Лекции о России в кандалах
• Из Одессы с нелюбовью
• Протестантские проповеди
• Холодная война

Не пугайтесь этих заумных терминов, в отличие от всех «гендеров» с «толерантностями» и прочего новояза, они вполне добропорядочны. Первый обозначает комплексное изучение России, второй – столь же комплексное изучение Китая.

Зародились американские русистика и синология еще в XIX веке, когда ни наше отечество, ни китайская Поднебесная даже в самых буйных фантазиях не были геополитическими противниками США. Однако сразу откроем военную тайну: их отцы-основатели относились к предмету своего изучения не просто различно, а зачастую диаметрально противоположно. И это изначальное различие до сих пор оказывает заметное влияние на политику Вашингтона по отношению к Москве и Пекину.

«Хищная» Россия и европейская мода на Китай

Начнем с начала – с первых американских книг о России и о Китае. В конце XVIII столетия, когда на карте мира возникли США, обитателям этой новорожденной страны было не до кропания фолиантов про страшно далекие страны. Немногочисленная элита и интеллигенция Штатов тогда вполне удовлетворялись европейскими работами про китайцев и русских, точнее, английскими и французскими книгами про l’empire de Russie и l’empire de la Chine. Английскими – потому что не было языкового барьера, а французскими – потому что именно этот язык на рубеже XVIII–XIX веков стал для западной цивилизации международным, заменив латынь.

Почему Россия и Китай не создают полноценный военный союз

Два столетия назад у французов и англичан уже было немало книг, описывающих Россию или Китай. И были они – думаю, читатель тут не удивится – очень разными. С нашим отечеством европейские страны к тому времени воевали уже многократно на протяжении столетий. Традиции интеллектуальной русофобии в Западной Европе восходят как минимум к эпохе Ивана Грозного – тема эта исследована давно и достаточно полно.

Не то чтоб все европейские книги о России были сплошной клеветой, но критический и, мягко говоря, не особо доброжелательный взгляд на нас был мейнстримом. Сложилось это по вполне понятным и объективным причинам: западноевропейским хищникам искренне не нравился столь же хищный и сильный сосед на востоке Европы.

С Китаем же ситуация на конец XVIII века была кардинально иной – Европа на тот момент никогда с китайцами не воевала по причине чрезвычайной географической удаленности. Зато к тому веку уже сложилась активная торговля Запада с империей Цин – французы, англичане, голландцы, португальцы и прочие европейцы наперебой везли в Китай серебро, чтобы купить там драгоценные шелка, фарфор и быстро становившийся всеобщей потребностью чай. К тому же XVIII век стал эпохой расцвета Китая – как раз в то столетие он обошелся без внутренних и внешних потрясений, в разы увеличил свое население и вообще считался образцом зажиточности, разумности и благополучия. Эпоха европейского высокомерия к Китаю начнется лишь двумя поколениями позднее под грохот опиумных войн.

На исходе XVIII века Китай занимал в мировом производстве долю даже большую, чем сегодня, когда он по праву считается «мастерской мира». Добавим к этому, что в том столетии во всех странах Европы процветало такое явление, как «шинуазри» (от французского chinoiserie – китайство, китайщина), повальное увлечение Китаем. Русский читатель наверняка вспомнит китайский кабинет в Екатерининском дворе Петергофа. Такие китайские кабинеты, павильоны и комнаты имелись во дворцах у всех монархов Европы. Это была мода, отражавшая всеобщее европейское увлечение китайским стилем и китайским искусством. Добавим сюда и увлечение «китайской мудростью» ведущих философов европейского Просвещения – тот же Вольтер переводил и ставил в Париже и Лондоне китайские пьесы.

Сварить лягушку: в чем суть американской стратегии противодействия России

Словом, в отличие от России, к страшно далекому, удивительно богатому и вообще почти сказочному Китаю на западе Европы относились с благожелательным интересом. Все это, естественно, отражалось на книгах – на их содержании и интонации. То есть к эпохе Пушкина, к началу позапрошлого века, какой-нибудь нью-йоркский джентльмен в английских и французских книгах мог прочитать о России скорее критическое и пугающее, о Китае – скорее увлекательное.

Про Россию чаще писали в духе Le Testament de Pierre le Grand – пресловутого «Завещания Петра Великого», в котором русские спят и видят, как рассорить и подчинить Европу. Про Китай – в духе «Записок, касающихся истории, наук, искусств, нравов и обычаев китайцев» (Memoires concernant l'histoire, les sciences, les arts, les moeurs, les usages, etc. des Chinois), многотомного французского сочинения о философии и культуре последователей Конфуция.

Но вот настал век XIX-й, когда граждане Соединенных Штатов наконец сами стали писать книги о России и Китае.

«Враг моего врага»

Первой книгой о Китае в США стала фундаментальная работа Самюэля Уильямса с длинным названием в духе той эпохи. «Срединное царство: обзор географии, государственного устройства, литературы, общественной жизни, искусства и истории Китайской империи и ее обитателей» (The Middle Kingdom: a survey of the geography, government, literature, social life, arts, and history of the Chinese empire and its inhabitants) – почти 900 страниц тщательного, вполне научного для той эпохи исследования.

Книга вышла в Нью-Йорке в 1844 году. Американских изданий о России к тому времени еще не было, зато спустя 10 лет был сделан специальный перевод знаменитого русофобского многотомника маркиза де Кюстина (перевод именно на американский английский, отличный от лондонского перевода). Про этого французского маркиза, бывшего нехорошим геем во всех смыслах слова, у нас все же немного слышали, поэтому вернемся к первой американской книге о Китае.

Какое значение для всего мира будет иметь "развод" Америки и Китая

Если де Кюстин предмет своего описания – Россию и ее народ – откровенно побаивался и презирал, то Самюэль Уильямс, наоборот, вполне сочувствовал китайцам и Китаю. Дело в том, что на момент написания книги китайцы как раз воевали с англичанами. Напомним, США с момента своего рождения почти целое столетие открыто враждовали с Британией, а старая мудрость про «враг моего врага» никогда не врет.

К тому же Уильямс, автор первой американской книги про Китай, был сыном и внуком ветеранов антибританских войн. Его дед участвовал в войне за независимость, а отец в малоизвестную у нас англо-американскую войну 1812–1815 годов командовал добровольческим полком. Словом, первый американский китаевед очень не любил англичан и откровенно сочувствовал китайцам, когда их били британские десанты в ходе первой опиумной войны 1839–1842 годов.

При этом Самюэль Уильямс прожил в Китае почти полвека, с 1833-го по 1874 год. В Поднебесную он приехал как проповедник христианства, но успел даже побывать послом США в Пекине. Вернувшись на родину, старик Уильямс стал первым в Штатах профессором китайского языка и главой первой в США кафедры китаеведения, открывшейся в 1877-м в Йельском университете.

Лекции о России в кандалах

А теперь сравним книгу и судьбу первого китаеведа США с первым русистом Северной Америки. Волей судьбы и моды таковым стал журналист Джордж Кеннан. Притом в Россию он попал вовсе не журналистом, а служащим Русско-Американской телеграфной компании – коммерческой конторы из штата Нью-Йорк, пытавшейся продать русскому правительству проект телеграфной линии из Америки в Европу через Аляску, Чукотку и Сибирь.

Чем конфликт на Украине похож на противостояние США и СССР в начале 1950-х

Телеграфную линию так и не построили, но Кеннан провел в России два года и по итогам сибирской эпопеи в 1870-м издал в США книжку «Кочевая жизнь в Сибири и приключения среди коряков и других племен на Камчатке и в Северной Азии» (Tent life in Siberia, and adventures among the Koraks and other tribes in Kamtchatka and Northern Asia). В отличие от книги Уильямса про Китай, это было не научное, а журналистское, в сущности блогерское описание. К тому же Кеннан не смог разбогатеть на продаже телеграфной линии русским, и это разочарование наложило на книгу заметный отпечаток.

В США книга про экзотические племена Сибири популярной не стала. Джорджу Кеннану пришлось уныло работать в страховых конторах Нью-Йорка, а он очень хотел стать сотрудником газет – благо тогда профессия журналиста хорошо оплачивалась. В итоге Кеннан придумал отличный стартап: он вновь отправился в Сибирь в компании с художником. Только на этот раз писал не про коряков с чукчами, а про каторжников и преступников. Вышедшая в 1891 году книга «Сибирь и система ссылки» (Siberia and the exile system) наконец принесла Кеннану популярность. Да и картинки там были интересные – американцы уже в XIX веке любили всяческий хоррор про криминал, а тематика ужастиков в стиле «Архипелаг ГУЛАГ», как видим, возникла за три поколения до Солженицына.

Показательно, что Кеннан был в США не первым, кто пытался изучать Россию. Его современник Юджин Скайлер, будучи американским консулом в Москве, переводил Тургенева, косил сено вместе с Львом Толстым и написал книгу про реформы Петра I. Любопытно, что даже такой откровенный симпатизант России, как Скайлер, не избежал скандалов в стиле «а у вас негров линчуют». В ответ на опубликованный в США доклад Скайлера о жесткой политике Российской империи по отношению к «татарам» Средней Азии (для американцев все племена того региона были «татарами») петербургские газеты написали, что «не пристало американскому чиновнику критиковать отношение русских к татарам – пусть лучше посмотрит у себя дома и осудит политику своих соотечественников к североамериканским индейцам».

Книга консула Скайлера о царе Петре вышла в Америке почти одновременно с каторжным хоррором Кеннана, но общественность США ее не заметила. Зато Джордж Кеннан свою книгу сумел отлично распиарить: рекламируя Siberia and the exile system, он пару лет ездил с лекциями по всем штатам. Лекции, естественно, были про страшную Россию и ужасы Сибири. Кеннан выходил к публике в одежде каторжника и закованный в бутафорские кандалы. Словом, этот коммерческий журналист мог бы стать одним из характерных героев сатиры О. Генри – «Кандалы и капуста» были бы не менее смешны, чем «Короли и капуста».

Из Одессы с нелюбовью

Покажется удивительным, но именно книга Кеннана и его лекции в кандалах положили начало американской русистике. Дело в том, что как раз тогда США переросли изначальный провинциализм и вступили на арену мировой политики – американское общество впервые стало хоть как-то интересоваться дальними державами, в том числе Россией. Одновременно завершился и тот период, когда Вашингтон и Петербург были невольными союзниками против Британской империи.

На закате XIX века США и Россия впервые стали соперниками – пока не в геополитике, а всего лишь в борьбе за только что родившийся нефтяной рынок. Американский и русский керосин тогда активно конкурировали по всей планете – от того же Китая до Западной Европы.

В шаге от армагеддона: 60 лет с начала Карибского кризиса

Цимес в том, что эти общественно-политические и экономические перемены в США, а также «каторжная» реклама Кеннана совпали с началом массовой эмиграции в Америку евреев из Российской империи. В 1881–1882 годах по Новороссии и Украине, от Одессы до Киева, прокатилась первая волна еврейских погромов. И за следующие четыре десятилетия в США переехало свыше двух миллионов восточноевропейских евреев.

Самой заметной и самой определяющей для американского сознания стала именно эмиграция конца XIX века. Десятки, а потом и сотни тысяч евреев, переселившихся в те годы из царской России, своими рассказами о погромах и черте оседлости закрепили в американском обществе то негативное впечатление, что создала книга Кеннана.

Потомки бывших российских евреев стали и первыми профессиональными русистами. Первую в США научную диссертацию по истории России защитил в Гарвардском университете в 1909 году Фрэнк Голдер. Диссертация называлась «Русская экспансия на Тихом океане, 1641–1850». Ее автор родился в еврейской семье под Одессой в 1877-м и ребенком был увезен родителями в США. Голдер стал профессиональным историком, искренне интересовался Россией, но его семья бежала в США именно после погромов – и все это не могло не влиять на отношение к предмету исследования.

Именно с Голдера, его последователей и учеников стартует вся научная русистика США. Первородная нелюбовь к России – не только к ее властям, но к России как явлению – там по указанным вполне объективным причинам будет присутствовать так или иначе всегда.

Итак, констатируем: американская русистика зародилась на русофобской волне. Если еврейским эмигрантам типа Голдера было за что невзлюбить недобрую к ним Российскую империю, то Кеннан и его последователи откровенно ловили хайп и выгодно продавали ужасы русской жизни, как реальные, так и выдуманные. Показательно, что Джордж Кеннан, тридцать лет неистово обличавший русских царей и объявлявший о сборах денег в поддержку русских революционеров, после 1917 года столь же неистово стал обличать большевиков. Даже критиковал власти США за недостаточно активное участие в интервенции. Словом, ему не нравилась никакая Россия – ни царская, ни красная…

Протестантские проповеди

Вернемся к американской синологии рубежа XIX–ХХ веков. Пока у нас впавший в старческий морализм Лев Толстой выпускал сусальную брошюрку «Китайская мудрость» (цитата оттуда: «Китайцы самый старый народ на свете. Китайцы самый большой народ на свете… Китайцы самый мирный народ на свете»), в США уже существовал целый ряд университетских центров китаеведения, а главное, в самом Китае постоянно работали тысячи американских граждан, профессионально и даже фанатично изучавших Китай и китайцев.

Напомним, что первый американский синолог Самюэль Уильямс был протестантским миссионером, почти полвека проповедовавшим христианское вероучение последователям Будды и Конфуция. У нас об этой стороне американо-китайских отношений знают только узкопрофильные специалисты – стартовав на заре XIX века, протестанты США почти полтора столетия вели в Китае активную и массовую миссионерскую деятельность.

Уильямс был лишь пионером среди многих и многих тысяч американцев, отправившихся на противоположный берег Тихого океана, чтобы нести «слово божие» китайцам. На Западе сохранилась подробная статистика той небывалой проповеди длиною больше века. Если в 1900 году в Китае работало 61 протестантское миссионерское общество, то спустя дюжину лет – уже 130. Сами протестантские миссионеры были искренне уверены, что выступают не проводниками американского капитала на бездонный китайский рынок, а защитниками Китая от европейских и японских колонизаторов (не зря Вторая мировая война на Тихом океане вскоре родится именно из борьбы США и Японии за доминирование над Китаем).

К 1917 году число протестантских миссионеров, постоянно работавших и проповедовавших среди китайцев, превысило 6 тыс. человек. Для сравнения: существовавшая с XVII века православная миссия в Пекине всегда насчитывала в лучшем случае десятки священников. Позднее, уже в сталинское время, всех советских дипломатов и агентов Коминтерна в Китае было на два порядка меньше, чем американских проповедников.

Век с лишним назад в протестантских школах, разбросанных по всему Китаю, учились почти 200 тыс. бывших буддистов и конфуцианцев. Более того, протестантский проповедник из США стал первым главой Пекинского университета.

Даже сегодня, спустя семь десятилетий коммунистической власти, в Китае насчитывается минимум несколько миллионов протестантов. Век же назад, когда империя Цин была повержена в ничтожество итогами правления маньчжурской династии и европейскими колонизаторами, влияние протестантизма на этом берегу Тихого океана достигало небывалых высот. То китайское правительство, что в 30–40-е годы минувшего столетия воевало с японцами и выступало союзником антигитлеровской коалиции, на две трети состояло из бывших учеников протестантских школ. Сунь Ятсен и Чан Кайши, ключевые фигуры китайской политики первой половины XX века, были крещены миссионерами из США и женаты на китаянках из семей, исповедовавших американский протестантизм.

Все это свидетельствует о работе множества убежденных проповедников. Но без искреннего интереса, без изучения объектов своей проповеди и, более того, без любви к объекту проповеди настолько успешная миссионерская деятельность едва ли возможна. Словом, среди тех тысяч и тысяч граждан США, что возили протестантские библии через Тихий океан, оказалась масса искренних любителей и знатоков Китая, его языка, культуры, народа и цивилизации. Именно эти американцы и стали той базой, той человеческой основой, что родила мощную американскую синологию.

Да, их любовь нередко была специфическим чувством фанатичного пастыря к своей пастве. Да, они зачастую очень критично относились к китайским властям и китайской действительности. Но все же их чувства к Китаю были явно противоположны тем, что испытывали к России хайповый журналист Кеннан или профессиональный историк Голдер, слишком хорошо помнивший родительские рассказы о погромах.

Холодная война

Конечно, переломным моментом для американской русистики и синологии стала холодная война. Но к 1946 году, когда при Колумбийском университете возник Russian Institute, первый в Северной Америке научный центр русистики и советологии, изучение Китая на разных уровнях давно и успешно велось в трети всех университетов и колледжей США.

Первым директором Russian Institute стал профессор истории Джеройд Робинсон. Он не только изучал прошлое России в 30-е годы, но и с 1941-го по 1945-й возглавлял отдел СССР в Управлении стратегических служб, предшественнике ЦРУ. Так что если у русиста-разведчика Робинсона и была симпатия к России, то очень специфическая. Неудивительно, что вскоре из Russian Institute вышли такие «ястребы», как Збигнев Бжезинский и Мадлен Олбрайт.

Зато развитая и вполне уважительная к Китаю американская синология стала одним из факторов, что способствовали открытому союзу Вашингтона и маоистского Пекина против брежневской Москвы в 70-е годы. Эта родившаяся в XIX веке принципиально разная основа американского подхода к двум крупнейшим державам Евразийского континента сохранялась и на пике холодной войны, и при распаде СССР. Очевидно, сохраняется она и сегодня.